Последний фюрер рейха. Судьба гросс-адмирала Дёница
Шрифт:
Это, конечно, опять не более чем предположения; Дёниц писал скупо, едва ли обмолвился одним словом даже по поводу своей первой встречи с фюрером. Однако нет никаких сомнений, что она на него произвела впечатление.
Прежний агитатор со впалой грудью и скверными зубами уже превратился благодаря своему успеху и внешним военным атрибутам в некое подобие государственного деятеля. Его «гипнотические» голубые глаза, как всегда, отвлекали внимание от менее приятных черт его лица, теперь, по словам одного наблюдателя, они начали «окарикатуриваться из-за бороздок вдоль носа и шек и начинающихся мешков под глазами и на подбородке». Под клочком усов — жесткие отвисающие губы, черта, указывающая
Вряд ли можно сомневаться, что Дёниц, как и многие другие, получил впечатление уверенности, целеустремленности, вулканической искренности и быстрой реакции.
Он не мог осознать, что за этим мощным фасадом скрывается бывший уличный агитатор с той же самой фантастической ненавистью и наивными решениями, тот же самый австрийский «неряха» с той же самой неспособностью понять сложность мира и вообще что-либо, что его не устраивает, то же недоверие к разумным аргументам и неспособность синтезировать идеи вне привычных рамок; что из-за этого органы власти соскальзывают в даже более расхлябанное, более анархическое состояние, нежели это было при кайзере.
Снова мощная потенциальная сила Германии оказалась бесконтрольной, ее народ погружался в волны еще более непримиримой, полной ненависти и разрушительных идей пропаганды, под властью вождя, который жил в такой же фантазии вагнеровского толка, как и кайзер, но чья воля и желание доминировать подпитывались более сильным чувством собственной неполноценности и отвергнутости, которое и закалилось, пройдя более жесткую школу — не первый гвардейский полк в Потсдаме, а нищие улочки Вены и Мюнхена...
Сомнительно, чтобы Дёниц понимал хоть что-нибудь из этого; вряд ли даже он обменялся взглядами во время беседы с человеком, которому предстояло оказать столь губительное воздействие на его жизнь. Много позже, уже после войны, он рассказал кембриджскому историку Джонатану Стейнбергу о своем впечатлении от Гитлера при этой встрече: «Brav und wurdig» — что можно перевести как «честный и достойный».
Без сомнения, Редер проинформировал его о деликатной ситуации, которая должна была наступить следующей весной, так как в это время «Эмдем» должен был находиться в тысячах миль от родной стороны. Дёниц, должно быть, подумал, не придется ли ему столкнуться с ситуацией, похожей на ту, что сложилась на «Бреслау» в 1914 году.
Перед отплытием Дёниц собрал всю команду и обратился к ней с речью о миссии крейсера как представителя Германии: «По внешности нашего корабля, по поведению командира, офицеров и всего экипажа иностранцы немедленно сделают свои выводы о самом немецком рейхе». Он дал им инструкции, как себя вести и как отвечать на вопросы о Германии, которые зададут иностранцы, и предупредил, что если кто-нибудь будет вести себя на берегу неправильно — то есть напиваться, то его немедленно отошлют домой. Можно представить, что эта речь была краткой и энергичной, облеченной в язык, понятный каждому члену команды, и, вероятно, содержавшей несколько хорошо запоминаемых лозунгов, обозначающих ключевые пункты.
Впоследствии он распечатал и раздал всем как свои инструкции, так и предположительные вопросы иностранцев о Германии и правильные ответы на них. На таких смотрах в течение всего плавания он мог задать один из вопросов, входивших в список, в лицо кому угодно — матросу, пожарнику или кадету, чтобы посмотреть, насколько тот его понимает, и в результате, как он писал, большинство изучило эти бумаги, «чтобы не выглядеть смешным перед своими же друзьями».
Эта попытка
Первым портом на их пути был город Санта-Крус-де-Тенерифе на Канарских островах, откуда они отплыли в Луанду в Португальской Западной Африке. К тому времени, как они достигли этого знойного места в конце ноября, команда, судя по всему, была уже вышколена по самым высоким стандартам благодаря полувоенным учениям под его неутомимым руководством. Основную сложность представляло то, что судно должно было выполнять две функции — учебного корабля и «чистой как молния» витрины нацистской Германии.
Из Луанды они направились к мысу Доброй Надежды, по дороге проведя в полном объеме учения в открытом море, наверное, первые за все время существования немецких вооруженных сил. Дёниц сам участвовал в подготовительных работах к этому, еще будучи штабным офицером в Вильгельмсхафене, — еще одно указание на то, что амбициозные планы войны именно в океанских просторах за торговые пути были в самом сердце долговременной стратегии флота с того момента, как Гитлер пришел к власти.
Из Кейптауна, где команда отлично провела время, обозначив его как лучший порт на своем пути, они поплыли на север вдоль побережья Юго-Восточной Африки, остановившись в Лоренсу-Маркише, где Дёниц вместе со своим адъютантом, капитан-лейтенантом Эберхардтом Годтом, навестил немецких фермеров в отдаленных районах Мозамбика, и заразился малярией, которая мучила его до самого конца стоянки в следующем порту, уже в кенийском Момбасе.
Но гораздо хуже малярии было пренебрежительное отношение, с которым он столкнулся в Кении, со стороны британского губернатора: Дёниц получил задание от министерства иностранных дел посетить немецких фермеров в бывшей немецкой колонии в Восточной Африке, ставшей Британской Танганьикой, разрешение на этот визит было испрошено еще до его прибытия в Момбасу. Однако когда он приехал к губернатору в Найроби, чтобы уточнить детали путешествия, то узнал, что оно ему разрешено английским министерством иностранных дел лишь при условии не носить форму и не произносить речей!
Это настолько его возмутило, что он решил вообще не ехать; он вспоминает, что вел себя за завтраком в резиденции губернатора в тот день столь холодно, что это едва ли не переходило «границ приличия». Его рассказам о подобных происшествиях едва ли можно доверять, однако этот находился в большом соответствии с его сильным чувством долга, темпераментной реакцией на отказы и запреты и немецкой обидчивостью; также не исключено, что повлияла и малярия, которая обрушилась на него сразу же, как они покинули порт, и превратила его и так худощавую фигуру в одни кожу да кости, прежде чем он не выздоровел, уже на борту корабля при приближении к Сейшельским островам.