Постоялый двор Синичкино
Шрифт:
А на третий на годок
Идёт дочь уныло:
На руках она несёт
Матросёнка сына!
Прими, маменька прими!
Семья небольшая.
Матросёнок будет звать
Бабушка родная!
Иди, доченька туда,
Где совет имела,
А моего ты совета слушать не хотела!
Серафима Харитоновна оставилась, снова нахмурилась. Так она просидела с минуту, а потом растерянно посмотрела на Юру, и глаза её наполнились слезами:
— Забыла, что дальше! Вот не помню, хоть ты меня убей!
— Бабка Фима, не расстраивайся.
Дочка к морю подошла,
Горько зарыдала.
Своего сына обняла,
В морюшко упала.
И лежит она на дне
Волнами покрыта,
Только маменькой родной
Дочка не забыта.
— Изумительно! Просто изумительно! — воскликнул Юрий, когда Гера закончила петь. — Я записывал эту песню раньше в двух разных деревнях, но ваш вариант "Матросёнка" мне больше других нравится. Особенно строчка "Возьми меня сироту! Еду в одной юбке!"
— Молодец, — похвалила Гертруду бабка Фима. — Ладно концовку спела. Сразу видно, что из наших. Чья будешь?
— Бабки Марьяны Лельчиц внучка. Гертруда.
— Помню тебя вот такой маленькой! — старушка опустила вниз руку, демонстрируя, какой её воспоминания сохранили Геру. — И бабушку твою помню. Сильная ведунья была.
— Я похожа на неё?
— На отца своего ты похожа. Жалко его. Совсем мало пожил. И мать твою жалко. Забрало её болото. Ох, несчастье-то какое было! Отец твой, слышь-ка, пить сильно начал после смерти жены. Марьяна тоже шибко по невестке убивалась, а когда и сын на тот свет сошёл, то смерти Марьянушка стала шибко бояться. Хотела подольше пожить, чтобы тебя подрастить, — бабка Фима кивнула головой в сторону Павловского, который её внимательно слушал. — Муж твой?
— Коллега, — быстро ответила Гера.
— Кол-ле-га, — протянула старуха, словно смакуя слово. — Моя правнучка весной замуж за коллегу вышла. Скоро праправнучку мне подарят. Пятую праправнучку люлять буду!
— Поздравляем, — дежурно улыбнулась Гера, которой переход на тему мужей-детей-внуков совсем не нравился.
— Я так скажу: маловато праправнуков у меня, — тем временем важно заявила бабка Фима. — Не торопится сейчас молодёжь детей заводить. Делают карьеры, для себя живут, а дети им мешают. Глупые! Я своим правнукам говорю: "Дети — это же счастье!" Только кто выжившую из ума без пяти годков столетнюю бабу слушает?! Никто!
— Серафима Харитоновна, а слово "навья" Вам что-нибудь говорит? — сменил тему Павловский.
— Ничего не говорит, соколик. Ты у меня уже спрашивал раньше. Забыл?
— И никаких сказок или легенд вы с этим словом не припоминаете? — не отставал Павловский.
— Нет, — помотала головой бабка Фима.
Павловский с превосходством посмотрел на Геру. Весь его вид просто кричал: "Я же тебе говорил!"
— А почему котята из Синичкино сбегали? — задала вопрос старушке Гертруда.
— Так из-за духов плохих. Очень плохих, — старуха перекрестилась. — Эти духи людей на тот свет забирают. Мне ещё моя бабка говорила,
— Как этих духов зовут? — уточнила Гертруда.
— Не знаю, детка. Про них думать даже нельзя, а говорить — так просто страшно.
— Как же их распознать? — усмехнулся Юра.
— Ладно, скажу Вам то, что от бабки своей дозналась: глаз у этих духов нет, волосье длинное-предлинное, одежда рваная, а руки чуть ли не по колено. Только это всё! Больше вопросов на эту тему слышать не желаю! Лучше спою вам.
Дальше старушка пела "Виновата ли я," "Шумел камыш," "Вот кто-то с горочки спустился," рассказала сказку про глупого пана и мудрого мужика, описала, как проходили дожинки и "гуканне весны," а потом заявила:
— Устала "зюкать" с вами. Пойдёмте, дети, чай пить.
Юра и Гера вслед за старушкой переместились на кухню, где их ждал чудесный липовый чай и не менее чудесный только-только извлечённый из духовки яблочный пирог.
К чаепитию присоединился Нахим Ходорёнок, заявивший, что на работу не поедет, ибо не на чем. Нахим умолял жену позволить ему выпить с гостями смородиновой наливки, но встретив суровый взгляд бабки Фимы, понял, что ничего не светит и ушёл назад во двор чинить велосипед.
Гера и Юра тоже покрывались уйти вместе с Нахимом, однако Серафима Харитоновна решила на прощание спеть Павловскому "На муромской дорожке," поэтому пришлось задержаться.
Когда наконец Гера снова села в зелёный Хёндай, то весело спросила:
— Что теперь скажешь по поводу навьий? Выдумала я их?
Павловский завёл мотор, после чего строго посмотрел на Гертруду:
— Я скажу тоже самое: доказательств верований местных жителей в навьий нет.
— А как же слова бабки Фимы про духов без глаз? — возмутилась Гера.
— Серафима Харитоновна чётко ответила: слова "навьи" она не знает, а про духов безглазых ей, скорее всего, Нахим рассказал.
— Это не так! — запальчиво воскликнула Гертруда, но интуитивно почувствовала, что переубедить Павловского не удастся, и обиженно вздохнула. — Ты сейчас ведёшь себя, как обыкновенный упрямец.
— Повторяю ещё раз, — Юрий сделал акцент на словах "ещё раз." — Я признаю свою неправоту, если увижу навью, или ты предоставишь заговор, легенду, сказку, где будет чётко звучать слово "навья."
Гертруда с осуждением посмотрела на Юрия:
— Бабка Фима рассказала, что коты боятся безглазых духов. Это не считается?
— Нет. Давай исходить из фактов. Серафима Харитоновна никогда не слышала о навьях. Всё. Точка! — категорично заявил Павловский.
Гера отвернулась к окну: продолжать разговор было бессмысленно.
Дорога до Синичкино прошла в гнетущей тишине. Юра даже не включил радио. Он молча вёл машину, Гера смотрела в окно.
Как только зелёный Хёндай запарковался у двухэтажного кирпичного здания, Гертруда тут же покинула машину, не сказав Павловскому на прощание ни слова.