Поймать хамелеона
Шрифт:
— Мишенька, парк был полон людей, разве же ты не заметил? Впрочем, зрители тебе нисколько не помешали опозорить нас скандалом, — девушка фыркнула и отвернулась. Она тоже негодовала.
— Будто ты вела себя иначе, — заносчиво ответил Воронецкий. — Еще и в этот проклятый сюртук вцепилась, будто с тебя снимали последнюю одежду. Что это вообще такое?! Какая благородная девица будет вести себя так, да еще на людях!
Она обернулась и ответила не менее заносчиво:
— А вам не приходило в голову, Михаил Алексеевич, что я тоже была сердита на вас? И это я хочу вопросить вас, драгоценный вы мой, отчего я
— Так вернулась бы к доктору!
— Я пошла туда, где мы не могли ни разойтись, ни потеряться — к гостинице, — парировала Глаша. — А что до Федора Гавриловича, то я изрядно успела с ним наговориться. Насколько ты помнишь, идея отвести меня к доктору для душевнобольных, была твоей. А мне общение с ним не приносит никакого удовольствия, но я делаю это потому, что ты считаешь меня сумасшедшей! — голос ее зазвенел, и Глаша отвернулась.
До Михаила донесся отчетливый всхлип. Он растерялся, однако тут же обрадовался, потому что собиралась плакать его сестрица впервые после того, что произошло с ней в лесу. Воронецкий даже успел подумать, что визиты к психотерапевту все-таки начали приносить свои плоды, когда сестрица опять обернулась, и он увидел, что глаза ее сухи.
— Где ты так долго был? — ровно спросила его Глаша, будто и не было этой вспышки минуту назад.
— Я прогулялся, — с толикой вызова ответил ей брат. — Приметил кондитерскую и даже намеревался отвести тебя туда после того, как ты выйдешь от доктора. Однако теперь я не имею желания тебя баловать.
— Не дитя, переживу, — ответила сестра и на том разговор сошел на нет.
Разговорились они снова ближе к вечеру, когда начались сборы в театр, до этого времени обменивались лишь короткими репликами. Михаил брал с собой фрак, о посещении театра они говорили. Впрочем, предполагал это развлечение сам Воронецкий, Глаша только пожала плечами. Ей в тот момент хотелось быстрей уехать, всё остальное, похоже, значения не имело. И это уже он сам велел Прасковье подготовить и что-нибудь нарядное.
О драгоценностях Михаил не думал, было не до того. Сама горничная о тонкостях посещения театров, званых вечеров и благородных собраний представления имела слабые, потому положила шкатулку, в которой лежала какая-то мелочь. И до этой минуты Глаша ни о чем не сожалела. А теперь, поглядите на нее, прихорашивается, о гарнитуре решила посокрушаться.
— Уж часом не приглянулся ли тебе господин Котов? — полюбопытствовал Воронецкий.
— Ах оставь, Мишенька, — отмахнулась девушка, — о чем ты толкуешь? Мы ведь в театр идем, а туда принято надевать украшения. Я выгляжу совсем бедно.
— Ты выглядишь очаровательно, — ответил ей брат. — Твоя юность — твой бриллиант. А чтобы увешаться камнями, надо было не глядеть на меня волком, а подумать, о чем я говорил.
Глаша вновь фыркнула, еще раз повернулась перед зеркалом, вздохнула и махнула рукой.
— Я собралась, Мишенька, не пора ли выходить?
— Можешь повертеться еще минут десять, а после пойдем, — усмехнулся Михаил, а затем все-таки добавил строго: —
Глаша всплеснула руками:
— Мишенька, голубчик, да как ты можешь говорить такое? Когда это я вела себя вольно?
— А хоть и сегодня в парке, — едко ответил Воронецкий, и его сестра ответила не менее едко:
— А не стоило меня бросать одну посреди улицы.
— Я не бросал! — возмутился Михаил, и Глаша парировала:
— Я не вела себя вольно, — и отвернулась опять к зеркалу.
Ее брат открыл было рот, чтобы ответить, но махнул рукой и отвернулся к окну. Он некоторое время слушал шуршание ткани у зеркала, после послышался негромкий перестук каблучков, и Глашенька взяла его за руку.
— Мишенька, не сердись, и я не стану сердиться. Сегодня у нас хороший вечер, не будем браниться. Лучше пойдем, господин Котов уже, должно быть, ждет нас. Мы и так сегодня уже себя опозорили, и того хватит. Не станем показывать себя полными невеждами.
Михаил обернулся, некоторое время смотрел на сестру и вдруг усмехнулся:
— Не припомню, когда тебя заботило мнение кавалера.
— Так ведь Олег Иваныч не кавалер, — улыбнулась девушка. — Он всего лишь наш сосед, а мы супруги.
— Каждый раз коробит, когда слышу это, — фыркнул Воронецкий и встал с подоконника. — Но ты права, дурно мы себя сегодня уже показали, хотя и он повел себя невежливо, подойдя к тебе. Не будем усугублять. Идем.
Глашенька кивнула, мазнула еще раз по зеркалу взглядом и вздохнула.
— Душа моя, ты прелестно выглядишь, перестань придумывать, — улыбнулся брат. Он поцеловал сестрицу в щеку и мягко подтолкнул к двери.
Олег уже стоял у театра. Он вышел к углу с той стороны, с которого был виден «Старый феникс», и застыл в ожидании. Однако мысли его сейчас были не о Светлиных, точнее не только о них. Когда Котов спустился, швейцар передал ему послание от Александра Александровича, которое принес посыльный аккурат в тот момент, когда Олег уже спускался вниз по лестнице.
А до этого принесли послание от Марка Карловича. Его Котов прочитать успел, в отличие от записки Рыкина. Господин Маклин уведомлял, что таинственная колдунья готова встретиться с ним, и ему надо быть готовым завтра к четырем часам после полудня, когда за ним заедут. «Спуститесь вниз и ждите. И умоляю, Олег Иванович, не подведите меня Бога ради. Я поручился за вас, как за человека заслуживающего доверия».
— Однако сегодня щедрый день, — усмехнулся Котов, прочитав послание.
— Новости? — спросил Степан, отложив в сторону книгу.
— Завтра меня отвезут к неведомой колдунье, — ответил Олег. — Посмотрим, что за птица и отчего эта таинственность.
— Нам бы сейчас на хамелеоне сосредоточиться, — заметил Стёпа. — Если появятся новые жертвы, а мы так и не продвинемся в расследовании, Петербург наводнят группы из Ведомства. А нам после могут и категорию понизить. Тебе-то не страшно, ты и без того от седьмой всего на ступень ниже. А вот мне на вторую сползать не хочется, куда я тогда пойду? Бумаги перекладывать и рассылать резолюции начальства?