Последний фюрер рейха. Судьба гросс-адмирала Дёница

Малютин Николай Николаевич

9 июля пришли вести о том, что силы союзников двинулись на захват Сицилии. И снова они застигли Гитлера врасплох. Дёниц приказал немецким торпедоносцам вступить в действие и стал нажимать на Риккарди, требуя ввести и итальянский флот, отведенный как раз для этой цели. Риккарди отказался выставить свои тяжелые корабли против превосходящих сил противника, и тогда союзники высадились и оккупировали большую часть Сицилии практически без какого-либо сопротивления.

Дёниц повторил свой тунисский спектакль, буквально завалив итальянское Адмиралтейство личными просьбами, рекомендациями и оперативными советами, но все без толку. Когда итальянская флотилия все-таки вышла в море 15-го числа, ей не удалось обнаружить противника!

К 17-му он пришел в отчаяние и предложил Гитлеру захватить итальянский флот. Гитлер усомнился, что из этого выйдет что-либо путное.

При следующем кризисе роли поменялись; когда вечером 25-го пришло сообщение о том, что Муссолини подал в отставку и итальянское правительство возглавил маршал Пьетро Бадолио, тогда уже Гитлер потерял голову и призвал к такому радикальному решению, как окружение Рима немецкими парашютистам и разоружение итальянской армии и восстановление диктатуры, но Дёниц, который вылетел к нему на следующий день, посоветовал более скромные действия.

Перемена в отношении Дёница, может быть, объясняется разведданными, которые он получил от своих людей в Риме — Руге и немецкого военного атташе Вернера Лёвиша. Руге отреагировал на предварительный приказ Гитлера разоружить итальянскую армию, послав ему срочный доклад о том, что такая мера поднимет против немцев все население и большую часть итальянской армии, что не принесет никаких выгод.

Вот краткий отчет о совещании, на котором Дёниц показал Гитлеру это послание, в дневнике генерал-фельдмаршала Вольфрама фон Рихтгофена, который только что прилетел из Италии: «...Дёниц был сдержан и благоразумен. Все же остальные, включая Риббентропа, просто повторяли все, что бы ни говорил Гитлер». На самом деле Йодль и сам фон Рихтгофен сделали все, чтобы разубедить Гитлера, который был уверен, что Бадольо уже начал переговоры о капитуляции с союзниками. Наконец, победили благоразумные. Подготовка к разоружению итальянской армии все же шла, но к этой мере решили не прибегать до тех пор, пока Италия не подаст нового повода. Дёниц отдал приказ о необходимых мероприятиях по блокировке итальянского военного и торгового флотов при таком повороте событий; там, где будет невозможно их заблокировать, корабли следовало топить.

Во время этого кризиса, который длился весь август, Дёниц был одним из самых близких советников и помощников Гитлера. Он проводил дни напролет в ставке фюрера, присутствовал на всех важнейших совещаниях и советах избранных из ближнего круга; он обедал и завтракал наедине с этим человеком, и лишь иногда там присутствовали также Геббельс и Риббентроп, а в другом случае были Гиммлер, Риббентроп, Йодль и Роммель.

Отношение Роммеля к происходящему на этой стадии было таким же, как у него, — смесь трогательной веры в Гитлера и ненависти к итальянцам, которые, как он считал, виноваты в его собственном провале. Его дневниковые записи и записи Деница в журнале штаба показывают, что фюрер, при своем подорванном здоровье и мрачности, все еще не потерял силы убеждения: оба явно сражались за его похвалу: например, вот запись в штабном журнале от 31 августа, когда Дёниц попросил разрешения покинуть «Вольфшанце» и съездить в Берлин. «...Учитывая, что главнокомандующий флотом обещал вернуться в скором времени, фюрер неохотно, но согласился на его отъезд».

В постоянных дискуссиях по итальянской проблеме он придерживался взвешенного подхода, но оставался фанатичным приверженцем необходимости удерживать плацдарм на Сицилии гак же как он собирался оборонять Тунис до последнего человека и продолжать подводную войну в Атлантике; его аргументы были во всех этих случаях одинаковы: «Мы связываем значительные силы на Сицилии, и если они освободятся, то будут использованы для высадки в другое место и нависнут над нами, как дамоклов меч. Поэтому лучше будет, если мы предотвратим новые операции, сковав силы противника на Сицилии».

Более интересной, нежели его стратегические суждения, была его политическая эволюция, так как именно в этот период, в августе, когда он ожидал, что Италия в любой момент отколется от союза Оси, Гитлер развивал идеи о неизбежном расколе коалиции союзников! Ссылаясь на примеры из истории, в особенности на то, что он почерпнул из войн Фридриха Великого, он указывал Дёницу на то, как часто в самые черные для нации дни неожиданный поворот направлял события в лучшую сторону. «В этом случае, — сказал он, — чем тяжелее война для нас, тем более расходятся взгляды союзников и тем явнее становятся различия между ними». Целью войны для Англии является не только поддержание равновесия сил в Европе; Россия настолько поднялась, что стала угрозой для всех. «Грядущий натиск с Востока может быть встречен только Европой, объединенной под главенством Германии. — И тут он внес новую поправку, тем самым возвращаясь к своим изначальным стратегическим концепциям. — И это будет также в интересах Англии».

Дёниц согласился, что забота Англии о том, как бы удержать Россию подальше от Балкан и предотвратить ее выход в Средиземное море через Дарданеллы, делает ее прямой противницей целей России, и заключил: «Все зависит от того, насколько упрямо мы будем держаться. Сейчас у нас гораздо лучше с продовольствием, чем было в 1918 году. Вдобавок у нас есть великое преимущество в единстве германской нации, это наше самое ценное имущество, которое мы должны бережно сохранять». Он имел в виду национал-социализм, и это привело его к той теме, которая занимала его весь остаток войны: «Я верю, что среди немцев есть многочисленные группы людей, которым недостает твердости и которые легко склоняются к критике, не будучи способны улучшить сами себя или даже понять всю картину в целом».

Говорил ли он здесь в общем смысле или обладал каким-то особым знанием о группах сопротивления, за которыми наблюдали агенты Гиммлера? Хансен-Ноотаар вспоминал, что Гиммлер очень упорно пытался установить отношения с Дёницем еше в 1943 году и слал ему бесконечные приглашения. Это было естественно в борьбе за власть при троне фюрера; Гиммлер явно пытался обскакать нового фаворита; заметив пылкий национал-социализм Дёница, он мог захотеть затесаться ему в доверие, рассказывая шокирующие истории о предательстве, раскрытом им в высших эшелонах власти.

Но это только предположение. Хансен-Ноотаар характеризует взаимоотношения между ними как «хорошие или, лучше сказать, корректные», однако «корректность» была самой высшей степенью близости, которую кто-либо мог завоевать у этого сдержанного и хладнокровного фанатика.

В отношении Дёница к Гитлеру нельзя сомневаться; в это время оно прекрасно проявилось в написанной от руки записке, которую он присоединил в журнале к своему отчету об августовской встрече:

«Гигантская сила, которую излучает фюрер, его непоколебимая уверенность, его дальновидные суждения о ситуации в Италии показали еще яснее в эти дни, какими жалкими колбасками мы все являемся по сравнении с фюрером и как фрагментарны наши знания и наше видение вещей за пределами нашей ограниченной области. Любой, кто полагает, что может справиться лучше, чем фюрер, — просто дурак».

Это многое говорит об умении Гитлера держать своих высших чиновников в отдельных ящичках; еще больше, вероятно, это говорит о его совершенной способности подыскивать себе людей, которые предоставят одному ему право на какие-либо критические и моральные суждения.

Но здесь мы вступаем в запретную область, так как подобная реакция и все его последующее поведение вплоть до самоубийства Гитлера можно объяснить в терминах психиатрии как «навязчивая идея», то есть целеустремленное следование тому пути, против которого возражала рациональная часть его личности.