Разомкнутый круг
Шрифт:
Дворянство, докладывали мне перед войной, презирало родной язык, свой народ и боготворило все французское, заимствуя от нас моду, философию и образ жизни… Так что сильного сопротивления, по моему мнению, русская аристократия оказать не должна.
Но вышло все по-иному! Лучшие русские фамилии почитают за честь сражаться с нами и погибнуть за Россию!
За ту самую Россию, которую ругали и презирали…
Никогда не поймешь, что творится в душе у этих русских!..» – Увидел в зеркале свой огромный отвисший зад и, заорав, в бешенстве схватил тяжелый подсвечник и швырнул им
«Так я должен разрушить и русское царство! – Велел денщику убрать стекло и кликнуть секретаря. – Но прежде чем разрушать, надо набраться сил; а для этого, как воздух, необходимо перемирие. На прошлое мое послание Александр ответил, что лучше согласится питаться одним хлебом в недрах Сибири, чем подписать постыдный мир для своего отечества. "Провидение испытывает нас, будем надеяться, что оно нас не оставит!" – эти его слова весьма актуальны и для меня…
Следует предложить им выгодный и почетный мир! До царя письмо без Кутузова не дойдет, значит, напишем и ему».
– Посылаю к Вам одного из моих генерал-адъютантов для переговоров с Вами о многих важных предметах, – начал диктовать он. – Прошу Вашу светлость верить словам его, особенно когда он станет выражать Вам чувства уважения и особенного внимания, издавна мною к Вам питаемые. Засим молю Бога о сохранении Вас под своим священным кровом. И ниже, – посмотрел на календарь. – Москва, 20 сентября 1812 года. Наполеон. Оставьте, я подпишу, – отпустил секретаря и взял написанный текст.
– Уважения, к вам питаемого! – язвительным голосом прочел Бонапарт. – Да я его в хвост и гриву разнес под Аустерлицем, – с удовольствием вспомнил то время, ставя подпись.
«Не везет мне с этими одноглазыми… – подумал Наполеон. – Английский адмирал Нельсон разбил мой флот! – заскрипел зубами от бессильной ненависти. – А этот русский может уничтожить сухопутную армию… – загрустил он. – Не зря царь Петр издал рескрипт, что косым и рыжим запрещается свидетельствовать в суде, понеже бог шельму метит! Это явно и к одноглазым относится…
То-то он мне подкладывает свинью за свиньей… Думаю, что перед тем как поседеть, Кутузов был рыжим!» – С опаской отшатнулся от пустой рамы, но тут же успокоился, увидев, что стекло отсутствует.
За рамой виднелась старинная кладка непробиваемой русской стены…
«Неужели выхода нет?!. – сжалось от суеверного ужаса сердце французского императора. – Надо скорее покинуть этот мистический дом славянских царей!»
Наполеон склонял русских на свою сторону, печатая воззвания, но его политический и литературный противник граф Ростопчин в своих лубочных афишах старался уничтожить вредное воздействие на народ Бонапарта.
Он писал в своей афише:
«Крестьяне и жители Московской губернии! Враг рода человеческого, злой француз пришел в Москву, предал все мечу и пламени, ограбил храмы Божии, осквернил алтари и церковные сосуды.
Он разграбил дома и имущество, осквернил кладбища, заловил, кого мог, и заставил таскать, вместо лошадей, вещи, им краденые. Морит наших с голоду, а теперь, как самому есть стало нечего, пустил своих ратников, как лютых зверей, пожирать все
Проведет он вас посулами, а коли деньги даст, то фальшивые, с ними же вам будет беда. Оставайтесь, братцы, покорными христианами, воинами Божией Матери, не слушайте пустых слов.
Истребим остальную силу неприятельскую, погребем их на Святой Руси, станем бить, где ни встретятся, уж мало их осталося, а нас сорок миллионов людей, слетаются со всех сторон, как стада орлиные.
Истребим гадину заморскую, предадим тела их волкам, вороньям, а Москва опять украсится, покажутся золотые верхи, дома каменные, повалит народ со всех сторон.
Отольются волку лютому слезы горькие, еще недельки две, так кричать пардон будет».
Когда Рубанову становилось грустно, он доставал и читал этот шедевр российской словесности.
Особенно его приводили в умиление «большие стада орлов…».
А когда посмеешься, вроде и жить хочется!
«Даже Гришка Оболенский не сумел бы лучше написать».
Но, что самое удивительное, изложенные народным языком мысли московского градоначальника постепенно начинали сбываться на практике. Как бы ни смеялся над его афишами высший свет, но кроме него с народом никто не говорил, и простой мужик действовал согласно этим простым словам.
Ростопчин гордо ходил по Тарутинскому лагерю и при встрече с Кутузовым отворачивался от него: не мог простить сдачу Москвы неприятелю. Градоначальник не ладил с военачальником.
И еще Ростопчин на дух не терпел молодого да раннего пиита ополченского офицерика Ваську Жуковского.
«И чего общество находит в его слащавых виршах?» – недоумевал граф и страдал от ревнивой зависти, когда слышал, как вечером какой-нибудь безусый мальчишка прапорщик восторженно читал звучные слова: "На поле бранном тишина, огни между шатрами, друзья, здесь светит нам луна, здесь кров небес над нами. Наполним кубок круговой! Дружнее! Руку в руку! Запьем вином кровавый бой и с падшими разлуку. Кто любит видеть в чашах дно, тот бодро ищет боя… О всемогущее вино, веселие героя!" – У меня намного патриотичнее и лучше, – злился Ростопчин, – вот, например: "Он разграбил дома и имущество, осквернил кладбища, заловил, кого мог, и заставил таскать вместо лошадей вещи, им краденые". Все ясно и доходчиво. К тому же не прославляю вредное для русского человека пьянствие…»
36
Дождило!
Ветер метил окно мелкими каплями.
Мари, сжавшись, глядела в затухающий серый денек, и беззвучные слезы нежно гладили щеку. Она смотрела на редкие кареты, разбрызгивающие колесами лужи, но не видела их. Перед опухшими от слез глазами стояли безжалостные в своем безразличии строки приказа по армии об убитых и раненых, среди которых прочла фамилии двух любимых людей – Волынского и Рубанова.
«Может, это ошибка? Ведь я так молилась за них…