Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.
Шрифт:
Между тмъ, въ наше время главные вопросы сельскаго хозяйства находятся уже не въ томъ положеніи, въ какомъ они были при начал нашихъ нововводительныхъ опытовъ. Если тогда причина измненій хозяйства заключалась въ личныхъ пристрастіяхъ нкоторыхъ хозяевъ къ иностраннымъ теоріямъ, то теперь, напротивъ того, самый порядокъ сельскихъ вещей требуетъ нкоторыхъ перемнъ въ ихъ устройств. Неимоврная, неслыханная до сего времени и во всхъ случаяхъ разорительная для земледльцевъ измняемость цнности ихъ произведеній; трудность существованія при излишней дороговизн; неменьшая трудность къ добыванію необходимыхъ податей и оброковъ при крайней дешевизн хлба; недавнее распространеніе мануфактуръ и фабрикъ, частію естественное, боле напряженно-искусственное и въ послднемъ случа не
развивающее постепенно, но мгновенно измняющее нравы народа; распространеніе новыхъ потребностей роскоши въ самомъ неимущемъ класс обихъ столицъ и многихъ городовъ, съ коими сельскіе земледльцы находятся въ постоянномъ соприкосновеніи; въ нкоторыхъ мстахъ усиленное населеніе и происшедшее отъ того иное отношеніе между цнностью работы и земли; наконецъ, примры и послдствія улучшаемаго хозяйства между государственными крестьянами, — вс эти и многія другія
При такомъ положеніи вещей, наука сельскаго хозяйства связывается уже не только съ химіею, ботаникою, технологіею, механикою и тому подобными вденіями, но необходимо включаетъ въ себя и нравственно-статистическія, и частію даже историческія соображенія. Кром того, самая промышленная часть земледлія, посл предшествовавшихъ одностороннихъ теорій, должна принять новый смыслъ, чтобы пріобрсть новое довріе.
Изъ двухъ элементовъ, составляющихъ истинную науку хозяйства, опытъ и разумное познаніе чужихъ системъ и открытій, кажется, оба равно необходимы. Но познаніе чужихъ системъ тогда только можетъ принести пользу, когда оно не подчиняется пристрастно къ какой нибудь одной, случайно боле извстной, но соединяетъ изученіе всхъ важнйшихъ и самыхъ противоположныхъ, вмст съ недоврчивостью къ исключительности каждой отдльной. Здсь полузнаніе вредне незнанія. Безпристрастное соображеніе различныхъ теорій и еще боле различныхъ практикъ, въ различныхъ государствахъ и при различныхъ мстныхъ обстоятельствахъ, необходимо иметъ то дйствіе на наблюдающій умъ, что общія истины отршаются отъ случайныхъ обстоятельствъ, дающихъ имъ одностороннее примненіе, и являются уже не Германскими, не Англійскими, не Бельгійскими и не Французскими; все ограниченное отпадаетъ отъ нихъ, какъ зависимое отъ мстныхъ вліяній, и чистое начало представляется такимъ образомъ въ томъ разумномъ вид, въ которомъ оно можетъ уже, какъ собственное соображеніе, подвергнуться сознательному разсчету всякаго мыслящаго хозяина. Такимъ образомъ, если полузнаніе вредне незнанія, то знаніе спасаетъ отъ вреда полузнанія.
Статьи г-на профессора Линовскаго будутъ имть преимущественною цлію показаніе современнаго состоянія земледлія въ различныхъ Европейскихъ государствахъ, съ постоянною мыслію о возможности безпристрастнаго примненія общихъ началъ и открытій по этой части къ усовершенствованію земледлія въ нашемъ отечеств. Основательное теоретическое знаніе науки сельскаго хозяйства и вмст наукъ съ нимъ смежныхъ имлъ онъ возможность подкрпить и поврить продолжительными путешествіями по Россіи, исключительно для этой цли предпринятыми. Не прежде, какъ вооруженный такими познаніями и наблюденіями, приступилъ онъ къ изученію на мст улучшенныхъ хозяйствъ Германіи, Австріи, Италіи, Бельгіи, Франціи и особенно Англіи, страны, которой усовершенствованія были извстны у насъ боле по слухамъ, чмъ по совстливымъ изслдованіямъ на самомъ дл. Вотъ почему редакція журнала почитаетъ немаловажнымъ пріобртеніемъ постоянное участіе такого сотрудника. Но вмст съ тмъ она ожидаетъ содйствія нкоторыхъ другихъ опытныхъ Русскихъ хозяевъ, дабы совокупностью силъ можно было надяться достигнуть общеполезнаго результата.
Библіографическія статьи.
(1845).
Новый 1845 годъ будетъ ли новымъ годомъ для нашей словесности? подаритъ ли онъ ее какимъ нибудь великимъ, геніальнымъ созданіемъ, могущимъ поднять ея упавшій духъ, оживить ея застывающія силы, убить, уничтожить ея мелочную дятельность и направить къ новой существенной цли, къ живой жизни, проникнутой мыслію, согртой сочувствіемъ, вдали отъ журнальныхъ пересудовъ и торговыхъ разсчетовъ? Или суждено литератур нашей еще и этотъ годъ томиться въ той же незначительности, въ какой она находится уже нсколько лтъ? — Мудрено отгадать будущее; еще трудне предузнать геніальное. Вс разсчеты обыкновенныхъ соображеній приходятся только къ посредственности. Но если бы мы позволили себ на минуту предаться тому мечтательному занятію, тому святочному удовольствію, чтобы, глядя на прошедшее и настоящее, разгадывать будущее, — то врядъ ли это удовольствіе гаданья могло бы доставить намъ много утшительнаго. Когда бы у насъ не было замчательныхъ талантовъ, мы могли бы забавляться ихъ ожиданіемъ. Если бы у насъ не являлось замчательныхъ литературныхъ произведеній, мы могли бы надяться, что они явятся. Но у насъ есть люди съ высокими дарованіями, отъ которыхъ мы могли бы ожидать великаго; являются иногда и созданія ихъ, исполненныя высшихъ достоинствъ, а между тмъ литература наша не живетъ, ея интересы спятъ, и сочувствія съ нею не замтно почти нигд. — Отъ того, что слишкомъ рдкія высокія явленія нашей словесности исчезаютъ почти безъ слдовъ среди громады мелочныхъ ничтожностей; отъ того, что на нашихъ писателяхъ съ высшими и даже съ посредственными дарованіями лежитъ какая-то странная тяжесть бездйствія, въ которомъ мы не можемъ даже упрекать ни одного изъ нихъ потому, что не въ прав приписать вин одного лица то, что, очевидно, есть общее состояніе. Прошедшій годъ видлъ нсколько блестящихъ литературныхъ явленій: Наль и Дамаянти, созданіе, исполненное самой свжей красоты, самыхъ яркихъ красокъ, самыхъ нжныхъ благоуханій Востока, проникнутое, одушевленное тихою музыкой сердечной мечты; — Маттео Фальконе, произведеніе удивительное по мастерству стиха, по глубокой правд и образцовой простот языка, — и нсколько другихъ явленій, которыя, однакоже, не имли почти никакого вліянія на текущую словесность; они пронеслись мимо ея, надъ нею, — блестящіе метеоры, — не оставляя видимаго слда и сохраняясь только въ воспоминаніи, рзко оторванномъ отъ ежедневныхъ впечатлній. Боле, чмъ немногими прекрасными явленіями, прошедшій годъ памятенъ будетъ въ литератур нашей своими незамняемыми утратами. Баратынскій, пвецъ любви, печали, сердечныхъ думъ и сердечныхъ сомнній, своеобразный поэтъ, высокій, глубоко чувствующій художникъ, искренній въ каждомъ звук, отчетливо изящный въ каждой мечт, похищенный преждевременною смертію, оставилъ въ словесности нашей нсколько прекрасныхъ
Мсто, принадлежавшее Баратынскому въ нашей словесности, навсегда останется незанятымъ и, можетъ быть, еще долго неоцненнымъ. Ибо, даже посл извстія о его кончин, журналы наши произнесли ему такой приговоръ, изъ котораго ясно видно, что еще не пришло время отдать полную справедливость его поэзіи. Одинъ Современникъ былъ въ этомъ случа, какъ и во многихъ другихъ, благороднымъ исключеніемъ изъ общаго настроя умовъ. Прекрасная, умная, исполненная глубокимъ сочувствіемъ и вмст справедливая, дружески-теплая и вмст просвщенно-безпристрастная статья, помщенная въ немъ о Баратынскомъ, доказываетъ по крайней мр, что тотъ избранный кружокъ, для котораго существуетъ этотъ журналъ, цнилъ его и его поэзію.
Мы не распространяемся здсь о поэзіи Баратынскаго. Мы надемся въ одномъ изъ ближайшихъ NN Москвитянина доставить себ наслажденіе высказать вполн наше мнніе и о его созданіяхъ. Теперь же упомянули мы о немъ только потому, что говорили о нашихъ утратахъ.
Вскор за Баратынскимъ словесность наша лишилась еще другаго поэта. И. А. Крыловъ скончался на 77 году отъ рожденія, и если мы сообразимъ два тома его басенъ съ тмъ временемъ, въ которое онъ началъ писать, то, вопреки общему мннію, скажемъ и про него тоже, что про Баратынскаго, что какъ ни много сдлалъ онъ для словесности нашей, но сдлалъ весьма мало въ сравненіи съ тмъ, что подобный ему талантъ могъ бы совершить во всякой другой литератур.
Величіе таланта Крылова заключается не столько въ великомъ литературномъ достоинств его произведеній, сколько въ красот ихъ народности. Крылову принадлежитъ честь единственная, ни съ кмъ не раздленная: онъ умлъ быть народнымъ, и что еще важне, онъ хотлъ быть Русскимъ въ то время, когда всякое подражаніе почиталось просвщеніемъ, когда слово: иностранное, было однозначительно съ словомъ: умное или прекрасное; когда, поклоняясь нашимъ выписнымъ гувернерамъ, мы не знали оскорбительнаго слова, хуже слова: Moujik! — Въ это время Крыловъ не только былъ Русскимъ въ своихъ басняхъ, но умлъ еще сдлать свое Русское плнительнымъ даже для насъ. Хотя долго продолжалось время, когда и ему не отдавали справедливости, съ исключительнымъ восторгомъ читали басни Дмитріева, впрочемъ исполненныя истинныхъ красотъ, и почти противъ совсти смялись Русскимъ разсказамъ Крылова.
Крыловъ былъ прекрасенъ своею народностію, но не въ силахъ распространить ея вліяніе на словесность. Это предоставлено было другому.
Что Крыловъ выразилъ въ свое время и въ своей басенной сфер, то въ наше время и въ сфер боле обширной выражаетъ Гоголь.
Посл появленія Мертвыхъ душъ Гоголя, много говорено было за нихъ и противъ нихъ не только въ литератур, но и во всхъ кругахъ читателей; — между тмъ, отъ восторженныхъ похвалъ и страстныхъ порицаній осталось, кажется, одно общее убжденіе, что Гоголь въ словесности нашей есть представитель той новой, великой, до сихъ поръ въ ясномъ вид еще не являвшейся силы, которой неисчислимые результаты могутъ произвести совершенный переворотъ въ нашей литератур, и которую называютъ силою Русской народности. До сихъ поръ мы были и находимся еще подъ вліяніемъ Французовъ и Нмцевъ. Жизнь нашей словесности оторвана отъ жизни нашего народа. Но, читая Гоголя, мы понимаемъ возможность ихъ соединенія. Впрочемъ, не потому Гоголь народенъ, что содержаніе разсказовъ его взято по большей части изъ Русской жизни: содержаніе не характеръ; Шекспиръ столько же Англичанинъ, описывая Римъ и Венецію, сколько въ своихъ Британскихъ драмахъ; не потому также называемъ мы Гоголя народнымъ, чтобы народъ читалъ его (слава Богу, народъ нашъ еще живетъ въ литератур Славянской, и немногіе, просвщенные гражданскою грамотностію, продолжаютъ образовываться посредствомъ Выжигина, Орлова и Поль-де-Кока); но потому, что въ глубин души его таятся особенные звуки, потому что въ слов его блестятъ особенныя краски, въ его воображеніи живутъ особенные образы, исключительно свойственные Русскому народу, тому свжему, глубокому народу, который не утратилъ еще своей личности въ подражаніяхъ иностранному. Если бы и можно было перевесть Гоголя на чужой языкъ, что впрочемъ невозможно, — то и тогда самый образованный иноземецъ не понялъ бы лучшей половины его красотъ.
Въ этой особенности Гоголя заключается глубокое значеніе его оригинальности. Въ ней его права на великое дйствіе въ литератур еще боле, чмъ въ геніальности его произведеній. Ибо если справедливо, что красота принадлежитъ всмъ націямъ, что статуя Греческая равно нравится Нмцу и Русскому, то надобно сознаться, что для понятія чужой красоты необходимо нкоторое разумное отвлеченіе, охлаждающее ея дйствіе, между тмъ какъ красота своенародная, окруженная невидимымъ строемъ сочувственныхъ звуковъ, близкихъ и далекихъ отголосковъ, темныхъ и ясныхъ, сердечныхъ, несознанныхъ воспоминаній, — не отрываетъ мечту отъ жизненной сферы; но, дйствуя двойною силою, связываетъ художественное наслажденіе, подлежащее сознанію, вмст съ безотчетными пристрастіями нашей особенной жизни.