Поле Куликово
Шрифт:
Двенадцать тысяч всадников Орды омертвили южные волости Великого Московского княжества, сжигая сёла, деревни и погосты, вытаптывая огороды и поля, полоня и убивая людей. Смысл ночного зарева над Серпуховом поняли не все селяне - деревянные городки выгорали часто, - и весть о появлении врага не везде опередила его отряды. В москвитянах уже не было старинного страха перед Ордой, как не было и той лёгкости, с которой рязанцы, нижегородцы, жители Литвы бросали дома и поля при первой тревоге. Дым и стаи воронья снова заклубились над Русской землёй. Снова трактами потянулись к Оке вереницы связанных волосяными верёвками людей под бичами лохматых наездников. Снова на пепелищах выли ночами осиротелые собаки, и осмелевшие волки выходили из урманов лизать кровь убитых, рвать бездомную скотину. Сытые вороны и
Хан с главным войском ещё стоял у Оки. Мурзы гадали, отчего повелитель остановился? Разве не он так бешено гнал тумены вперёд, спеша к Москве? Дмитрий теперь узнал о нашествии, он вооружается и укрепляет город... А между тем хану требовалось знать, что Дмитрий - в Москве. Пусть он тройные стены воздвигнет по какому-нибудь волшебству - Тохтамыш окружит их, не задумываясь. Любая крепость - обречена, если у её защитников нет надежды на помощь извне. Дмитрию надеяться не на кого: и от боярина Носатого из Твери прибыл гонец с вестью, что великий князь Михаил готов встретить хана на своём порубежье, принести покорность, если хан отдаст ему ярлык на великое Владимирское княжение. Остановку Тохтамыша вызвала мысль о том, что Дмитрий, скорее всего, покинет столицу. Где он - теперь? Какая - у него дружина? Легко осадить город с ходу, но под стенами легко и увязнуть. И тогда удар даже небольших русских сил в спину может оказаться гибельным.
Два года Тохтамыш издали изучал московского князя и его брата. Оба - вспыльчивы и гневливы, оба радеют за благополучие своих подданных, обоих уязвлённая гордость способна подвигнуть на безрассудный шаг. Останутся ли они в бездействии, видя, как опустошается их земля, слыша отовсюду стенания, жалобы и проклятия избиваемых людей? У Дмитрия есть опытные воеводы, но воеводы со временем становятся похожими на своих князей...
На третий день в ставку хана ввели сотника из крымского тумена. Поцеловав край кошмы перед владыкой, он заговорил:
– Повелитель! Высокородный эмир Кутлабуга велел мне доставить к тебе важного человека.
Тохтамыш насторожился: с каких это пор Кутлабуга стал высокородным и по какому праву именуют эмиром безбожника, таврического бродягу, которого Тохтамыш держит в Крыму как сторожевого пса и пугало для кафских жидов? Не выращивают ли там, среди крымских репьёв, нового Мамая?
– Кто - этот человек?
– Он клянётся, что приехал из Москвы.
Тохтамыш разом позабыл о Кутлабуге.
В шатёр втолкнули невысокого, наголо обритого человека в рубище, он опустился на колени перед ханом, рядом с ним появился толмач.
– Пусть говорит.
Неизвестный поднял голову, и его носатое лицо, и глаза-мыши показались хану знакомыми.
– Владыка народов, разве ты не узнаёшь меня?
– заговорил по-татарски.
– Я - Некомат, купец-сурожанин.
Тохтамыш вспомнил: это был тот торговец-ростовщик, изгнанный из Москвы и вместе с Иваном Вельяминовым пытавшийся взбунтовать удельные города против Дмитрия. После Куликовской победы его, как и многих, выпустили из темницы, где он принял крещение, чтобы расположить к себе своих надсмотрщиков. Под новым именем Некомат пришёл в Орду, переполненный желанием отомстить москвитянам за потерянное состояние, за пережитые унижения и страх. Хан послал его в Новгород с другими людьми, которые должны были поссорить боярство Новгорода с Дмитрием.
По знаку хана толмач исчез.
– Я помню тебя. Но ты долго не присылал вестей.
– Разве ты не получил главной моей вести? Ведь храм в Новгороде, воздвигнутый в честь Куликовской победы, разрушил я.
Падение церкви минувшей весной было для Тохтамыша такой услугой, какой он и не ждал от своих лазутчиков. Но кто из них приложил руку, Тохтамыш не знал.
– Чем ты докажешь, что храм разрушен тобой?
– Вот этим.
– Некомат наклонился вперёд, задрал на спине рубаху.
– Ты видишь рубцы. Я получил их в подвале московского окольничего Вельяминова. Строительство храма вели мои люди, но они просчитались и храм рухнул слишком быстро. Московский боярин выследил меня в Новгороде, силой захватил и увёз в Москву. Этот город послан мне как Божье наказание.
Тохтамыш усмехнулся:
– Я вижу, у Дмитрия - длинные руки.
– И это - опасно, великий
– Где он - сейчас?
– В Москве его нет. Он ушёл со своими боярами так поспешно, что меня забыли в подвале. В Москве хозяйничают мужики. Они собрали вече и решили защищать город без воевод.
– Куда ушёл Дмитрий и где - его брат Владимир?
– Оба ушли в сторону полуночи. Дмитрий думает собрать войско в Переславле. Говорят, в Кремле осталась больная княгиня Евдокия с детьми, а также митрополит Киприан.
– Говорят или это - правда?
– Я видел дружину княгини и видел дружину митрополита. Княгиню собираются вывезти, как только она поправится.
– Что ты ещё хочешь сказать?
– Великий хан, не теряй времени. Стены Москвы падут от одного крика твоих воинов.
– Ты заслужил мою награду. Подумай, чего ты хочешь. А пока отдохни - скоро позову снова.
Едва перебежчика увели, из-за полога вышел старый юртджи.
– Что скажешь?
– спросил хан.
– Церковь в Новгороде строили люди Некомата. Это - ценный человек. Он может ещё пригодиться и в Москве. Иногда один хитрый и пронырливый сделает больше, чем тысяча воинов. Дай ему награду, какую попросит.
Тохтамыш выслал три сотни всадников под командованием опытных наянов в обход Москвы, на Переславскую дорогу. Захват великой княгини с детьми восполнил бы упущенного Серпуховского князя. Начальники отрядов получили приказ: в случае перехвата поезда княгини всех женщин и детей сохранить живыми. Даже нечаянное убийство жены или сына московского князя повлечёт смерть виновников. Зато пленение семьи князя сулило всем воинам отряда награды и почести.
Зарево над Серпуховом перевернуло жизнь в Звонцах. Люди не знали, что это серпуховчане зажгли город, и Копыто решил: бежать в Москву поздно - Орда перехватила дороги. Поднятое набатом село до рассвета погрузилось на телеги. У смерда немного добра: порты - на нём, постель - на лежанке, горшок - в печи, топор - под лавкой, дети - на полатях. Скот с двумя пастухами, несколькими подпасками и девками решили с рассветом отогнать на дальнюю лесную вырубку, обмолоченный хлеб взять с собой, а тот, что в снопах и на поле, оставить как есть. На заре женщины подоили коров и коз, обнимая их шеи и всхлипывая, вытолкали за ворота на зов рога пастуха, уложили в телеги связки гусей и кур. Дети спали на возах под овчинами, открывая глаза, с изумлением видели над собой зелёные сени, слушали стук колёс и храп лошадей, укачанные, снова засыпали. У лесных перекрёстков от обоза отделялись по одной-две подводы, чтобы выйти к месту сбора окольными путями - через редколесья, поляны и кулиги. Обоз постепенно растаял. И пастухи, прежде чем направить скот в лесную глушь, прогнали его через пастбище, растворив след стада в старых следах.
Первый день село устраивалось и обживалось на ракитовом острове посреди зыбунов, заросших редким березняком, ольшаником, сосёнками, которые перемежались стенами тростника и рогоза. По звериной тропе на руках перенесли сюда детей, корма, пожитки и даже телеги. Лошадей укрыли на берегу болота под присмотром парней, выбранных старостой, наказав им в случае опасности бросить табун и скрыться в лесу. У выхода тропы на остров Иван Копыто поставил дозорного, а потом учил сельчан походной жизни, показывая, как вырыть убежище и натянуть над ним полог, чтобы не сквозило и не заливало дождём, где разводить костёр и как поддерживать огонь, чтобы не выдать себя дымом и светом, где выкопать колодец с чистой водой, какие травы настелить в жилище, чтобы не навлечь кусачих тварей, и каким образом хранить припасы от порчи. Детей припугнули болотной нечистью, чтобы не совались в кочкарник. Оступившись, там и взрослый мог сгинуть в чёрном окне, затянутом зелёным лопушком. На другой день, выбравшись из болота, разведчик-сакмагон прочёл по дымкам в небе "разговоры" сторожевых застав, и они подтвердили: враг перешёл Оку. Душа рвалась к боевым товарищам - словно колдовская рука сняла все немочи Ивана Копыто, но на нём теперь лежала ответственность за жителей Звонцов, с которыми он в три месяца успел сжиться. Терзала тревога за Москву, от дум раскалывалась голова. Двенадцать мужиков и парней, годных для ратного дела, он разделил надвое, приказав шестерым во главе со старостой быть на острове - опорой и защитой женщинам и ребятишкам, остальных, кто - посильнее, стал готовить к выходу в поиск. Как ни упирался, а хромого Романа пришлось взять к себе - взыграла в мужике честь куликовца.