Поле Куликово
Шрифт:
Следующей ночью беглецы увидели кровавые сполохи на тучах. Теперь они были вокруг, иные близко. Копыто пошёл к балагану старосты. Фрол тоже не спал.
– Утром поведу разведку, - сказал Иван.
– Сидел бы ты с нами, Ванюша.
– Все будем сидеть по болотам - Русь просидим.
Фрол вздохнул, перевёл на другое:
– Стадо бы посмотреть. Боюсь, попортят девки коров. И сколь молока пропадёт, а тут детишки маются.
– Што, Фролушка, я сбегаю-ка завтречка в стадо?
– послышался в темноте женский
– Не бойсь, не заблужусь.
– Ты - в уме?
– спросил староста.
– В этакое время по лесам бродить - как раз на татарина нарвёшься. А детишки?
Год назад у Фрола с Меланьей родилась двойня, и стало теперь в их семействе шестеро сыновей да две дочки.
– Девчонки приглядят, да и баб тут вон сколь.
– Уж лучше я.
– Нельзя, Фрол, - возразил Копыто.
– На тебе - весь наш стан.
– "Однако, и лихая жёнка - у старосты!" Копыто слышал, как Меланья управляла Звонцами во время Донского похода.
– Ему и, правда, што нельзя, а мне-то дозволил бы, Ванюша? Глядишь, и молока принесём детишкам.
– Мужа спрашивай, - буркнул Копыто, уходя к тропе проверить службу дозорных. Свою жену он, пожалуй, не отпустил бы.
Поднявшись на рассвете, Копыто увидел возле костерка под развесистой ивой Фрола, Меланью и ещё двух женщин. Староста давал жене наказ, она слушала, кивая. "Отпустил, однако". Отряхивая росу с вербника и вздрагивая от холодных брызг, Копыто вышел к костру, увидел деревянные лагунки, которые женщины засовывали в торбы.
– Ладно, бабы, раз уж решились - дам вам двух лошадей. Но, чур, на дороги не соваться - идти лесом. Понятно?
Подняв разведчиков, Иван вернулся в свою землянку, накрытую полотняным шатром. Жена укладывала харч в перемётную суму и, глянув, отвела глаза:
– Всё ж едешь?
– Нельзя сидеть.
Жена была брюхата четвёртым ребёнком, он чувствовал себя виноватым перед ней, жалел, но не давал волю жалости: бабиться воину - пропащее дело. Не глядя на жену, поднял сыромятный мешок, шагнул к выходу и вдруг вернулся к ней, и обнял свободной рукой. Не избалованная мужней лаской, она прижалась и, вздрагивая, давила рыдания.
– Будя тебе, Федора, - сказал тихо, чтобы не разбудить детей.
– Што я, впервой иду в сторожу? На Ваську Тупика да на Ваньку Копыто ишшо не сковано вражье железо.
"Зря я это, однако, - подумал, перешагнув порог.
– Разжалобил только бабу, а на ней - дети".
В тот день дымы пожаров торчали в небе особенно часто, и от них горючая копоть оседала на душу. Ярость сменялась недоумением: почему прозевали врага? Кто - виноват? Прежде, бывало, корили рязанцев и нижегородцев, когда набеги Орды заставали тех на печи, сами же вставали ратями на Оке, и откатывались от московского порубежья полчища Тогая, Арапши, Сары-Хожи, иных грабёжников. Бегича перехватили на Воже, Мамая -
Верстах в пяти от убежища отряд выехал на поле. Стали так, чтобы малинник и бузина скрывали коней. Копыто был одет в стальной кольчуге и шлеме, опоясан мечом, сидел он на сильной молодой лошади из боярской конюшни. Пятеро остальных - в нагрудных кожаных бронях из лосиных шкур, в островерхих, набитых пенькой шапках. Крестьянские кони под мужиками тоже были защищены лосиными и медвежьими шкурами. За спиной у всех - саадаки, к сёдлам приторочены боевые топоры и сулицы в чехлах, трое опоясаны кривыми мечами, привезёнными с Куликова поля. Роман воскликнул:
– Вот оно как: был Стреха - да весь вышел!
– Какой Стреха?
– Там вон жил.
– Роман указал на середину поля. За белой полоской несжатого овса зеленело несколько яблонь и слив.
– Что-то вроде чернеет?
– Нынче одно везде чернеет - угольки. Жил на открытом месте, татарин, конешно, сразу приметил и налетел коршуном.
– Глянуть надо. Ты, Касьян, поедешь со мной, а ты, Роман, будь за старшего.
– Копыто поскакал к яблоням через поле. Дохнуло гарью, с плетня, горланя, взлетели вороны, застрекотала сорока в саду, усеянном обитыми недозрелыми яблоками.
– Ишь, как потешились, ироды клятые, - сказал Касьян. Копыто проследил взгляд мужика и содрогнулся. Сколько перевидал смертей, а к такой нельзя привыкнуть. На кольях плетня торчали человеческие головы. Одна - седобородого старика, другая - длинноволосой седой женщины. Глаза выклеваны птицами, лица попорчены. А поодаль, на том же плетне... У Касьяна вырвался стон, Копыто, стиснув зубы, вцепился в рукоять меча. Голое тельце ребёнка животом насажено на кол, безглазая головка запрокинулась, чернел раскрытый рот.
– Эх, дядька Стреха!
– Касьян размазал по щеке слезу.
– Чего в дому-то сидел, не уж то зарева не видал? Жадность, видно, сгубила: жалел хозяйство бросать, на Бога понадеялся...
Копыто поднял глаза к небу:
– Клянусь Тебе, Господи, - не помру, пока десяток псов поганых вот этой рукой не вобью в грязь! Жену не обниму, дитя свово не привечу. А убьют - подыми меня из могилы, Господи: зубами рвать их стану, кровью упиваться до Страшного суда!
Мужик, крестясь, смотрел на начальника.
Объехали пепелище, между сгоревшими строениями нашли обезглавленные тела старика и старухи.
– Похоронить бы, - сказал Касьян.
– Нет! Пусть так. Пусть видят русские люди! Похороним, когда Орду вышибем.
– Стреха-то жил с сыном, дочерьми и зятем, - рассказывал Касьян.
– Внуки тож были. Да, слышно, и старшая дочь гостевала у нево с ребёнком. Штой-то у ней там с мужем не сладилось, будто бы поп их даже развёл, она и приехала к родителю. Уж не её ли дитё?.. Остальных, видно, в полон увели.