Поэзия английского романтизма XIX века

Скотт Вальтер

1798

Франция: Ода

Перевод М. Лозинского

[144]

I [145]

Вы, облака, чей вознесенный ход Остановить не властен человек! Вы, волны моря, чей свободный бег Лишь вечные законы признает! И вы, леса, чаруемые пеньем Полночных птиц среди угрюмых скал Или ветвей могучим мановеньем Из ветра создающие хорал, — Где, как любимый сын Творца, Во тьме безвестной для ловца, Как часто, вслед мечте священной Я лунный путь свивал в траве густой, Величьем звуков вдохновенный И диких образов суровой красотой! Морские волны! Мощные леса! Вы, облака, средь голубых пустынь! И ты, о солнце! Вы, о небеса! Великий сонм от века вольных сил! Вы знаете, как трепетно я чтил, Как я превыше всех земных святынь Божественную Вольность возносил.

144

Франция: Ода. — Опубликована впервые 16 апреля 1798 года в «Морнинг пост».

145

Первая строфа.Обращение к тем предметам Природы, размышление о которых внушило Поэту преданную любовь к Свободе. Вторая строфа.Радость Поэта при свершении Французской Революции и его бесконечное отвращение к Союзу держав против Республики. Третья строфа.Бесчинства и преступления во время власти Террористов рассматриваются Поэтом как недолговечная буря и как естественный результат недавнего деспотизма и грязных суеверий Папства. В действительности Рассудок уже начал внушать множество опасений; но все же Поэт стремился сохранить надежду, что Франция изберет лишь один путь победы — показать Европе более счастливый и просвещенный народ, чем при других формах Правительства. Четвертая строфа.Швейцария и отказ Поэта от прежних мыслей. Пятая строфа.Обращение к Свободе, в

котором Поэт выражает убеждение, что те чувства и тот великий идеалСвободы, который разум обретает, созерцая свое индивидуальное бытие и возвышенные объекты вокруг нас (см. первую строфу), не принадлежат людям как членам общества и не могут быть дарованы или воссозданы ни при какой форме правления; но являются достоянием отдельных людей, если они чисты и полны любви и поклонения богу в Природе».. (Ред.).

II

Когда, восстав в порыве мятежа, Взгремела Франция, потрясши свет, И крикнула, что рабства больше нет, Вы знаете, как верил я, дрожа! Какие гимны, в радости высокой, Я пел, бесстрашный, посреди рабов! Когда ж, стране отмщая одинокой, Как вызванный волхвами полк бесов, Монархи шли, в годину зла, И Англия в их строй вошла, Хоть милы мне ее заливы, Хотя любовь и дружба юных лет Отчизны освятили нивы, На все ее холмы пролив волшебный свет, — Мой голос стойко возвещал разгром Противникам тираноборных стрел, Мне было больно за родимый дом! Затем, что, Вольность, ты одна всегда Светила мне, священная звезда; Я Францию проснувшуюся пел И за отчизну плакал от стыда.

III

Я говорил: «Пусть богохульный стон Врывается в созвучья вольных дней И пляс страстей свирепей и пьяней, Чем самый черный и безумный сон! Вы, на заре столпившиеся тучи, Восходит солнце и рассеет вас!» И вот, когда вослед надежде жгучей Разлад умолк, и длился ясный час, И Франция свой лоб кровавый Венчала тяжким лавром славы, Когда крушительным напором Оплот врагов смела, как пыль, она И, яростным сверкая взором, Измена тайная, во прах сокрушена, Вилась в крови, как раненый дракон, — Я говорил, провидя свет вдали: «Уж скоро мудрость явит свой закон Под кровом всех, кто горестью томим! И Франция укажет путь другим, И станут вольны племена земли, И радость и любовь увидят мир своим!»

IV

Прости мне, Вольность! О, прости мечты! Твой стон я слышу, слышу твой укор С холодных срывов Гельветийских гор, [146] Твой скорбный плач с кровавой высоты! Цвет храбрецов, за мирный край сраженный, И вы, чья кровь окрасила снега Родимых круч, простите, что, плененный Мечтой, я славил вашего врага! Разить пожаром и мечом, Где мир воздвиг ревнивый дом, Лишить народ старинной чести, Всего, что он в пустыне отыскал, И отравить дыханьем мести Свободу чистую необагренных скал, — О Франция, пустой, слепой народ, Не помнящий своих же страшных ран! Так вот чем ты горда, избранный род? Как деспоты, кичась, повелевать, Вопить на травле и добычу рвать, Сквернить знаменами свободных стран Храм Вольности, опутать и предать?

146

Твой стон я слышу, твой укор // С холодных срывов Гельветийских гор… — 22 января 1798 г. французские войска вторглись в Швейцарию.

V

Кто служит чувствам, кто во тьме живет, Тот вечно раб! Безумец, в диких снах, Он, раздробив оковы на руках, Свои колодки волею зовет! Как много дней, с тоскою неизменной, Тебе вослед, о Вольность, я летел! Но ты не там, где власть, твой дух священный Не веет в персти человечьих дел. Ты ото всех тебя хвалящих, Чудясь молитв и песен льстящих, От тех, что грязнет в суеверьях, И от кощунства буйственных рабов Летишь на белоснежных перьях, Вожатый вольных бурь и друг морских валов! Здесь я познал тебя — у края скал, Где стройный бор гуденье хвои В единый ропот с шумом вод сливал! Здесь я стоял с открытой головой, Себя отдав пустыне мировой, И в этот миг властительной любви Мой дух, о Вольность, встретился с тобой.

Февраль 1798

Полуночный мороз

Перевод М. Лозинского

[147]

Мороз свершает тайный свой обряд В безветрии. Донесся резкий крик Совы — и чу! опять такой же резкий. Все в доме отошли ко сну, и я Остался в одиночестве, зовущем К раздумью тайному; со мною рядом Мое дитя спит мирно в колыбели. [148] Как тихо все! Так тихо, что смущает И беспокоит душу этот странный, Чрезмерный мир. Холм, озеро и лес, С его неисчислимо-полной жизнью, Как сны, безмолвны! Синий огонек Обвил в камине угли и не дышит; Лишь пленочка [149] из пепла на решетке Все треплется, одна не успокоясь. Ее движенья, в этом сне природы, Как будто мне сочувствуют, живому. И облекаются в понятный образ, Чьи зыбкие порывы праздный ум По-своему толкует, всюду эхо И зеркало искать себе готовый, И делает игрушкой мысль. Как часто, Как часто в школе, веря всей душой В предвестия, смотрел я на решетку, Где тихо реял этот «гость»! И часто, С открытыми глазами, я мечтал О милой родине, о старой церкви, Чей благовест, отрада бедняка, Звучал с утра до ночи в теплый праздник Так сладостно, что диким наслажденьем Я был охвачен и внимал ему, Как явственным речам о том, что будет! Так я смотрел, и нежные виденья Меня ласкали, превращаясь в сон! Я ими полон был еще наутро, Перед лицом наставника вперив Притворный взор в расплывчатую книгу: И если дверь приоткрывалась, жадно Я озирался, и сжималось сердце, Упорно веря в появленье «гостя» — Знакомца, тетки иль сестры любимой, С которой мы играли в раннем детстве. Мое дитя, что спит со мною рядом, Чье нежное дыханье, раздаваясь В безмолвье, заполняет перерывы И краткие отдохновенья мысли! Мое дитя прекрасное! Как сладко Мне думать, наклоняясь над тобой, Что ждет тебя совсем другое знанье И мир совсем другой! Ведь я возрос В огромном городе, средь мрачных стен, Где радуют лишь небо да созвездья. А ты, дитя, блуждать, как ветер, будешь По берегам песчаным и озерам, Под сенью скал, под сенью облаков, В которых тоже есть озера, скалы И берега: ты будешь видеть, слышать Красу обличий, явственные звуки Довременного языка, которым Глаголет бог, от века научая Себе во всем и всем вещать в себе. Учитель вышний мира! Он взлелеет Твой дух и, даруя, вспоит желанья. Ты всякое полюбишь время года: Когда всю землю одевает лето В зеленый цвет. Иль реполов поет, Присев меж комьев снега на суку Замшелой яблони, а возле кровля На солнце курится; когда капель Слышна в затишье меж порывов ветра Или мороз, обряд свершая тайный, Ее развесит цепью тихих льдинок, Сияющих под тихою луной.

147

Полуночный мороз. — Стихотворение опубликовано в феврале 1798 года.

148

…Мое дитя спит мирно в колыбели. — Имеется в виду Беркли, сын Кольриджа (род. в 1797 г.).

149

Лишь пленочка. Во всех частях Королевства эти пленочки называют «гостями»; считается, что они предвещают приход отсутствующего друга. (Прим. автора.)

Февраль 1798

Соловей

Поэма-беседа, апрель 1798 г.

Перевод М. Лозинского

[150]

День отошедший не оставил в небе Ни облака, ни узкой полосы Угрюмого огня, ни смутных красок. Взойдем сюда, на этот старый мост. Отсюда видно, как блестит поток, Но струй не слышно; он течет бесшумно По мягкому ковру травы. Все тихо, Ночь так спокойна! И хоть звезды тусклы, Подумаем о шумных вешних ливнях, Что радуют зеленый мир, и мы Найдем отраду в тусклом свете звезд. Но слушайте! Вот соловей запел. «Звучнейшая, печальнейшая» птица! [151] Печальнейшая птица? Нет, неправда! Нет ничего печального в Природе. То, верно, был ночной скиталец с сердцем, Пронзенным памятью о злой обиде, Недуге давнем иль любви несчастной (Собой, бедняга, наполнявший все И слышавший в нежнейших звуках повесть Своей же скорби), иль ему подобный, Кто

первый назвал эту песнь печальной. И этой басне вторили поэты, Которым, чем за рифмами гоняться, Гораздо лучше было бы прилечь На мху лесной лощины, у ручья, При солнце или месяце, внушеньям Живых стихий, и образов, и звуков Всю душу отдавая, позабыв И песнь свою и славу! Эта слава Тонула бы в бессмертии Природы, — Удел достойнейший! — и эта песнь С Природой бы слилась и, как Природу, Ее любили бы. Но так не будет; И поэтичнейшая молодежь, Что коротает сумерки весны В театрах душных, в бальных залах, сможет По-прежнему сочувственно вздыхать Над жалобною песнью Филомелы [152] . Мой друг, и ты, Сестра! [153] Открыта нам Другая мудрость: в голосах Природы Для нас всегда звучит одна любовь И радость! Вот веселый соловей Стремит, торопит сладостный поток Своих густых, живых и частых трелей, Как бы боясь, что тьмы апрельской ночи Ему не хватит, чтобы песнь любви Спеть до конца и с сердца сбросить груз Всей этой музыки! Я знаю рощу Дремучую у стен высоких замка, Где не живут уже давно. Она Вся заросла густым хворостником, Запущены широкие аллеи, По ним трава и лютики растут. Но я нигде на свете не встречал Так много соловьев; вдали, вблизи, В деревьях и кустах обширной рощи Они друг друга окликают пеньем, — Где и задор, и прихотливость лада, Напевный рокот, и проворный свист, И низкий звук, что всех других отрадней, — Такой гармонией волнуя воздух, Что вы, закрыв глаза, забыть готовы, Что это ночь! Меж лунными кустами С полураскрытой влажною листвой Вы по ветвям увидите сверканье Их ярких, ярких глаз, больших и ярких, Когда лампаду страстную затеплит Светляк во мраке. Молодая дева, Живущая в своем радушном доме Поблизости от замка, в поздний час, (Как бы служа чему-то в этой роще, Что величавей, чем сама Природа) Скользит по тропам; ей давно знакомы Все звуки их и тот летучий миг, Когда луна за облака зайдет И смолкнет все кругом; пока луна, Вновь выплывая, не пробудит властно И дол, и твердь, и бдительные птицы Не грянут разом в дружном песнопенье, Как если бы нежданный ветер тронул Сто небывалых арф! Она видала Порой, как соловей сидит, вертясь, На ветке, раскачавшейся от ветра, И в лад движенью свищет, ошалев, Шатаемый, как пьяное Веселье. С тобой, певец, до завтра я прощаюсь, И вы, друзья, прощайте, не надолго! Нам было хорошо помедлить тут. Пора и по домам. — Вновь эта песнь! Я был бы рад остаться! Мой малютка, [154] Который слов не знает, но всему Забавным подражает лепетаньем, Как бы сейчас он к уху приложил Свою ручонку, оттопырив палец, Веля нам слушать! Пусть Природа будет Ему подругой юности. Он знает Вечернюю звезду; раз он проснулся В большой тревоге (как ни странно это, Ему, наверно, что-нибудь, приснилось); Я взял его и вышел с ним в наш сад; Он увидал луну и вдруг умолк, Забыв про плач, и тихо засмеялся, А глазки, где еще дрожали слезы, Блестели в желтом лунном свете! Полно! Отцам дай говорить! Но если Небо Продлит мне жизнь, он будет с детских лет Свыкаться с этой песнью, чтобы ночь Воспринимать, как радость, — Соловей, Прощай, и вы, мои друзья, прощайте!

150

Соловей. Поэма-беседа, апрель 1798 г. — Стихотворение опубликовано в 1798 году в «Лирических балладах».

151

«Звучнейшая, печальнейшая» птица! — В оригинале цитата из поэмы Джона Мильтона «Il Penseroso». Ср. строки:

…Лишь где-то меж ветвей запела Пленительная Филомела, И замедляет бег луна Над дубом, где поет она Всех птиц нежней и музыкальней, Всех сладостнее, всех печальней!

(Перевод Е. Витковского)

152

Филомела— афинская царевна, превращенная Зевсом в соловья.

153

Мой друг и ты, Сестра! — Вильям и Дороти Вордсворт.

154

Мой малютка— Хартли, сын Кольриджа.

1798

Гендекасиллабы в духе Катулла

Перевод В. Рогова

[155]

Дорогая, внемли милетской сказке [156] ! Обдуваем ветрами, в кущах лавра, Храм, мерцая, над мысом возвышался; И вставал в тонкой дымке над волнами, Богом стад сотворен, прекрасный остров. И с его берегов, суровых, дальних, Часто челн доплывал при лунном свете До пещеры, в подножье мыса скрытой, Где средь миртов тропинка извивалась И вела к рощам лавра возле храма. Там, средь роз, Киферее [157] посвященных, Часто жрица, прелестна, как виденье, Душу сыну богини изливала, Утлый челн умоляла не оставить И незримо по сумеречным волнам Направлять, чтобы вновь пловец отважный, Трепеща, мог поникнуть ей на лоно.

155

Гендекасиллабы в духе Катулла. — Стихотворение опубликовано в 1834 году. Гендекасиллаба — строка из 11-ти слогов.

156

Милетская сказка— жанр древнегреческой литературы; небольшой рассказ, чаще всего эротического содержания.

157

Киферея— одно из имен Афродиты.

<1799>

Баллада о Черной Леди

Отрывок

Перевод Арк. Штейнберга

[158]

Ветвистый, среброкорый ствол Березы над ручьем поник, Где, со скалы сбегая вниз, Во мхах журчит родник; Там Леди Черная сидит В безмолвной муке рядом с ним, И слезы тяжкие из глаз Журчат ручьем двойным; Пажа три раза в замок шлет, Воздвигнутый на высоте, Дабы к ней рыцаря призвал С грифоном на щите. Все ниже солнце; смеркся день, А Леди, ужасаясь, ждет, Мгновенья числит, замерев: Что ж рыцарь не идет! Вдруг, — легкий шелест над ручьем Шатнулись дальние кусты… «Мой нареченный! Мой жених! Лорд Фолкленд, это ты!» К нему припав, она спешит Надежды выплакать и страх, Ручьями слез гася огонь Лобзаний на щеках. «Велели у тебя спастись Друзья, злокозненно дразня; Укрой же на твоей груди И защити меня! Тебе, мой Генри, отдала Я мир души и сердца жар. О, Небо! Их назад не взять! Все принесла я в дар!» «Владетель замков — мой отец, — Промолвил рыцарь ей в ответ, — Их девять, и на всей земле Прекрасней замков нет! Прекраснейший из девяти Моей возлюбленной сужден; Дождись лишь ночи, и твоим Владеньем станет он! Как только вечер заслонит Ладонью западный проем, Сквозь мрак, среди мерцанья звезд, Мы заскользим вдвоем!» «Сквозь мрак? Среди мерцанья звезд? Зачем же? Погоди, постой!.. О, боже! Он пред ликом дня Мне дал обет святой! Из дома отчего меня Он должен полднем увести, И дети в белом нам цветы Рассыплют на пути. Нас менестрелей встретит хор Хвалой в честь молодой четы, И дети в белом, встретив нас, Рассыплют вновь цветы. В перловых нитях смоль кудрей, — Так я войду с любимым в круг Веселых статных поезжан И розовых подруг…»

158

Баллада о Черной Леди. Отрывок. — Написано, вероятно, весной или в начале 1798 года. Впервые опубликовано в 1834 году. Две трети стихотворения утрачены. По свидетельству самого Кольриджа, оно насчитывало 190 строк.

1798

Мысли дьявола

Перевод В. Рогова

[159]

I

Дьявол утром, с ложа серного встав, Покинул пределы Ада: На Землю — на ферму свою — поглядеть И узнать, как живет его стадо.

II

По горам он шел, по долам шагал, Полезной прогулке рад, И длинным хвостом непрестанно махал, Как тростью машет фат.

159

Мысли дьявола. — Опубликовано 6 сентября 1799 года в «Морнинг пост».