Пророк, огонь и роза. Ищущие
Шрифт:
Хайнэ подозревал, что отец, вымарав отовсюду упоминания о Ранко, всё же писал его историю и собирал оставшиеся от него вещи в каком-то особом тайнике, можно сказать, святилище, которое он воздвиг для одного только себя и своей ревностной любви к брату.
Сейчас Хайнэ собирался просить позволения войти в это святилище и, помня реакцию Райко, знал, что поступает, как сумасшедший, но всё же собирался разыграть свою рискованную карту.
— Добрый вечер, отец, — ровно сказал он, появившись на пороге его комнаты и пропуская вперёд Онхонто. — Извини, что мы так поздно, но
Райко выронил кисть из рук.
Хайнэ чуть опустил взгляд, ожидая вспышки бешенства, но отец молчал. Может быть, так действовало на него присутствие Онхонто — Хайнэ ещё ни разу не видел, чтобы кто-либо, находясь рядом с ним, впадал в злость и ярость.
— Он для тебя как брат? — спросил Райко каким-то слабым, измождённым голосом. — Но ведь ты же называл своим братом рыжеволосого простолюдина.
Хайнэ помолчал.
— Людям не нравится, когда они не могут точно описать свои чувства и впихнуть их в определённые рамки, поэтому они предпочитают пользоваться несколькими весьма ограниченными понятиями, — сказал он, наконец. — Друг, брат, соперник, отец, учитель, возлюбленный, бог… То же, что не вписывается в эти чётко очерченные границы или, не приведи богиня, занимает территорию сразу двух или больше областей, названию не подлежит.
Райко всё ещё молчал, но Хайнэ по изменившейся атмосфере чувствовал, что молчание это не враждебное, а, скорее, растерянное.
И тогда он попытался.
— Отец, позволь мне показать ему портрет твоего брата, Ранко, — попросил он. — Какой-нибудь из тех, которые хранятся у тебя.
Прошло несколько невыносимо долгих минут.
А потом Райко молча открыл ящик стола и протянул Онхонто листок бумаги.
Тот долго вглядывался в простой карандашный, однако очень умело выполненный — быть может, руками самого Райко — портрет.
— Я знаю этого человека, — сказал он, в конце концов. — Я видел его однажды. Он приезжал на остров с женщиной… я был тогда ещё ребёнком, но сейчас вспоминаю это.
Хайнэ увидел, как напряглась спина отца.
И хотя он был уверен в том, что эти слова стали для него совершенной неожиданностью, отец спросил только одно, как будто Онхонто мог точно знать.
— Он любил эту женщину?! — вскричал Райко. — Он был счастлив с ней?!
Онхонто долго и внимательно глядел на него сквозь прорези в своей маске.
— Да, — наконец, уверенно сообщил он. — Он был счастлив. Больше, чем с кем-либо.
Райко сгорбился и поник в своём кресле.
— Это было жестоко, — пробормотал Хайнэ, когда они вышли на крыльцо.
— Нет, не было, — возразил Онхонто. — Иллюзия рождается, живёт и умирает так же, как человек. И если смерть ребёнка — это жестоко, больно и против природы, то смерть старика естественна и служит для него освобождением. Когда иллюзия или мечта разрушена в самом начале своего существования, это оставляет незаживающую рану. Но когда она прожила долгую жизнь и выполнила своё назначение, приходит время ей умереть. На самом деле, это касается вообще всех чувств человека, — вдруг добавил он. — Все
— И любовь? — спросил Хайнэ печально.
Но Онхонто развеял его тоску.
— За исключением любви, — сказал он, улыбнувшись.
Они пошли вперёд, но в этот момент чей-то силуэт преградил им путь. Момент, когда этот человек — кем бы он ни был — мог ускользнуть неузнанным, был потерян, и, поняв это, Верховная Жрица спокойно выступила из тени.
Хайнэ догадался, что она пришла говорить с Райко, вероятно, подозревая, что это именно он открыл её тайну, и невольно вздрогнул.
Но худшее было впереди.
— Я никак не мог вспомнить, где видел вас раньше, — вдруг сказал Онхонто. — А так же, кто была та женщина, которая впервые сказала мне и моим родителям, что я принесу громадное несчастье своим близким и своему народу, если только любовь моя не будет завещана тому, кто не сможет на неё ответить в обычном смысле — Богине или Богу. Но теперь всё встало на свои места. Объясните мне, почему двадцать лет спустя вы передумали и лично вернулись за мной на остров, чтобы поступить вопреки своим словам и привезти меня в свою страну?
Тень бледности проскользнула по лицу Даран, но выражение его не изменилось.
— Вы обвиняете меня в том, что я нарочно привезла вас сюда, чтобы принести несчастье своему народу и своей Госпоже? — спросила она. — Что я желаю разрушить свою страну?
Онхонто задумался.
— Я полагаю, что вы сделали это ради других целей. Я хочу знать, ради каких.
— Спросите у уличных актёров, — холодно бросила Даран. — Они скажут вам, что всё, что я делаю — ради власти.
— Я сомневаюсь в этом.
— И каковы же ваши предположения?
В этот момент вдалеке показалась ещё одна фигура — Иннин, продолжавшая после своего пробуждения бесцельно бродить по саду. Теперь она услышала хорошо различимые в ночной тишине голоса и, удивившись, что кому-то так же, как ей, не спится в столь поздний час, решила подойти ближе.
Онхонто повернул к ней голову, и хотя его лицо и было теперь скрыто маской, Хайнэ вдруг как будто увидел догадку и удивление, промелькнувшие в его взгляде.
— Я полагаю… — задумчиво начал он.
Но не успел закончить.
— Замолчите! — вдруг закричала Даран, и лицо её перекосилось.
Очевидно, ощущение, что Онхонто каким-то мистическим образом узнал правду, о которой Хайнэ никогда ему не рассказывал, посетило и её тоже.
Это был первый раз на памяти Хайнэ, когда она потеряла самообладание и когда всё-таки выдала свой страх, что её тайну разоблачат.
Не дождавшись, пока Иннин покажется на аллее, она развернулась и стремительно пошла прочь.
Хайнэ прижался к Онхонто, дрожа от ночной сырости и какого-то тревожного предчувствия. Тот предложил ему пойти спать, но он отчего-то совсем не хотел ложиться в эту ночь и вместо этого предложил рискованную вылазку — поехать вместе к Малахитовому озеру, тому самому, которое в какой-то степени стало первоначалом всего случившегося, как становится первоначалом сущего стихия воды.