Прикосновения Зла
Шрифт:
Переведя дух, ликкиец уверенно продолжил:
– В Большом Совете выступают сары и анфипаты от каждой провинции. И лишь два Рон-Руанских народных трибуна! Они давно погрязли во взяточничестве, ведь бедняки не могут дать столько же, сколько жрецы и нобили. Я рад, что есть искренне любимый простыми людьми сар Таркса, заботящийся о благополучие города, и молодой наследник Дома Морган, чьи интересы не ограничены лишь собственной карьерой и материальным состоянием. А что творится в прочих землях? Где представители общественных Советов? Мы хвалим придуманную в Геллии демократию, безжалостно уродуя ее лицо. Чудовищно, когда за тысячи
Руф задумчиво разглаживал складки мантии. В начале разговора ктенизиду казалось, что Варрон взялся помешать ему наладить отношения с Макрином, и сар вот-вот покинет храм в глубоком разочаровании. Однако юноша сумел произвести должное впечатление на поморца: он слушал внимательно и сосредоточенно.
– Наверно, я выгляжу глупым мечтателем… – смутился ликкиец. – Мне редко удавалось открыто высказаться, а в последние дни и вовсе приходится подолгу ждать тех людей, с которыми можно перемолвиться хоть парой слов. Это подхлестывает наблюдательность. Вам обоим неприятно мое общество. Если позволите, я пойду к себе и более не помешаю юношескими глупостями политическим переговорам двух умудренных опытом и уважаемых мужей.
– Иди, – милостиво разрешил понтифекс.
– Варрон, – сар заглянул в блеклые и печальные глаза ликкийца. – Если осмелишься приехать в курию, дай своим противникам решительный бой. Пусть твое имя вымарают из хроник, но слова никогда не позабудут.
– Спасибо за наставление, – улыбнулся взысканец. – Жаль, что я не так отчаянно храбр, как ваш сын.
– Он просто умелый притворщик! – рассмеялся Макрин. – Нет, он – самый искусный притворщик из всех, с какими мне доводилось встречаться!
Небо в западных предгорьях Ликкии отличалось невероятной глубиной: словно кто-то неведомый опрокинул гигантское блюдо с выстланным бархатом дном и, залюбовавшись, оставил его лежать над бесчисленными хребтами и каменистыми грядами. В летние ночи на антрацитовом небосводе вспыхивали алмазные россыпи звезд, чуть прикрытых полупрозрачными шлейфами облаков, и все это великолепие сияло и искрилось до рассвета.
Загородные виллы местной знати теснились на пологих склонах. Рядом протекала узкая и бурная река, обрамленная каменистыми берегами, поросшими молодым орешником. Когда над водой поднимался туман, казалось, будто она живая и силится согреть теплым дыханием молчаливые серые скалы. Журчание и всплески звонких, певучих родников после дождей сливались в долгую, похожую на птичью, трель.
В бодрящем и одновременно опьяняющем воздухе кружили мириады сверчков, а ветер, гуляя среди равнин и взгорий, насыщался едва уловимыми запахами лиственного леса и сбегал в луга с тихим посвистом.
Обложенный подушками Лукас не мог в полной мере насладиться величием и таинством
Старший из племянников Клавдия привык прятать свою боль от близких, но в предутренний час, оставаясь наедине с собственной немощью, иногда давал волю эмоциям. Лукас мечтал только об одном – встать с опостылевшего ложа и подойти к окну. От заветной цели мужчину отделяло смешное расстояние – семь шагов, не больше. Он не мог сделать ни одного. Неудачное падение с лошади навсегда лишило нобиля возможности самостоятельно передвигаться.
Он уже знал и о смерти дяди, и о созыве Большого государственного Совета, и о шансе побороться за венец зесара. Мысли Лукаса все чаще уносили его в прошлое… Однажды, будучи ребенком, он вместе с матерью посетил Рон-Руан и решил более никогда не возвращаться туда. Нечто темное и страшное таилось в закоулках дворца, мрачные тени ползали по улицам города, а люди делали вид, словно не замечают их.
Насквозь лживый и лицемерный Клавдий произвел на племянника неприятное впечатление. Лукас не искал его расположения, не просил о благах для своей семьи, и даже усомнился в родстве с этим страшным человеком.
Мучаясь бессонницей и размышляя о былом, седовласый мужчина приходил к одному и тому же выводу: каждый, стремясь обладать чем-либо, невольно открывает для окружающих свою уязвимую сторону; слепой мечтает о зрении, безногий – о возможности ходить, и только мерзкий негодяй способен сделать самоцелью безграничную власть над другими людьми.
Племянник Клавдия понимал, что избрание нового правителя неизбежно, как восход солнца, однако человеку порядочному, честному и великодушному Лукас не посоветовал бы даже прикасаться к золотому венцу. На нем словно лежало вековое проклятье, превращающее Владык в бездушных чудовищ.
Искалеченный телесно нобиль боялся пострадать еще и нравственно. Он хотел прожить отведенные годы достойно, сохранив в себе человека. Увы, мужчина даже не догадывался, что срок его земной жизни почти истек.
В северной части дома раздался странный шум, похожий на звук борьбы. Что-то упало в обеденном зале, вероятно, мраморная ваза, и раскололась с характерным грохотом. Послышались быстрые тяжелые шаги, не свойственные обутым в мягкие сандалии рабам. За стеной проснулась мать Лукаса и громко окликнула свою невольницу. Через миг калека услышал полный ужаса женский визг. Пожилая хозяйка дома отчаянно взывала о спасении.
Племянник Клавдия рывком сбросил покрывало на пол. Личный раб, дремавший в смежном помещении и разбуженный криками, вскочив с соломенной циновки, поспешил к господину, но не успел – вопль невольника резко оборвался и сменился протяжным, полным боли стоном.
Лукас безуспешно пытался опереться на руки, но они оказались слишком слабы. Дверь спальни распахнулась. Племянник зесара увидел человека в темных одеждах, державшего длинный кинжал.
– Кто ты?! – дрожащим голосом спросил калека. – Зачем сюда явился?!
Незнакомец приближался. Его лицо нельзя было разобрать: нижнюю половину скрывал повязанный до самых глаз платок, а лоб – темная, густая челка. Обнаженное лезвие в свете жаровен напоминало продолговатый, красный от крови кусок льда.