Поле Куликово
Шрифт:
– А мы сейчас гонца пошлём. Ты в чьём доме поселилась?
– Дарья пыталась что-то возразить, но Евдокия сказала.
– Не забывай, Дарья Васильевна, кто - я. Велю ехать.
Молодая женщина опустила голову. Её дочка, укачанная мягким ходом возка, уже спала на коленях матери. Княгиня пересела к Дарье, прижалась к её плечу грудью и обняла:
– Дурочка ты - моя. Какой от тебя - прок в осаде с ребёнком? К мужу везу, к Васильку твоему - радость-то будет витязю.
Дарья всхлипнула, а Евдокия погладила её по голове:
– Спасибо, моя серебряная,
– Аринку жа-алко, - хлюпнула носом Дарья.
Поезд уже миновал посад, мчался берегом неглинского пруда. Евдокия высунула из окошка руку, подала знак, чтобы приблизился кто-нибудь из дружинников.
...Едва концевая стража княгини скрылась под сводом башни крепости, из боковых проёмов появились вооружённые ополченцы и скрестили бердыши.
– Дорогу владыке!
– крикнул передний дружинник митрополита. Бердыши не шевельнулись.
– Вертай к Никольским - тамо пущают лататошников!
– рявкнул детина со светлой кудрявой бородой.
– Ослеп, окаянный, не вишь, кто едет?
– Мне всё едино - не велено здесь пущать. Вот кабы с энтой стороны!
– Детина, ухмыляясь, стал чесать деревянным гребнем свою роскошную бороду.
Дружинник схватился за меч, тогда воротник, бросив привязанный к поясу гребень, стиснул бердыш обеими руками:
– Эй, человече, не шуткуй! Вольному казаку Гришке Бычаре терять неча, окромя головы.
Киприан откинул полог, встал и оглянулся. В его дружине тридцать мечей, но не прорываться же силой. Сказал:
– Пусть начальника позовут.
Постучали в стену башни, скоро из боковой двери вышел пушкарь Вавила. Увидел владыку, смутился и отвесил поклон.
– Вели им освободить ворота, - потребовал начальник дружины. Вавила дал знак воротникам, потом глянул на Киприана:
– И ты, владыка, бросаешь народ в такой час?
Кровь кинулась в лицо Киприану, проклятья готовы были сорваться с уст, но лишь дрогнула рука, сжимающая самшитовый посох.
– Нечестивец!
– крикнул начальник дружины.
– Кого допрашиваешь, как посмел?
– На то и поставлен, штобы спрашивать.
– Распустились, псы чумные, дорвались до власти! Ужо воротится государь, он вам покажет!
– Кому покажет, а кому и откажет. Езжайте, покуда ворота отворены. Да метлу бы прицепили, што ль, сзади.
Киприан скрылся в возке. Его била дрожь, руки сводило на посохе. Где, в какой христианской земле возможно подобное? Им бы ниц падать перед святителем, они же только что в лицо не плюют. Он ли не радел для них, сжигая себя в трудах по устроению митрополии, он ли не замышлял новых духовных подвигов ради величия Москвы и её государя, он ли не пытался остеречь Дмитрия от необдуманных решений, которые и навлекли на Москву бедствия?
Язычники проклятые! Триста уж лет Христу молятся, в церкви ходят, а верят в леших, водяных, русалок и прочую нечисть, богу кваса и домовым втайне приносят подношения. На святые праздники поют песни о своём Яриле и Перуне, пророка
Вчера в храме Иоанна Лествичника смотрел он книги и пергаменты, свезённые из подмосковных церквей. И что же нашёл среди богослужебных списков, апостольских учений, заветов и наставлений столпов православия? Попадались там воинские песни и повести, где слова нет о Христе-Спасителе и Святой Троице, но в каждой строке поминаются языческие божества, славятся демоны стихий и герои языческих времён, воспеваются златовласые девы, подвиги ради их благосклонности и человеческой гордыни. И бывальщины попадались такие, где не только князь, но и смерд выступает героем, почти равным Богу. Больше всего потрясла Киприана ветхая скрижаль с непонятными языческими знаками, и волосы дыбом встают от одной лишь догадки - что там может быть написано. Раз берегут её, значит, кто-то и читает, а возможно, переписывает?
Да пусть уж татары сожгут адскую скверну вместе с опоганенными храмами!
Великий Спас, Ты прости невольное пожелание, пропусти мимо ушей. Ты читаешь на дне души человеческой, и разве желает Киприан несчастья этим людям, как бы ни были велики их грехи! Невольно творят они зло себе, как творят его несмышлёные дети. Избавь, Господи, их от беды - останови, устраши хана, яви ему Свой лик во всей грозе. И клянётся Тебе грешный митрополит Киприан - своими руками спалит он нечистые пергаменты, воротясь в Москву, неустанными трудами, непримиримостью и проникновенным словом станет выжигать паутину язычества в душах своей паствы - ради её спасения.
Московские воротники не ведали о бурях в душе владыки, занимало их более приземлённое.
– Возы-то эвон какие наворотил, - заметил младший.
– Опростать бы, как у прочих.
– Пущай везёт, не своё, небось, церковное, - отозвался бородач, назвавшийся Бычарой.
– И без того как бы не проклянул - владыка всё ж.
– Владыка - за юбкой княгинюшки нашей вяжется.
– Ты не забрехивайся, молокосос. Третий лишь день, как разрешилась она от бремени. Страх одолел владыку, государыня отъезжает - и он не стерпел, побёг следом.
– То-то - следом. Уж замечено: князь - в отъезд, а он - в ево терем, коло княгини трётся. Чей ишшо приплод?
– Я те вот как тресну по башке бердышем!
– рассердился Бычара.
– Святая - она, все знают. К черноризцам душой льнёт, оне и пользуются её добротой для своих выгод. А эти нечистые слухи враг сеет - штоб государю досадить, с женой развести, с её родичами поссорить.
– Ты-то почём знаешь?
– Младший покосился на бердыш соседа.
– Знаю поболе твово. Ты, небось, воробьёв гонял, когда я в ополчении ходил с князем на Бегича, а после - на Мамая.