Проще, чем анатомия
Шрифт:
Сидит Дрёма,
Сидит Дрёма, сама дремлет…
Под эту колыбельную они с сестренкой засыпали, согревшись, и совсем проваливаясь в сон, он вдруг вспомнил, что обещал взять Райку с собой с утра на речку. Только бы не было дождя…
Глава 17 Воронцовка, начало октября 1941 года
Насчет кур и ощипа Денисенко, похоже, промахнулся. Поток раненых не стихал, но все-таки не хлестал, как кровь из порванной артерии, и населенные пункты в карточках передового района менялись редко. Немцы, конечно, давили, и серьезно давили, но продавить
Авиация немецкая тоже сбавила гонор, и на дивизионные тылы у нее сил не хватало. Порой проходили над Воронцовкой на север наши самолеты и потом оттуда доносились тяжелые удары бомб.
Так что уже дня через четыре после передислокации медсанбат перешел в спокойный режим работы - всего-то десять часов в сутки на смену. По мирному времени, конечно, адский аврал, а по военному - мало что не курорт. Во всяком случае, оставалось время не только принять пищу, упасть и уснуть - а еще и поговорить, присмотреться друг к другу.
И первое, что стало Огневу ясно, что с командой, с коллегами на этот раз редкостно повезло. Известно, что никакая страна не отыщет достаточно подготовленных военных хирургов для большой войны, а из гражданского врача сделать военного - задача не двух недель, да и не всякий сгодится. Но те, кого свела судьба здесь в одном подразделении, учиться и могут, и хотят.
Да, Южнов не хирург, и, пожалуй, поздно ему становиться хирургом - но терапевт блестящий, с большим опытом и богатой практикой. Он пневмонию еще на подлете чует, вернее, чем пост ВНОС приближение вражеской авиации. Роза Керимовна, по привычке всех раненых звавшая малышами, оперирует практически ювелирно, и сложные случаи ранений конечностей достаются ей. А Кошкин, по первому взгляду субъект нервный, мало что не трусоватый - почти готовый челюстно-лицевой хирург. Свое дело он знает прекрасно. А постоянная напряженность и страх, это понятный шок любого гражданского перед тем, с чем пришлось столкнуться. Ведь он, небось, и в армии-то не служил.
Ничего на свете Кошкин не ждал с таким волнением, как свежих газет. Сводки он вычитывал так, будто собирался затвердить наизусть. Возможно, кто-то из его близких был на фронте и не подавал о себе вестей. Писем-то он ни разу не получал. Но, когда бывали прочитаны сводки, Кошкин всегда сидел за двумя книгами сразу - “Челюстно-лицевой хирургией” Энтина и топографической анатомией.
Астахов, человек резкий, грубоватый, но старательный и в свои 35 лет опытный, все-таки травматология - самое близкое, что на гражданке может быть к военной медицине, в свободное время тоже завел привычку читать. Он всякий раз утыкался в один и тот же увесистый том, затрепанный, утыканный закладками и зачитанный, как библия у ревностного протестанта. По толщине и цвету корешка Огнев сразу угадал Опокина, “Хирургию военно-полевых ранений”, 1931 года. Вещь подробная, грамотная и в целом не успела устареть. Но чтение это, похоже, ничего для Астахова не проясняло, потому что всякий раз, закрывая книгу, он мрачнел, долго курил в одиночестве, что-то напряженно обдумывая.
Когда занимали пустующие хаты, Денисенко весь начсостав распределил нарочно поближе к медблоку, то есть к школе и сельсовету, но по разные стороны: “Если не ровен час накроет с воздуха, то не всех сразу”. Вот и досталась Огневу с молодыми коллегами, Астаховым и Кошкиным,
То ли после истории у моста, то ли с самого начала, Кошкин ощутимо побаивался бомбежек. К гулу самолетов, то и дело проходивших над селом, он всегда с тревогой прислушивался. По ночам, услышав их, всякий раз просыпался, иногда даже вставал и выходил на крыльцо, вглядывался в небо, где высоко, еле видные в темноте, проплывали крылатые силуэты.
Астахов, который спал необыкновенно чутко, ворчал и ругался на приятеля:
– На черта ты мечешься, как посоленный? Спи, дурья твоя башка! Люминалу вон у Южнова спроси. Никакого покоя от тебя нет. Наши небось летят, ну чего тебе неймется…
– Ошибаешься, Игорь. Это немцы. Отбомбились и домой идут, гады. Звук другой.
– Ты их разбираешь что ли?
– Астахов зевнул.
– Когда выучить-то успел?
– Разбираю. Наши самолеты я еще до войны по моторам знал. Я, между прочим, чуть летчиком не стал когда-то.
– Это ты что ль? Да тебя же из кабины видать не будет.
– Вот так мне и в аэроклубе сказали, - Кошкин вздохнул.
– Извини, брат, не спится. Чую будто что-то, а что - сам не пойму. И в сводках никакой ясности. “Бои на таком-то направлении…” И как хочешь это направление так и понимай. Да еще бой за какую-нибудь деревню Малые Жабки, которую не на всякой карте отыщешь!
– А на кой она тебе, ясность эта? И без нее понятно, для чего мы здесь. Ты не армией командуешь, даже не взводом. Нам с тобой не топография нужна, а топографическая анатомия.
– Да спокойнее как-то. А то будто на ощупь оперируешь. Или, скажем, знаешь, что пациенту лекарства дают, а какие - угадай.
– Ясность эта, коллеги, лет через двадцать будет, если повезет, - ответил разбуженный Огнев.
– Двадцать?
– недоверчиво переспросил Астахов.
– Англичане лет пять свою статистику по раненым считали, уйму денег вгрохали.
– За Империалистическую?
– За нее. Так вот, прежде, чем решить, что больше не осилят, за пять лет обработали они все данные за 1914…
– Там этого года-то - меньше половины!
– фыркнул Кошкин, но заметно было, что история про англичан и их статистику ему интересна. Как и что угодно, лишь бы не думать о сводках и самолетах.
– Вот сколько было, столько и обработали. И две выборки по пятьсот тысяч. Но только по англичанам, без доминионов, колоний, рабочих частей и прочего.
– И бросили?
– И бросили. Эти миллионы дел даже пересчитать - задача из задач.
– А они ж еще заполнены небось, как обычно… Вот, видишь, брат? А тебе ясность… - Астахов встал и накинул шинель.
– Пойду покурю, весь сон ты мне перебил, салага.
Стараясь не скрипеть половицами, он вышел на крыльцо, и было слышно, как, закрывая дверь, пробормотал под нос: “Я уж забыл, как рентгеновский снимок выглядит, а ему ясность подавай…”
Следующий день никакой ясности не прибавил. Вечером после смены Астахов сидел на скамейке у школы-оперблока, в неизменном обществе Опокина, и курил с таким видом, будто только что с треском провалил тому экзамен по хирургии. Даже, наверное, на первой фразе ответа на первый вопрос.