Последний фюрер рейха. Судьба гросс-адмирала Дёница
Шрифт:
Он отзывается о туземцах с симпатией и пониманием. Описав, как за белым малышом в коляске ухаживала его туземная «няня», которая глаз с него не спускала и исполняла все его желания как «животная мать», он пишет:
«Я также никогда не видел, чтобы коричневая женщина ругала своих детей, и уж точно никогда, чтобы била - для них это, с их сильной, животной, природной любовью к детям, совершенно непредставимо».
С Явы он отправился на Бали.
«Дорогой европеец, если ты жаждешь сказочно
Он советовал отправиться на остров в одиночку или в компании симпатизирующих туземцам людей, которые не потревожат «гармонии этой сказочной земли». И он не советовал «участвовать в организованных экскурсиях», гораздо важнее
«с открытым сердцем и покоем позволить этой стране и ее людям работать над вами. Для этого отправляйтесь на юг Бали, где ни один туристический пароход к берегу не подойдет...»
Он описывает свои прогулки, ночевки в деревенских храмах, то, как он, лежа на циновке, глядел на звездное небо и его убаюкивали цикады и деревенские гонги, отпугивающие злых духов.
«Я не могу сказать с уверенностью, что у балийцев меньше внутреннего достоинства и природной культуры, чем у европейцев».
С Бали он поплыл на грузовом пароходе в Сингапур и встретил среди немногих пассажиров «зверолова» для Берлинского зоопарка, «господина с образованием и воспитанием, в глазах которого светилась миролюбивая душа». Он вез с собой свой «улов», и его любовь к этим животным и постоянная забота о них произвели на Дёница неизгладимое впечатление. В Сингапуре он сел на пассажирский лайнер и отправился на Цейлон, по дороге столкнувшись с неприятным контрастом — «длинные списки блюд, музыка, кино, одевание к обеду, поверхностные разговоры за столом, клики, флирты и антипатии... сборище снобов».
Судя по его описанию, больше всего на Цейлоне его впечатлили заросшие джунглями руины древней столицы сингальских царей в Анурадхапуре и Полоннаруве. Он рассказывает о днях, проведенных в джунглях, как одних из лучших за все путешествие. Он не был так счастлив, когда вернулся к цивилизации в Коломбо. Тем не менее, когда он ступил на палубу парохода, идущего обратно в Европу, ему стало грустно оттого, что он покидает
«чудесную Индию со всей ее разноцветной, живописной, роскошной странностью, которая так околдовывает любого европейца».
Отчет о его путешествиях, откуда взяты эти отрывки, был, вероятно, записан в форме дневника по возвращении и впоследствии переработан и отпечатан на машинке; в нем промелькнул образ чувствительного и восприимчивого человека. Здесь, до того как он начал отслеживать каждое свое записанное слово, мы можем узнать о его очевидной привязанности к детям и животным: на обратном пути, «к моей радости, на борту оказалось много детей. Очаровательно было слушать, как они понимают
Многие описания открывают созерцательную и даже поэтическую стороны его ума; он мог смотреть в черную бездну ночного неба между Млечным Путем и Южным Крестом и чувствовать, как его взгляд проваливается в бесконечную ширь космоса. И он мог одновременно восхищаться слаженностью действий стаи дельфинов, которые играли у носа корабля, и ставить себя на их место, и глядеть оттуда на корабль:
«...комичные, застывшие фигуры пассажиров. Что мы тут имеем? Да, один пассажир ныряет с палубы в бассейн — и туча брызг!Да, бедный идиот! Он называет это плаванием, в такой миске! А знает ли этот бедолага, что такое морской простор, как он безграничен?..»
И мы с некоторым удивлением обнаруживаем, что этот неутомимый добросовестный офицер может наслаждаться, просто сидя в шезлонге на солнышке!
«Как замечательно — ничего не делать! Я думаю, что человек ленив по природе — только проклятые амбиции и устремления толкают его к действиям. О мир, каким чудным местом ты был, когда маленькие кучки людей населяли сушу, людей, которые еще не собрались в толпу и не сделали жизнь такой серой! Загорать на солнце — это прекрасно!»
Наверное, самое сильное впечатление оставляет, однако, рассказ о том, как глубоко он был потрясен потерей лодки UB-68 и смертью своего инженера Йешена. Когда пароход проходил то место в Средиземном море, где затонула подлодка, он стоял один у поручней на корме, и флаг был приспущен — он устроил это, договорившись с немецким капитаном — в молчании отдавая мертвым салют.
«Мы, выжившие моряки с UB-68, приветствуем вас, кто 4 октября 1918 года отдал свои жизни, — и прежде всего тебя, смелый Йешен. Без вас, мы, спасшиеся, не грелись бы теперь на солнышке. Как вы умирали ? Как часто я задавал себе этот вопрос по ночам с тех самых пор...
В своих снах я вижу вашу маленькую группу и тебя, Йешен, первым, взбирающимся вверх к райским вратам. Мокрый след морской воды остается за вами — соль стекает с ваших волос и кожи... ваши бледные, усталые лица поднимаются с надеждой к долгожданным вратам. Там, на расстоянии, в свете розового утреннего солнца вы видите высокую, могучую крепость небес с башнями и шпилями, пробивающими облака. Да, врата рая были широко открыты для вас, потому что вы не могли бы дать больше своему народу, чем дали!»
Приходится задаться вопросом после чтения этого фрагмента, и героических историй, которые он придумывал, и его нежных наблюдений за детьми и животными и простыми людьми: а не является ли причиной таких крайностей его характера, как его мощная приверженность долгу и ледяная жестокость, которую он продемонстрировал позже, во Вторую мировую, подавлением его природной чувствительности под весом прусской этики, которая господствовала в Германии, в доме его отца, в школе Штойшер, в училище для морских офицеров империи под руководством такого воплощения воинского кодекса, каким был фон Лёвенфельд?