Поле Куликово

Иванов Сергей Иванович

– Не лайся, дед Лука. Чёрное болото - што пузо коровье: дорога туда - узка, а сколь ни влезет - всё сварится. Помирать всё одно придётся - на осине ли, в омуте либо на полатях.

Старика и парня оттащили от костра, отвели к ним и подростков, для верности связав им ноги. Повеселевший сотник стал поторапливать воинов у костра, и скоро поляна наполнилась запахом баранины, закипающей в котле.

– Эй, Орка, тряхни хитреца Сеида, я видел, как он наполнял турсуки весёлым питьём!

Нукеры осклабились - сотник, ради первой удачи, решил развязать один бурдючок, значит, им тоже позволит. Сняли котёл с огня, обсев его кружком, хватали руками горячее полусырое мясо, рвали руками и зубами и проглатывали, запивая сбродившим мёдом, пьянея

от хмеля и обильной еды. Осовелые глаза сотника всё чаще обращались к балагану со строптивой полонянкой. Ему нравились большие белотелые женщины, но тех, что сидели в другом балагане, лучше приберечь - вдруг иной добычи не попадётся? Плевок на его лице высох, голова кружилась и злючка становилась всё желаннее.

– Я, пожалуй, начну учить её любви, - сказал он, вставая.
– Десятник пойдёт за мной, остальные пусть кинут жребий.

Нукеры загалдели, провожая начальника взглядами и напутствиями. Вышел он не скоро, неся халат на руке, постоял и кивнул десятнику: ступай. Потом сидел у костра, потягивая мёд из бурдюка, пока вернувшийся десятник не спросил его:

– Что теперь делать с ней, наян?

– Почему ты спрашиваешь, Орка?
– Сотник с пьяной ухмылкой покосился на понуро сидящих поодаль мужиков.
– Я ведь обещал отпустить их всех. Эту, наверное, можно отпустить. Пусть утопится - мне такие попадались. Садись и пей.

Десятник налил себе мёду в деревянную чашку, но не донёс до рта - длинная жёлтая тростина насквозь пронзила его бедро, вошла в другое. Орка взвился от боли и упал лицом в огонь, покатился и завизжал. Куремсу спас стальной панцирь - бронебойная стрела прошла сдвоенную кольчугу на сгибе локтя и остановилась, не дотянувшись гранёным жалом до левого соска.

– К оружию, нукеры!
– заревел сотник, вскакивая, но его воины бежали к лошадям, кормившимся посреди поляны. На месте остались двое: Орка и ещё один, только что вышедший из балагана - он стоял на коленях, сжимая руками сулицу, пробившую его насквозь со спины. Среди удирающих тоже были подбитые стрелами: один падал и вскакивал, другой семенил, согнувшись, вырывая из бока окровавленную тростину. Свистя, ревя, улюлюкая, из леса выбегали мужики в лохматых шапках с длинными топорами в руках. Их показалось так много, что ордынский сотник ощутил небывалую прыть, перемахнул костёр и кинулся вслед за нукерами. Кони были близко - только бы ухватиться за луку седла! Вдруг рявкнул медведь, и кони кочевников метнулись от них к озерцу, храпя и брыкаясь на скаку. Сотник запутался в траве, упал и увидел мельком, как кто-то широкий, бородатый, настигнув ближнего нукера, ударил его топором по шлему... Оставшиеся без лошадей степняки начали выхватывать мечи, с визгом кидались навстречу преследователям. И тут лишь Куремса заметил, что врагов меньше, чем его нукеров. Вскочив, он с криком выбросил меч в грудь набегающего человека с поднятым топором, враг шарахнулся в сторону, оступился, забыв про топор в своих руках, Куремса увидел близко испуганное безусое лицо и вонзил остриё меча в горло. Раздался крик:

– Круши орду! Бей грабёжников! Руби нечисть!

Сотник оборотился на голос. В десяти шагах от него воин с сабельным шрамом на лице, одетый в железную броню, рубился мечом с двумя нукерами. Куремса бросился помогать своим и пожалел, что не побежал в лес - один из степняков стоял, шатаясь, ловя отрубленную кисть правой руки, висящую на красной жилке, и поливая землю кровавой струёй, второй пытался поднырнуть под меч русского, чтобы обезножить его коварным ударом, да так и остался на корточках с разваленной надвое головой. Русский обернулся к сотнику, Куремса увидел его налитые кровью глаза, остановился как бы на зыбком мостике - дунь сейчас ветерок, и он упадёт: в глазах русского была его смерть.

– Ну, вражина, ча стал?

Куремса швырнул меч на землю, прыгнул в куст и, пригибаясь и петляя, кинулся к лесу. Кто-то из кустов кинулся ему наперерез, от подножки Куремса ударился о землю животом

и грудью, задохнулся и не смог даже сопротивляться, когда ему заламывали и связывали руки. Потом поставили на ноги, накинули на шею аркан и потащили к костру. Куремсу шатало. Русский мёд коварен - он не сразу пьянит.

Девки ревели, хватая за полы мужиков, ещё не пришедших в себя после сечи. Развязанный парень с подростками помогал перебраться к костру старому пастуху. Победители натащили кучу трофейного оружия, сюда же принесли заколотого сотником парня. Хромой мужик со зверским лицом оттаскивал раненого в ноги десятника на край поляны. Рыжебородый воин в кольчуге сокрушался над убитыми:

– Эх ты, Овсюха! Чего остолбенел, когда рубить надо? Догнал вражину - по башке ево, и делу конец! Нет - стал, будто повязанный, сам же на меч налетел.

– Ох, дядька Иван, непростое дело человека срубить, - пожаловался молодой мужик.
– Я ноне двоих зашиб, а руки-то вон досе дрожат.

– Это - рази человек?
– Окольчуженный витязь зыркнул на пленного злыми глазами.
– Однако, лихо, мужики. В шестером чёртову дюжину, почитай, упокоили.

– Пятерых-то мы стрелами да сулицами добыли, остальные и ослабли от страха, - сказал подошедший Роман.
– В другой раз этак не выйдет.

– Пожалуй што, - согласился Копыто.

Из крайнего балагана послышался плач девок. Один из мужиков хотел войти туда, но его не впустили.

– Чего у них там?
– спросил Копыто.

Подростки и парень отвели глаза, а дед, сидевший у костра с перевязанной ногой, ответил:

– Да што - Марью снасильничали.

– И этот?
– Воин кивнул на пленного.

– Этот - первый.

Копыто шагнул к сотнику. Куремса не носил знака, но бывший разведчик угадал в нём начальника.

– Ты - кто?
– спросил по-татарски.

Куремса выпятил грудь:

– Я - начальник сотни. Мой покровитель - великий эмир Таврии оглан Кутлабуга.

– Вон даже как! Где - твоя сотня?

Куремса уже не верил, что его убьют. Сотниками дорожат и враги, особенно когда они - в чести у эмиров.

– Моя сотня делает, что ей велено.

– Понятно: жгёт, режет и насильничает.

– Ванюша, - окликнул Роман. Из балагана вышли девки, среди них стояла Марья, бледная, с искусанными в кровь губами.

– Вот он, твой обидчик, Марья!
– сказал воин.
– Приказывай: што делать с ним?

Девушка глянула на сотника, закрыла лицо руками и опустилась на землю.

– О-ох, мама, как мне теперь жить?

– Никита!
– позвал воин парня-пастуха.
– Ты всё видел, Никита. Нынче ты один из нас не пролил вражьей крови. Должен пролить - не дай Бог, ослабнет рука в бою, как у Овсея. Возьми топор.

Парень оглянулся, веснушки выступили на его побледневшем лице. Один из мужиков сунул ему в руки своё оружие. Куремса понял. Его смуглое лицо покрылось каплями пота, он залепетал:

– Яман...

Копыто потянул волосяную верёвку, и сотник, задыхаясь в петле, поволокся за ним. Следом шёл Никита, рассматривая топор в своих руках. И тогда мужик, что недавно жаловался на дрожь в руках, взял трофейный меч, направился к раненому десятнику, который затих и запал в траве на краю поляны. Девки отвернулись, окружая сидящую Марью.

Воротясь, Копыто послал половину людей за ордынскими лошадьми, которые возвращались на поляну из леса, другую - за своими. Девки бросились к ребятишкам, маленького вынули из притороченной к седлу холщовой люльки, стали поить козьим молоком и греть воду. Мужики собрались снова и рассматривали трофейное оружие - кривые мечи, саадаки, копья с крючьями, небольшие топоры, булавы, шестопры и джериды, разную походную оснастку степняков. Из сумок сотника и десятника вытряхнули их добычу - женские серебряные мониста и серьги, бусы дорогого разноцветного стекла, золотые бляшки со сбруи, горсть жемчуга, шёлковую сорочку и два тёплых повойника из козьего пуха, шитую серебром плащаницу и детские сапожки из голубого сафьяна.