Разомкнутый круг
Шрифт:
А крестьяне щас дешевы! Деревни-то хранцуз разорил… Самое время скупать. Лес им на избы дедушка в долг дает и солому – крышу крыть. И землицу у соседних помещиков прикупает… Хотит какой-то заводишко ставить. Батяня мой ему во всем помогает.
– Воруют, видать, грешники! – хохотнул Максим.
– Не без этого! – солидно подтвердил гость. – Быва-а-т, что и прилипнет к рукам какая копеечка.
– Не копеечка, а рублик, поди? – ввернул свое слово вошедший Шалфеев.
Иннокентий улыбнулся ему.
– А вам
Степан подозрительно оглядел молодого высокого парня и нахмурился.
– И долго диктовала? – поинтересовался у Иннокентия.
– Да всю ночь! – ответил за него Рубанов. – Ступай прочти и придешь потом. Ну, рассказывай дальше, – обернулся к Кешке.
– И вам весточку привез! – полез тот в карман. От маменьки вашей!
– Как? Она в Рубановке? – опешил Максим и выхватил письмо. – Да когда? Давно? – В волнении забегал по комнате. – Чего молчишь? – прикрикнул на друга.
– Болеют они! А прибыли незадолго до моего отъезда.
– Чем болеет? Да что ты жилы тянешь? Язык, что ли, шершавый?!
– Простыли в пути. Хранцуз из монастыря их выгнал… А как в Рубановку приехать, они рассказывали, что в Москве за ранеными ухаживали…
– За ранеными? – присел на лавку Максим. – Рядом со мной была, и не встретились… – расстроился он.
– Саввишна ее лечит, говорит, как Бог даст! Ну конешно, Ольга Николавна похудели, но держатся. Все за вас молятся, целуют и здоровья жалают.
– Ну, отдыхай! А я пойду пройдусь и письмо прочитаю! – оставил он Кешку.
Сидя на берегу речушки, Рубанов прочел письмо и, вытирая глаза, поднес к губам круглый образок Спасителя, подаренный когда-то матерью. «Господи! Ну почему я был такой дурак?!»
Вечером его навестили друзья. Причем Нарышкин, к неудовольствию Оболенского, притащил с собою нового товарища, известного, по его словам, поэта.
Князь, разумеется, ничего о сочинителе Жуковском не слышал, но, к его облегчению, пиит оказался не таким уж тухлым собутыльником и к тому же ловко поддерживал разговор.
Пили, как всегда, со вкусом и удовольствием.
В конце застолья Оболенский, побратавшись с поэтом, хлопал Рубанова по плечу:
– Подчиненненький ты мой! Гордись, что с начальством гуляешь, – и неизвестно чему смеялся.
А Нарышкин после войны приглашал всех в Тарутино:
– Вы, наверное, не знаете, господа, что владелица этого села обер-гофмейстерина Анна Никитишна Нарышкина – моя тетушка.
Утром, когда голова еще гудела с похмелья, в ноги Рубанову бухнулся Кешка.
– Максим Акимыч! Возьмите меня к себе в полк, – просил он, – враг русскую землю
– Что по этому поводу твой дед скажет? Он же тебя раньше француза прикончит… – сомневался Максим. – Да и не простое это дело – сразу в наш полк попасть. Встань, чего елозишь! – велел Иннокентию.
Узнав, в чем дело, за Кешку горячо принялся просить Шалфеев.
– Да я его обучу, вашбродь! – вился унтер вокруг Рубанова.
«Чего это он?» – удивлялся Максим.
«Зачем возле моей бабы держать молодого здоровенного парня? – рассуждал Шалфеев, упрашивая поручика. – Да и дедулька его препротивная личность, мимо юбки спокойно не пройдет… И почему на службу до семидесяти лет не берут? – вздыхал Шалфеев. – Ну, ежели что!.. – заскрипел он зубами. – А можа, и к лучшему? – успокаивал себя. – В Петербурге тоже хлыщей хватает, способных чужое ухватить… Во жисть-то! Башка лопнуть от мыслей могет».
Кешка глядел на унтера благодарными глазами.
– Сходите к Арсеньеву, господин поручик. В полку людей не хватает, может, и возьмет парня, – просил Шалфеев. – Вакансий после Бородина полно.
К удивлению Рубанова, почти оправившийся после раны командир полка тут же согласился записать в полк новобранца.
– Отвечаешь за него полностью! – сказал он Рубанову, позвав старшего писаря. – Зачислим его в твой взвод. Главное, по росту подходит.
Мари Ромашову Рубанов не встретил, но о том, что она приезжала, узнал от случайно встреченного в лагере гусарского полковника.
Хотя в лагере и скопилось более ста тысяч человек, встретить знакомца не составляло труда, так как размещены все были на небольшой по площади территории.
Однако спокойная жизнь начинала утомлять.
Что ни говори, в двенадцати верстах от Тарутино стоял авангард Мюрата. Отдохнув, русская армия жаждала боя.
Даже генералы, не говоря уж о молодых офицерах, тонко намекали Михаилу Илларионовичу о наступлении.
Но Кутузов не спешил наступать:
«Каждый день, проведенный нами в этой позиции, был золотым днем для меня и всей армии, и мы воспользовались этими днями!» – говорил он впоследствии.
Но полученное от царя письмо изменило его планы. «По всем сим сведениям, – писал самодержец, – когда неприятель сильными отрядами раздробил свои силы, когда Наполеон еще в Москве сам с своею гвардиею, возможно ли, чтобы силы неприятельские, находящиеся перед Вами, были значительны и не позволяли Вам действовать наступательно?» Свое послание Александр закончил словами: «Вспомните, что Вы еще должны отчетом оскорбленному Отечеству в потере Москвы».
К тому же казачки разнюхали, что авангард французов стоит у речки Чернишня и абсолютно не ожидает нападения. Казаки даже указали, какими силами располагает Мюрат – всего-то 8 тысяч кавалерии и около 20 тысяч пехоты при 187 орудиях.