Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

Киреевский Иван Васильевич

Сказанное нами достаточно для того, чтобы вывести вс нужные результаты и данныя для опредленія настоящаго характера нашей образованности и ея отношеній къ просвщенію общечеловческому. Но мы предоставляемъ сдлать сей выводъ самимъ читателямъ; ибо, если намъ удалось изложить наши мысли ясно и убдительно, то результаты ихъ очевидны. Если же, читая статью сію, читатели не раздлили нашего мннія, то и послдствія сего мннія покажутся имъ произвольными и неосновательными.

Въ отвтъ А. С. Хомякову.

(1838).

Статья г-на Хомякова возбудила во многихъ изъ насъ желаніе написать ему возраженіе. Потому я хотлъ сначала уступить это удовольствіе другимъ и предложить вамъ статью объ иномъ предмет. Но потомъ, когда я обдумалъ, что понятіе наше объ отношеніи прошедшаго состоянія Россіи къ настоящему

принадлежитъ не къ такимъ вопросамъ, о которыхъ мы можемъ имть безнаказанно то или другое мнніе, какъ о предметахъ литературы, о музык или о иностранной политик, но составляетъ, такъ сказать, существенную часть насъ самихъ, ибо входитъ въ малйшее обстоятельство, въ каждую минуту нашей жизни; когда я обдумалъ еще, что каждый изъ насъ иметъ объ этомъ предмет отличное отъ другихъ мнніе, тогда я ршился писать, думая, что моя статья не можетъ помшать другому говорить о томъ же, потому что это дло для каждаго важно, мннія всхъ различны, и единомысліе могло бы быть не безполезно для всхъ.

Вопросъ обыкновенно предлагается такимъ образомъ: прежняя Россія, въ которой порядокъ вещей слагался изъ собственныхъ ея элементовъ, была ли лучше или хуже теперешней Россіи, гд порядокъ вещей подчиненъ преобладанію элемента Западнаго? — Если прежняя Россія была лучше теперешней, говорятъ обыкновенно, то надобно желать возвратить старое, исключительно Русское, и уничтожить Западное, искажающее Русскую особенность; если же прежняя Россія была хуже, то надобно стараться вводить все Западное и истреблять особенность Русскую.

Силлогизмъ, мн кажется, не совсмъ врный. Если старое было лучше теперешняго, изъ этого еще не слдуетъ, чтобы оно было лучше теперь. Что годилось въ одно время, при однихъ обстоятельствахъ, можетъ не годиться въ другое, при другихъ обстоятельствахъ. Если же старое было хуже, то изъ этого также не слдуетъ, чтобы его элементы не могли сами собой развиться во что-нибудь лучшее, если бы только развитіе это не было остановлено насильственнымъ введеніемъ элемента чужаго. Молодой дубъ, конечно, ниже однолтней съ нимъ ракиты, которая видна издалека, рано даетъ тнь, рано кажется деревомъ и годится на дрова. Но вы конечно не услужите дубу тмъ, что привьете къ нему ракиту.

Такимъ образомъ и самый вопросъ предложенъ неудовлетворительно. Вмсто того, чтобы спрашивать: лучше ли была прежняя Россія? — полезне, кажется, спросить: нужно ли для улучшенія нашей жизни теперь возвращеніе къ старому Русскому, или нужно развитіе элемента Западнаго, ему противоположнаго? —

Разсмотримъ, какую пользу мы можемъ извлечь изъ ршенія этого вопроса?

Положимъ, что вслдствіе безпристрастныхъ изысканій мы убдимся, что для насъ особенно полезно бы было исключительное преобладаніе одного изъ двухъ противоположныхъ бытовъ; положимъ, притомъ, что мы находимся въ возможности имть самое сильное вліяніе на судьбу Россіи, — то и тогда мы не могли бы отъ всхъ усилій нашихъ ожидать исключительнаго преобладанія одного изъ противоположныхъ элементовъ, потому именно, что хотя и одинъ избранъ въ нашей теоріи, но другой вмст съ нимъ существуетъ въ дйствительности. Сколько бы мы ни были врагами Западнаго просвщенія, Западныхъ обычаевъ и т. под.; но можно ли безъ сумасшествія думать, что когда-нибудь, какою-нибудь силою истребится въ Россіи память всего того, что она получила отъ Европы впродолженіе двухъ сотъ лтъ? Можемъ ли мы не знать того, что знаемъ, забыть все, что умемъ? Еще мене можно думать, что 1000-лтіе Русское можетъ совершенно уничтожиться отъ вліянія новаго Европейскаго. Потому, сколько бы мы ни желали возвращенія Русскаго или введенія Западнаго быта, — но ни того, ни другаго исключительно ожидать не можемъ, а поневол должны предполагать что-то третье, долженствующее возникнуть изъ взаимной борьбы двухъ враждующихъ началъ.

Слдовательно, и этотъ видъ вопроса — который изъ двухъ элементовъ исключительно полезенъ теперь? — также предложенъ неправильно. Не въ томъ дло: который изъ двухъ? Но въ томъ: какое оба они должны получить направленіе, чтобы дйствовать благодтельно? Чего отъ взаимнаго ихъ дйствія должны мы надяться, или чего бояться?

Вотъ вопросъ, какъ онъ существенно важенъ для каждаго изъ насъ: направленіе туда или сюда, а не пріобртеніе того или другаго.

Разсматривая основныя начала жизни, образующія силы народности въ Россіи и на Запад, мы съ перваго взгляда открываемъ между ними одно очевидно общее: это христіанство. Различіе заключается въ особенныхъ видахъ христіанства,

въ особенномъ направленіи просвщенія, въ особенномъ смысл частнаго и народнаго быта. Откуда происходитъ общее, мы знаемъ; но откуда происходитъ различіе и въ чемъ заключается его характеристическая черта?

Два способа имемъ мы для того, чтобы опредлить особенность Запада и Россіи, и одинъ изъ нихъ долженъ служить повркою другому. Мы можемъ, или восходя исторически къ началу того или другаго вида образованности, искать причину различія ихъ въ первыхъ элементахъ, изъ которыхъ они составились; или, разсматривая уже послдующее развитіе этихъ элементовъ, сравнивать самые результаты. И если найдется, что то же различіе, какое мы замтимъ въ элементахъ, окажется и въ результатахъ ихъ развитія, тогда очевидно, что предположеніе наше врно, и основываясь на немъ, намъ уже видне будетъ, какія можно длать изъ него дальнйшія заключенія.

Три элемента легли основаніемъ Европейской образованности: Римское христіанство, міръ необразованныхъ варваровъ, разрушившихъ Римскую Имперію, и классическій міръ древняго язычества.

Этотъ классическій міръ древняго язычества, недоставшійся въ наслдіе Россіи, въ сущности своей представляетъ торжество формальнаго разума человка надъ всмъ, что внутри и вн его находится, — чистаго, голаго разума, на себ самомъ основаннаго, выше себя и вн себя ничего непризнающаго и являющагося въ двухъ свойственныхъ ему видахъ — въ вид формальной отвлеченности и отвлеченной чувственности. Дйствіе классицизма на образованность Европейскую должно было соотвтствовать тому же характеру.

Но потому ли, что христіане на Запад поддались беззаконно вліянію классическаго міра, или случайно ересь сошлась съ язычествомъ, но только Римская церковь въ уклоненіи своемъ отъ Восточной отличается именно тмъ же торжествомъ раціонализма надъ преданіемъ вншней разумности, надъ внутреннимъ духовнымъ разумомъ. Такъ вслдствіе этого вншняго силлогизма, выведеннаго изъ понятія о Божественномъ равенств Отца и Сына, измненъ догматъ о Троиц, въ противность духовному смыслу и преданію; такъ вслдствіе другаго силлогизма папа сталъ главою церкви вмсто Іисуса Христа, потомъ мірскимъ властителемъ, наконецъ непогршаемымъ; бытіе Божіе во всемъ христіанств доказывалось силлогизмомъ; вся совокупность вры опиралась на силлогистическую схоластику; инквизиція, іезуитизмъ, однимъ словомъ, вс особенности католицизма развились силою того же формальнаго процесса разума, такъ что и самый протестантизмъ, который католики упрекаютъ въ раціональности, произошелъ прямо изъ раціональности католицизма. Въ этомъ послднемъ торжеств формальнаго разума надъ врою и преданіемъ проницательный умъ могъ уже напередъ видть въ зародыш всю теперешнюю судьбу Европы, какъ слдствіе вотще начатаго начала, т. е., и Штрауса, и новую философію со всми ея видами, и индустріализмъ, какъ пружину общественной жизни, и филантропію, основанную на разсчитанномъ своекорыстіи, и систему воспитанія, ускоренную силою возбужденной зависти, и Гете, внецъ новой поэзіи, литературнаго Талейрана, мняющаго свою красоту, какъ тотъ свои правительства, и Наполеона, и героя новаго времени, идеалъ бездушнаго разсчета, и матеріальное большинство, плодъ раціональной политики, и Лудвига Филиппа, послдній результатъ такихъ надеждъ и такихъ дорогихъ опытовъ!

Я совсмъ не имю намренія писать сатиру на Западъ; никто больше меня не цнитъ тхъ удобствъ жизни общественной и частной, которыя произошли отъ того же самаго раціонализма. Да, если говорить откровенно, я и теперь еще люблю Западъ, я связанъ съ нимъ многими неразрывными сочувствіями. Я принадлежу ему моимъ воспитаніемъ, моими привычками жизни, моими вкусами, моимъ спорнымъ складомъ ума, даже сердечными моими привычками; но въ сердц человка есть такія движенія, есть такія требованія въ ум, такой смыслъ въ жизни, которые сильне всхъ привычекъ и вкусовъ, сильне всхъ пріятностей жизни и выгодъ вншней разумности, безъ которыхъ ни человкъ, ни народъ не могутъ жить своею настоящею жизнію. Потому, вполн оцнивая вс отдльныя выгоды раціональности, я думаю, что, въ конечномъ развитіи, она своею болзненною неудовлетворительностію явно обнаруживается началомъ одностороннимъ, обманчивымъ, обольстительнымъ и предательскимъ. Впрочемъ распространяться объ этомъ было бы здсь неумстно. Я припомню только, что вс высокіе умы Европы жалуются на теперешнее состояніе нравственной апатіи, на недостатокъ убжденій, на всеобщій эгоизмъ, требуютъ новой духовной силы вн разума, требуютъ новой пружины жизни вн разсчета, однимъ словомъ, ищутъ вры и не могутъ найти ее у себя, ибо христіанство на Запад исказилось своемысліемъ.