Расколотое сердце кондитера
Шрифт:
— Определённо это послание для Лайм, — сказал Трюфель, встав с кресла.
Он собирался отдать конверт цитронийке уже сейчас, понимая, что после времени на чтение письма у неё не будет. Но к тому моменту, как конверт оказался в его руках, Лайм, поправляя ворот на платье, уже вернулась в комнату, извиняясь перед гостями за долгие сборы.
— Это просунули под дверь, — сказал Максим, кивнув на конверт в руках покровителя.
Трюфель передал цитронийке письмо.
— Под дверь? — повторила Лайм, как и Максим повертев конверт в руках.
Вскрыв его, она достала
— Случилась беда, — сказала Лайм, протягивая Трюфелю письмо. — Большая беда.
Взглянув на дверь, она ахнула и, подобрав длинный подол своего платья, побежала догонять оставившего ей недобрую весть Танжело.
— Что случилось? — спросил Максим у вчитывавшегося в каждое слово Трюфеля, чувствуя, как от волнения у него начинали холодеть кончики пальцев на руках. — Что-то с Лидой, да? С ней что-то случилось?
— И да, и нет, — ответил ему Трюфель. — Как же нам теперь быть?..
Максим забрал письмо и, прочитав его содержание, наверное, впервые не нашёл нужных слов, чтобы описать все те мысли, вихрем пронёсшиеся в его голове.
«Князь и княгиня обвинили королеву Лидию в измене. Будь осторожна и не возвращайся», — гласило послание.
Фалуде, столица герцогства Парфе
— О, мой друг, на кого ты оставил свои владения? — не сдерживая смеха, говорил сам с собой Паша, уже в который раз перечитывая письмо из Цедры. — Кем себя возомнили эти цитронийцы? Они обвиняют Лиду в измене! Немыслимая глупость. Хотя… Ох, как же я скучал по всем этим интригам.
Паша выглянул в окно, вдыхая в лёгкие морозный воздух. Заснеженная Фалуде была прекрасна, блёкло-жёлтое солнце, скрывающееся в небе за неплотной дымкой, отражалось в кристалликах снега, заставляя город сверкать. Паше всегда нравился этот дворец, с тех самых пор, как он впервые здесь оказался. И ещё больше ему нравился вид, открывавшийся из окон.
— Вольфи, ты только подумай, — обратился Паша к игравшему неподалёку от него мальчику, — мою дорогую Лиду обвиняют в таком ужасном преступлении, как измена. Это же просто свинство какое-то. Моя милая Лида и предательство — две вещи несовместимые. Я не знал никого, кто был бы так же благороден как она. Интересно, как Лида отреагировала на столь бессовестные обвинения? Наверное, была вне себя от ярости.
Вошедшая в комнату Рибес остановилась у входа, зная, что заметив её появление, Вольфбери отбросит в сторону игрушки и помчится к ней. Так и произошло.
— Сестрёнка Рибес, ты слышала? — поинтересовался он, вцепившись своими маленькими пальчиками в её юбку. — Злые цитронийцы обвинили королеву Лиду в измене! Представляешь?
Рибес посмотрела на стоявшего у окна Пашу. Тот наблюдал за ними, и на его лице играла блаженная улыбка.
— Злые цитронийцы, — повторила Рибес, строго посмотрев на брата. — Разве можно говорить
Вольфбери понурил плечи, стыдясь своих необдуманных слов.
— Конечно же они злые, — сказал Паша, будто вставая на защиту мальчика. — А как иначе, Рибес? Они обвинили Лиду в преступлении, которого она не совершала. Которого она даже не могла помыслить совершить.
Паша помахал перед своим лицом письмом от правящей семьи Цитрона. Правда получателем на конверте значился Джелато, но Паша и думать не собирался о том, чтобы давать герцогу больше, чем тому полагалось. Тем более он не собирался отдавать ему первенство решений в вопросах, касавшихся Лидии Воздушной.
— Неужели они не злодеи?
Рибес плотно сжала свои алые губы. В её руках был поднос, на котором стояли чашка и чайник, расписанные в белоснежно-голубых орнаментах. Из носика чайника клубился пар, и комната понемногу стала наполняться ароматом душистого чабреца.
— Вот видишь, моя дорогая Рибес, — улыбнулся девушке Паша, пряча письмо в кармане брюк. — Они такие же злодеи, как та кухарка, что заставила тебя принести мне чай. А ведь я говорил ей сделать это лично.
На последних словах голос юноши затих, и от того прозвучал грубее.
— Слуги боятся Вас, — обходя отцепившегося от её юбки Вольфбери, произнесла Рибес.
Она и сама боялась этого человека. Было в нём что-то странное, какая-то черта, неприсущая ни птифурцам, ни людям. Все слуги во дворце старались обходить стороной эту комнату, а некоторые даже поговаривали, что Паша по ночам бродил по коридорам словно призрак.
Рибес старалась не слушать чужих разговоров. Мало ли что болтали на кухне молоденькие служанки? Пустые разговоры, подслушанные то тут, то там, непонятно кем придуманные сказки. Но не могла она не согласиться с тем, что было в Паше что-то отталкивающее. Что-то, от чего смотреть на него совершенно не хотелось. Скорее всего… Да, наверное, так и есть, то была его улыбка. Изысканная улыбка, делавшая его и без того красивое, с правильными чертами лицо ещё красивее.
Паша был красив. Возможно не так красив, как первые красавцы во дворах всего Птифура, в чьих жилах текла драгоценная, поколениями взращенная знаниями, аккордами приятной музыки и вихрями танцев с первыми красавицами Птифура кровь, но назвать Пашу некрасивым язык не поворачивался. Он сладко говорил, играл с собственной интонацией, знал о манерах, двигался плавно, источая достойную аристократа ауру вокруг себя. И всё же вид его улыбки вызывал у Рибес на сердце чувство омерзения.
— О Вас среди них ходят дурные слухи.
Поставив поднос на стол, Рибес взяла в руки чайник и налила из него в чашку чай. Запах чабреца стал отчётливее слышаться в воздухе.
— Правда? — с детским озорством спросил Паша. — И какие же слухи обо мне пускают слуги, Рибес?
Паша обошёл стол и встал рядом с девушкой, пристально вглядываясь в её пылающие румянцем щёки. Рибес налила чай и поставила чайник обратно на поднос. Выпрямилась и повернула голову к Паше, её алые волосы, словно шёлковые нити, заструились по плечам и спине.