Поле Куликово
Шрифт:
– Кто учинил смуту? Ты?
– Взгляд Олексы упёрся в косоплечего высокого парня с одутловатым лицом и бегающими глазами.
– Какая те разница, боярин? Не люб нам суконник, иного воеводу хотим.
– Да не он начал - тот скрылся! Того Бирюком кличут, этот - всего лишь Мизгирь.
– Ты слыхал волю народа, Мизгирь?
– Моя воля - лес да поле. Пропадайте вы тут пропадом!
– Взять его!
– Олекса перевёл взгляд на испитого мужика с синяком во весь глаз.
– Ну, вяжите!
Мужик хихикнул, обернулся на других, косоплечий осклабился:
– Руки у нево коротки, боярин, да и у тебя - тож.
Со свистом выплеснулся из ножен бледно-синий клинок, замер у стремени всадника. Несколько окружающих подступили к косоплечему, тот выдернул из-за
– Я вам повяжу! Очумели, псы, кого слухаете? Бей ево!
Вспыхнул клинок в быстром уколе, снова замер у стремени, с опущенного острия скатилась в пыль алая брусничина. Мизгирь всхлипнул, подкосился в ногах, из его горла хлынуло ручьём, окрасив рубаху, и он свалился под ноги коня. Олекса развернулся среди онемелой толпы и направился обратно к помосту. Адам заговорил:
– Прежде - о Кариме-кожевнике и иных татарах в его сотне. Они - москвитяне и то доказали кровью на Куликовом поле. А ворвись Орда в Москву, их ждут муки горше наших.
– Верно, воевода!
– Не Каримка напугал нынче ватажников, набившихся в город, и иных гуляев. Напугал их мой приказ - смертью карать грабёжников. На народной беде тати ищут корысти, в смуте и безначалии хотят они насильничать и обирать. Многие дома - пусты, и не жаль мне добра тех, кто убежал, но грабёж - отвратен. Он растлевает, делает человека подобным зверю, пожирающему труп собрата. Допустим ли мы такое в нашем славном граде?
– Нет, воевода!..
– А сколько честных бояр, княжеских воев и ополченцев из посада ушло с полками, оставив на нас старых отцов и матерей, жёнок и малых чад! Их ли выдадим в лапы разбойников? Ведь случилось уже страшное, позорное для христиан: прошлой ночью в Загорье зарезали старуху с отроком, надругались над женой ополченца, а после убили... Кто сотворил такое? Не те ли тати, што учиняют смуту на нашем вече?..
Сорвалось у Адама нечаянно или был умысел в его вопросе, но площадь отозвалась криком ярости. Только что иные готовы были счесть Олексу убийцей, страшным орудием власти, которой сами же его облекли, как слова народного воеводы словно молнией озарили смысл происшедшего.
– Смерть насильникам!..
Напрасно Олекса размахивал руками и рвал глотку, пытаясь удержать толпу от расправы. Напрасно священник с паперти протягивал руку с крестом, увещевая людей смирить гнев, разобраться, отделить преступников от невиновных - булавы и мечи ополченцев уже крестили ватажников. Пытающихся уползти в толпу по земле топтали ногами и прикалывали кинжалами, гуляев хватали и в других местах площади, где они своей наглостью успели восстановить против себя народ. Скоро лишь прорехи в толпе - там, где лежали побитые, - напоминали о происшедшем.
– Што вы наделали, православные?
– крикнул Олекса, едва унялась общая ярость.
– Как можно без суда?
– А ты мог?
– Тот за кистень схватился. И мне вы дали власть...
– Мы дали! Стало - мы и есть главный суд. Не жалей, боярин. Волков жалеть - овец не стричь.
Олекса обернулся к Адаму и поразился: тот стоял на помосте спокойный, сложив на груди руки. И он заговорил:
– Теперь ступайте по домам, готовьтесь: завтра начнём переселяться в детинец. Всё, конец вечу!
Ведя коня в поводу за Адамом и боярами к воротам Кремля Олекса хмурился, пряча за напускной суровостью душевную смуту. Не он ли подал народу пример к расправе, в которой, возможно, погибли люди пусть и не ангельского образа жизни, однако и не заслужившие подобной казни? Иные могли бы ещё послужить Москве и очиститься перед Богом, как очищались многие на Куликовом поле. Ведь вот что вышло - главный-то смутьян, тайный атаман бродяг и татей Жирошка, и тот, с волчьим именем, что вызвал смертоубийство на площади, где-то скрылись, а их подручники побиты. Тревожно и другое: не попытаются ли Жирошка и этот Бирюк отомстить нынешней ночью, подговорив оставшихся татей? Погода сухая - запалят посад с разных концов, да и начнут резать людей в суматохе - тут и кожевникам с кузнецами не уследить. Он вспомнил о семьях товарищей, живущих в посаде. Если уж великий князь оставил жену в Москве,
К вечеру вся зареченская сторона перешла на левый берег, и дружинники Владимира Красного запалили деревянные мосты. Расставляя ополченческие сотни и определяя порядок стражи, Олекса новыми глазами присматривался к крепости. Москва и Неглинка охватывали её с юга, запада и северо-запада. Они, конечно, не остановят врага, но лишат его свободного передвижения под стеной Кремля. Орде придётся штурмовать высокую северную и восточную стену - это великая помога защитникам крепости. Опять же хану надо переправлять войско на левый берег - за то время москвитяне привыкнут к виду неприятеля и сочтут его силы. Враг - особенно страшен, когда наваливается внезапно. Надо будет только выжечь дотла и Заречье, и Великий Посад, и Загорье, чтобы усложнить хану строительство переправы, лишить его возможности быстро соорудить примёты к стене. Закончив дела с начальниками сотен, Олекса направился в посад. У Никольских ворот - крики, свалка, брань. Ополченцы со стены метали камни в каких-то разбегающихся людей, оглушённая лошадь билась в упряжи перед воротами.
– Што у вас творится?
– Да вот, боярин, - ответили со стены, - вишь дело какое: чёрные-то люди в детинец норовят до времени, а бояре - из детинца. Мы и осаживаем.
Олекса не стал вмешиваться, зная приказ нового воеводы: до его особого слова никого больше не выпускать из Кремля. Олекса не видел проку в тех, кто стремился вон из стольной, Адаму же страшновато терять последних "лучших людей".
В посаде после веча тихо. Всюду встречались вооружённые караулы. Всматриваясь в лица бородачей и юнцов, прислушиваясь к голосам новоявленных десятских, замечая, как послушно прибывающие в город люди занимают указанные им места на улицах и во дворах, и с какой готовностью повсюду отворяют им ворота московские жители, и до чего спокойно в телегах и у таганов женщины кормят ребятишек, Олекса стал подумывать, что народу дано непостижимое знание. Если в грозное время он способен действовать своей волей, выдвигая воевод и распорядителей, зачем ему в обыденной жизни такая прорва князей, бояр, поместников, окольников, дьяков, тиунов, судей, тысяцких, сотских, десятских, приставов, попов и прочих дармоедов? Разве сельские мужики не могут себе выбрать старшин, как это делают ремесленники посада? Конечно, без князя с войском не обойтись государству, но ведь сколько при каждом князе одних лишь "служилых" бояр! И у каждого - поместья с людьми, и каждый держит свору своих "служилых". Кому служат они? Любой замечал, наверное, что в начальники чаще всего выбиваются люди хитрые, корыстные, умеющие блюсти, прежде всего, собственную выгоду. И не за то ли их ставят начальствовать, что они лижут сапоги господину, извиваются перед ним во прахе, но подначальных сгрызут и затопчут, когда велят им собственная выгода и хозяйский интерес?
Олекса усмехнулся и поёжился - мысль бежала дальше. Он встречал достойных начальников. Чаще всего это - те, кого выбирают люди, а не те, кого им навязывают и сажают на шею... Да уж не себя ли он хвалит?
– его-то сегодня выбрали вместе с Адамом... Ладно! Раз уж выбрали - отслужит, как только может!
От горящих мостов ветер наносил дым на стены Кремля, в небе каркало вороньё. Возвращаясь, Олекса задержался в Никольской башне. Здесь уже по-домашнему обжились пушкари во главе с Пронькой Пестом, теперь к ним присоединились ополченцы-стражники. Олексе показали башенные подвалы, где хранился припас для метательных машин - огромные стрелы, каменные и свинцовые ядра, взрывные бомбы в виде глиняных горшков, начинённых зельем и горючими смолами...