Проще, чем анатомия
Шрифт:
Но воспоминания юности сейчас как ножом по сердцу, потому что дав им волю, ты в неминуемо придешь к самому тяжкому и страшному. В Киеве сейчас - немцы. Известие, что город оставлен, настигло только здесь, на передислокации. А в памяти все еще стоял четырнадцатый год, когда тоже пришлось проститься с мирной жизнью. И так ясна была эта память, что даже голос Гали мерещился вдалеке. Нет, не мерещился…
Нежный девичий голос звенел над опустевшей Воронцовкой и пел ту же самую песню, которой когда-то той Гале из четырнадцатого года так нравилось вгонять его в краску… А Денисенко, его-то Алексей и искал сейчас по селу, стоял под яблоней в школьном дворе, прислонившись
Галя Денисенко умерла в 1919 году, от тифа. И вспоминая о сестре, Степан и по сей день не мог сдержать слез. Он до сих пор не мог себе простить, что его не было тогда в Киеве.
Письма 1941 года
Город Первоуральск, Билимбаевское лесничество, для старшего участкового лесничего Поливанова Владимира Ивановича
Дорогие товарищи, передайте пожалуйста это письмо моему брату Владимиру Поливанову, как только он даст о себе какое-нибудь известие. Если вам что-то станет известно о нем, пожалуйста, сообщите на этот номер полевой почты.
Старший сержант медслужбы, Р. Поливанова.
Володя, родной, здравствуй, братишка!
Не пришлось повидаться нам этим летом. За меня не волнуйся и в Белых Берегах не ищи, я уже в действующей армии. О том, куда меня занесло сейчас, писать все одно нельзя. Но вспомни, как лето начиналось, сам поймешь.
О себе скажу, что жива и здорова. Посылаю письмо тебе на адрес лесничества, надеюсь, ты им тоже туда пишешь и твои товарищи передадут тебе от меня весточку. Хотя не знаю, где мы оба с тобой будем, когда ты ее получишь.
Я теперь старший сержант медслужбы. Скоро должны меня после переподготовки отправить в действующую часть. Что долго не было от меня вестей, ты не волнуйся. Просто не знала хотя бы приблизительно своего места службы, потому и не писала. Не зря, как оказалось, учили нас военной медицине в Москве на тех курсах в 1940 году. Не думала правда, что так скоро мои знания понадобятся.
Армейские порядки мне хоть не сразу, но дались, в званиях уже не путаюсь, только вот в сапогах тяжело, не привыкну никак. Сейчас жалею, что мало расспрашивала тебя про Финскую. Хотя бы о том, как быстро разводить костер и правильно носить сапоги, оно не лишним было бы сейчас.
Пишу и даже не знаю, где ты прочтешь мое письмо. Может, уже на передовой. Трудно говорить “береги себя”, поэтому я просто пожелаю тебе самой большой удачи, какая только может быть.
Мне очень хочется верить в хорошее. Я знаю, что мы обязательно победим. Но и понимаю, что могу этой минуты не увидеть. Война не разбирает. Но и к этому пониманию начинаю понемногу привыкать, мне уже не страшно. Просто надо делать свое дело и делать его честно. И не думать, что с тобою может случиться в следующую минуту.
Хоть бы только ты был жив! У меня ведь больше никого нету, кроме тебя. Целую тебя, вихрастого,
твоя сестра Райка.
14 сентября 1941 года
Брянский
Вот и пришла пора снова за винтовку браться. Отбываю на фронт. Три месяца подряд учил наше пополнение да забрасывал начальство рапортами, пока не уважили. Теперь выходит мне экзамен, кого выучил, с теми и отправился. Хорошие ребята, боевые, толковые. Только молодые совсем. Вчера еще в школу ходили да мяч гоняли.
Паровоз набрал полную скорость и теплушку потряхивало на стыках рельсов. Старшина отложил планшет и карандаш, поднял глаза от недописанного письма. Света маловато. Только от печки, раскалившейся мало не докрасна. А бойцы его спят давно, убаюканные стуком колес.
“Половине еще бриться-то не надо. Вояки…” Владимир подсел поближе к печке. Где-то будет Райка, когда получит письмо? Врачей ведь тоже призывают. Ее поди и нет давно в Белых Берегах. Эх, сестрена…
Всякий раз, когда он вспоминал о ней, почему-то представлял ее себе маленькой. Вот такой вот круглолицей, как матрешка, крохой, которую он нянчил в детстве, на закорках таскал, когда бегал с мальчишками в лес по ягоды. Сестренка тихоней росла, за ней доглядеть было не трудно. Посадишь ее на полянке на мамкин платок, и пока всю землянику вокруг себя не объест, она с него не слезет. А там и уснет, свернется как котенок, только и разговору.
“ А за меня ты не беспокойся. Как на Финской выщипывал я хвосты тамошним кукушкам, что о двух ногах да без перьев, так и немецким их повыдергаю, не сомневайся.”
Хотелось сочинить что-то ободряющее, но как глянешь на мальчишек, которых ты сам три месяца к бою готовил, так сердце и упадет. И новости нынче худые, что ни сводка - то прямо как штыком под ребра!
Вокзалы и полустанки по пути от Свердловска тонули в паровозном дыму и рыдали на сотни бабьих отчаянных голосов. По Володьке голосить было некому. Их с Раисой отца и матери давно не было в живых, а своей семьей он так и не обзавелся. В Свердловске будто навзрыд звенела на перроне в толпе гармошка, и тоже навзрыд женский высокий голос не пел, а причитал, выкрикивал с той войны еще дошедшее:
Распроклятая война,
что она наделала,
Сколько девок, сколько баб,
сиротами сделала!
Катилась частушка над над морем голов, русых, рыжих, чернявых, седых, в вязаных беретках да бабьих пестрых платках.
Милый мой, моя утеха,
я люблю, а ты уехал,
Ты уехал воевать,
меня оставил горевать.
“Пишу тебе с верой в нашу скорую победу. Держись, сестренка, свидимся…”
Хотел написать, что глядишь, сведет еще где на военных дорогах, но вовремя себя за удержал. Раиса по медицинской части служит, так что лучше о такой встрече не думать и ее не расстраивать. Пускай ждет его живого и здорового. И дописал “...после войны. А то, что немцу мы хвост выдернем по самые уши, в том слово даю”.
Ночную темень прорезал долгий гудок, снаружи загрохотало тяжко и стало понятно, что по соседнему пути идет тяжелый состав, не иначе товарный. Скоро стихло и опять ровно и дробно застучали колеса: “как-это-так, как-это-так…”
“А вот так. Едва год прошел, и снова ты товарищ старшина”, - сказал себе Владимир. Поглядел на спящих и сам стал устраиваться. В полусне пришло забытое, что не вдруг припомнишь наяву. Примерещилось, что печь в их хате в Бежице топится и в звук колес, он еще слышал его каким-то вторым слухом, вплетается голос матери: