Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

Киреевский Иван Васильевич

Конечно, нтъ сомннія, что это богатство содержанія нашей древней словесности могло возникнуть изъ малоизвстныхъ памятниковъ въ одну живую картину только отъ искусства преподавателя. Только при его воззрніи могли собраться вмст и сростись въ одно стройное зданіе различные обломки нашей полузабытой старины, разбросанные остатки нашей письменной словесности духовной и свтской, литературной и государственной, вмст съ уцлвшими неписанными преданіями народа, сохранившимися въ его сказкахъ, поврьяхъ, поговоркахъ и псняхъ. Между тмъ несомннно и то, что никакое искусство не могло бы создать содержанія, когда бы оно не существовало въ самомъ дл и, хотя разрозненное, не уцлло въ памятникахъ.

Въ этомъ отношеніи, лекціи Шевырева представляютъ особенную значительность. Эта новость содержанія, это оживленіе забытаго, возсозданіе разрушеннаго, есть, можно сказать открытіе новаго міра нашей старой словесности [23] . Здсь даже литературное достоинство изложенія,

сколько бы ни было оно впрочемъ замчательно, становится уже второстепеннымъ, почти ничтожнымъ, въ сравненіи съ другимъ, важнйшимъ отношеніемъ. Ибо изъ-подъ лавы вковыхъ предубжденій открываетъ онъ новое зданіе, богатое царство нашего древняго слова; въ мнимой-знакомой сфер обнаруживаете новую сторону жизни, и такимъ образомъ вноситъ новый элементъ въ область человческаго вденія. Я говорю: новый элементъ, — потому, что дйствительно исторія древне-Русской литературы не существовала до сихъ поръ какъ наука; только теперь, посл чтеній Шевырева, должна она получить право гражданства въ ряду другихъ исторій всемірно-значительныхъ словесностей. Ибо, если и правда, что при другомъ образ мыслей можно не соглашаться съ тмъ или другимъ его мнніемъ, если при другой систем можно спорить даже съ его главнымъ воззрніемъ, то, по крайней мр, ни при какомъ образ мыслей, ни при какой систем, нельзя уже, выслушавъ его, отвергать дйствительность науки, которая до сихъ поръ не только не существовала въ этомъ вид, но самая возможность которой была подвержена сомннію.

23

До сихъ поръ объ этомъ у насъ почти ничего не было писано замчательнаго, выключая книги М. А. Максимовича.

Съ этой точки зрнія, лекціи Шевырева представляются намъ уже не литературнымъ явленіемъ, боле или мене заманчивымъ, но новымъ событіемъ нашего историческаго самопознанія. И въ этомъ смысл, создавая новую сторону науки, он принадлежатъ уже не одному кругу его слушателей, но получаютъ значительность общую, — можно сказать безъ преувеличенія, — значительность Европейскую.

Другое качество чтеній Шевырева, которое служитъ основаніемъ и какъ бы необходимымъ условіемъ всего ихъ достоинства, — это достоврность его изложенія. Онъ употребилъ на изученіе своего предмета многіе годы постоянной работы, — работы ученой, честной, можно сказать религіозно добросовстной. Каждый фактъ, приводимый имъ, изслдованъ со всевозможною полнотою; часто одна фраза, едва замтная посреди быстраго теченія рчи, есть очевидный плодъ долговременныхъ розысканій, многосложныхъ сличеній и неутомимыхъ трудовъ; иногда одно слово, иногда одинъ оттнокъ слова, можетъ быть, не всми замченный, отражаетъ изученіе многотомныхъ фоліантовъ, совершенное съ терпливою и добросовстною основательности.

Что же касается до самаго преподаванія Шевырева, то особенность его заключается столько же въ его глубокомъ знаніи своего предмета, сколько въ томъ глубокомъ понятіи, которое онъ иметъ о словесности вообще, какъ о живомъ выраженіи внутренней жизни и образованности народа. Это понятіе, прямо противоположное прежнимъ, такъ называемымъ классическимъ теоріямъ, разрушеннымъ Шлегелями, отличается также и отъ ихъ воззрнія тмъ, что они хотя и видли въ литератур выраженіе народной жизни, но жизнь эту, отражающуюся въ письменномъ слов, ограничивали почти одною сферою умственной и художественной образованности, между тмъ какъ въ понятіяхъ Шевырева словесность отражаетъ всю сознанную и несознанную полноту народнаго быта, какъ онъ раскрывается въ самыхъ разнородныхъ сферахъ — умственной и гражданской, художественной и промышленной, семейной и государственной, въ племенной и случайно-личной, въ своеобразной и заимственной.

Это понятіе Шевырева о словесности можетъ быть выведено изъ его изложенія, но выведено нами, слушателями; а ему самому нкогда пускаться въ теоріи и опредленія. Въ его живомъ представленіи предмета мысль всегда фактъ, и фактъ всегда осмысленъ, какъ онъ самъ выражается, говоря о раскрытіи внутренняго значенія вншняго событія.

Вслдствіе такого воззрнія, изъ оживленныхъ памятниковъ нашей древней словесности воскресаетъ вся древняя исторія нашего отечества, — не та исторія, которая заключается въ сцпленіи войнъ и договорахъ, въ случайныхъ событіяхъ и громкихъ личностяхъ, но та внутренняя исторія, изъ которой, какъ изъ невидимаго источника, истекаетъ весь разумъ вншнихъ движеній. Впрочемъ, само собою разумется, что исторія древней образованности Россіи является не на первомъ план его изложенія: она, по его же выраженію, только необходимый грунтъ его картины.

Между тмъ, представляя такимъ образомъ исторію словесности и просвщенія древне-Русскаго, профессоръ, чтобы ясне обозначить ихъ особенность, постоянно сравниваетъ ихъ значеніе съ соотвтствующими имъ явленіями на Запад Европы, — не для того, чтобы выхвалять одно на счетъ другаго; но для того, чтобы, сличая, ясне опредлить ихъ отличія. Въ этой параллельной характеристик особенно ясно выражается тотъ глубоко значительный смыслъ древне-Русскаго просвщенія, который оно приняло отъ свободнаго воздйствія Христіанской вры на нашъ народъ, не закованный въ языческую Греко-Римскую образованность, не завоеванный другимъ племенемъ; но самобытно, мирно,

безъ насилія и христіански возраставшій изъ глубины духовныхъ убжденій въ благоустройство вншней жизни, — покуда Провиднію угодно было, нашествіемъ иноплеменныхъ вліяній, остановить это возрастаніе, можетъ быть, преждевременное въ общей экономіи всечеловческаго бытія, — преждевременное для вншне-образованнаго Запада, еще не созрвшаго къ участію въ чисто христіанскомъ развитіи, — можетъ быть, преждевременное и для самой Россіи, еще не принявшей въ себя стихій Западной образованности для подведенія ихъ подъ воздйствіе одного высшаго начала.

Редакція Москвитянина надялась помстить въ 1-мъ № своего журнала первую лекцію Шевырева; но, кажется, по отсутствію у насъ стенографовъ, она не вполн была записана слушателями и потому врядъ ли когда нибудь явится иначе, какъ въ отрывкахъ.

Между тмъ, покуда различныя, уже посл на память изъ нихъ записанныя мста, будутъ сличаться и сводиться вмст, я посылаю вамъ одинъ отрывокъ, изъ котораго вы получите понятіе о двухъ мысляхъ курса: о томъ, какъ разуметъ профессоръ отношеніе народности къ человчеству, и о томъ, какъ онъ смотритъ на словесность вообще.

Дйствіе, которое производятъ лекціи Шевырева, очень сильно и разнообразно: нкоторые восхищаются ими до восторга, другіе судятъ строго, съ противоположнымъ пристрастіемъ; но почти никто не остается равнодушенъ; иные видятъ въ нихъ борьбу Русскаго просвщенія съ Западнымъ, и въ этомъ ошибаются. Цль профессора совсмъ не та, чтобы унизить одну часть человческой образованности передъ другою. Онъ выражаетъ ихъ особенности, сравниваетъ для поясненія, старается опредлить съ безпристрастіемъ и видимо ищетъ избгнуть всякой исключительности. Его любовь къ Россіи — любовь сознательная, а не слпой восторгъ, выражающійся въ безсмысленныхъ восклицаніяхъ. Т, которые хотятъ видть противное, вроятно, боле обращаютъ вниманіе на собственныя свои предубжденія, нежели на изложеніе профессора.

Замтно, что общее участіе къ лекціямъ безпрестанно возрастаетъ, также какъ и число слушателей. Сначала ихъ было около полутораста; теперь ихъ уже боле трехъ сотъ. Послдняя лекція его перерывалась пять разъ рукоплесканіями, которыми его встрчаютъ и провожаютъ почти каждый разъ.

Сельское хозяйство.

(1845).

Открывая въ журнал учено-литературномъ особый отдлъ для сельскаго хозяйства, редакція руководствуется тою мыслію, что въ наше время и особенно въ нашемъ отечеств наука земледлія уже не ограничивается исключительно промышленными цлями, но въ боле глубокомъ развитіи принадлежитъ уже къ тмъ вопросамъ человческой образованности, которые соприкасаются съ самыми живыми предметами мышленія и съ самыми отвлеченными предметами жизни. Давно уже прошло то время, когда сельское хозяйство было исключительно дломъ заведеннаго обычая и стараго преданія. Но за безотчетною привычкою къ старин послдовала безотчетная любовь къ нововведеніямъ. Въ то время еще ничто не измнялось въ сельскомъ порядк вещей, потому ничто не требовало перемны прежняго хозяйственнаго устройства; измнился только образъ мыслей нкоторыхъ землевладтелей, и вслдствіе этой отвлеченной причины, начались заимствованія чужеземныхъ системъ, родившихся тамъ изъ особенныхъ мстныхъ обстоятельствъ и вводившихся у насъ часто вопреки мстнымъ требованіямъ. Иногда учреждались плодоперемнныя хозяйства, гд избытокъ земли и недостатокъ рукъ указывалъ на устройство прямо противоположное. Сяли картофель въ огромныхъ количествахъ тамъ, гд некуда было сбывать даже зерноваго хлба. Заводили многосложныя орудія, не соотвтствующія мстнымъ потребностямъ. Педантическое улучшеніе маленькаго клочка земли, еще не имющей большой цны въ Россіи, покупали важною потерею времени, особенно цннаго въ нашемъ земледліи. Ломали прежніе обычаи не для новой выгоды, но для новой системы. Вводили усиленную работу и часто излишнее отягченіе барщины тамъ, гд прежняя была выгодне даже для помщика. Прежній естественный характеръ сельскихъ отношеній замнили характеромъ фабричной напряженности. Тратили огромные капиталы, чтобы добыть малоцнныя произведенія. Многіе разорили своихъ крестьянъ. Многіе возбудили въ нихъ мысль о разрозненности ихъ выгодъ съ интересами помщика фабриканта. Другіе разорились сами. Весьма немногіе ограничили убытки свои потерею безполезно употребленныхъ трудовъ и стараній, — покуда, наконецъ, общія неудачи модно-раціональныхъ хозяевъ произвели въ общемъ мнніи помщиковъ направленіе совершенно противоположное. Какъ прежде искали всего новаго, почитая всякое нововведеніе улучшеніемъ, такъ теперь начали бояться всякаго улучшенія потому, что оно нововведеніе. Излишняя доврчивость къ системамъ перешла въ излишнюю недоврчивость къ мышленію.

Мы не раздляемъ ни того, ни другаго направленія. Признаемся однако, что если бы должны были непремнно избирать изъ двухъ, то имли бы боле сочувствія къ послднему; ибо думаемъ, что въ улучшеніяхъ не столько нужна быстрота нововведеній, сколько ихъ основательность, и что всякому усовершенствованію не столько вредитъ упорное пребываніе въ недостаточномъ, но уже существующемъ положеніи, — изъ котораго человкъ и безъ отвлеченной системы невольно выясняется самымъ порядкомъ движущихся вокругъ него вещей, сколько вредитъ ему неумстность недозрлыхъ новоустройствъ, которыхъ неудача усиливаетъ начало сельской неподвижности всею тяжестью обманутаго ожиданія.