Разомкнутый круг
Шрифт:
– Тьфу для нас! – уговаривали командующего.
Кутузов уступил.
Для обхода левого фланга Мюрата, согласно диспозиции, были назначены три пехотных и один кавалерийский корпус с десятью казачьими полками под руководством Орлова-Денисова.
Войска, назначенные в обход левого крыла, двинулись с вечера 5 октября. Погода благоприятствовала наступлению. Дождь прекратился, и мокрая земля заглушала топот солдатских ног.
«Чуть не половина армии – новобранцы, – вздыхал Михаил Илларионович, – не по силам им еще фланговые
Так и получилось.
Пехота сбилась с пути и к назначенному времени не успела. Подошли лишь войска Орлова-Денисова.
На рассвете, без поддержки других двух колонн, они и напали на французов, сумев обратить неприятеля в бегство и занять лагерь.
Не ожидавший удара Мюрат отступил до Спас-Купли.
Под завистливые взгляды пехоты казаки привезли в русский лагерь 38 неприятельских пушек и отбитый штандарт кирасирского полка.
– Именем Отечества! Благодарю вас, дети мои! – поздравил их Кутузов.
Мощное русское «ура!» зазвучало после слов командующего.
В полдень 6 октября Наполеон уже знал, что хвастун, болтун и бабник Иоахим Мюрат разбит и отступает. Нечто подобное ожидалось им с конца сентября. Уже две недели он мучительно размышлял об одном и том же, не решаясь отдать приказ к отступлению. Он понял, что Александр мириться не станет, а зимовать в Москве нельзя.
Одна мысль о том, что надо покинуть Москву, угнетала его, доводя порою до исступления.
«Я же так тщательно подготовился к этой кампании! – Угрюмо сидел он в кабинете, наблюдая за пламенем свечи. – И такой провал!..»
Наполеон поднялся, отшвырнув ногой кресло, и в раздражении забегал по кабинету. «А что скажет Европа?! А Париж?! – Опять устало упал в кресло. – Как достойно уйти?.. Как? Это же бегство! Сам Наполеон убегает от старичка Кутузова! – Стиснул он зубы и до хруста в суставах сжал кулаки. – Это невозможно!»
Но он ясно видел, что тщательно спланированная русская кампания заканчивается трагическим провалом.
Предчувствия не обманули его… Наполеон понял главную свою ошибку, если не считать всю кампанию, – он засиделся в Москве.
Сжав голову руками, Бонапарт думал, думал и думал, как сохранить многолетнюю славу победителя. И все-таки он был гений!..
Взяв чистый лист бумаги, Наполеон написал свой последний московский бюллетень: «Великая армия, разбив русских, идет в Вильну!».
И все!.. Никаких проблем!..
Приняв решение, император развил бурную деятельность: им был подписан приказ, чтобы дальше Можайска, Гжатска и Вязьмы не продвигался бы ни один артиллерийский парк или воинская часть, идущие с запада; дал указание вывозить из Москвы и Подмосковья раненых, а также распорядился сжечь дом градоначальника Ростопчина и взорвать Кремль, предварительно захватив ценности из кремлевских соборов.
«Главное, ничего не упустить! – подписывал он приказы. – Ах да! Чтобы сохранить лицо, оставлю-ка я в Москве Мортье с молодой гвардией», – набросал рескрипт
Видя, что император о чем-то раздумывает, он на всякий случай щелкнул разбитыми сапогами и бодро доложил, что прибыл по приказанию его императорского величества.
Тяжело вздохнув: «Лицо, пожалуй, сохранить не удастся», Бонапарт протянул ему приказ.
Построив перед Кремлем французских, немецких, итальянских, португальских и черт знает еще каких солдат и стараясь не заострять внимание на их выправке и особенно внешнем виде, Наполеон, прохаживаясь вдоль строя, соизволил произнести речь:
– Мы имели основание надеяться на перемирие, но русский император не желает мириться. Наши войска хорошо отдохнули в Москве, – вспомнил пьяненького солдата и его обляпанную вареньем шубу, – сейчас мы имеем возможность отойти к Смоленску, соединиться с подкреплениями и расположиться на зимних квартирах в Литве и Польше.
Я с вами! – И, сняв треуголку, блаженствовал от криков: «Да здравствует император!», в которых, правда, больше было вина и водки, нежели любви к Наполеону.
37
Партизанский отряд капитана Александра Никитича Сеславина располагался на опушке леса неподалеку от брошенной деревеньки. Ночевали они в деревне, а днем уходили в лес, для маскировки оставляя нараспашку ворота и калитки.
Сеславин уже собирался ехать на ночевую, когда увидел скачущего казака. Ловко спрыгнув с лошади и бросив поводья, он заорал, подбегая к командиру и показывая рукой в сторону дороги:
Валом хранцуз валит!.. Обозам конца не видать…
Услышав про обозы, казаки приободрились.
– А еще громче можешь? – спокойно произнес капитан, с иронией разглядывая урядника. – А то французы не все расслышали.
Но казак никак не мог успокоиться. Энергия била из него ключом.
Хлопнув себя ногайкой по сапогу и пометавшись по поляне, он немного успокоился и уже нормальным голосом доложил:
– Хранцуз, ваше благородие, отступает… Награбленное в Москве добро везет… Тыща возов! – снова начал он распаляться.
– Поехали, – сел в седло Александр Никитич, – а то обоз тебе покоя не дает.
Осторожно выглядывая из редкого у края дороги березняка, капитан присвистнул: дорога, насколько хватало глаз, была забита войсками.
Около часа простоял он в густом кустарнике, а мимо него шествовали войска, орудия и повозки с наваленными в беспорядке коврами, мебелью и тюками, прикрытыми грязной рогожей. Было ясно, что движется не дивизия и даже не корпус, а вся французская армия.
«Надо доложить генералу Дохтурову, что Буонапарте идет к Боровску в обход наших войск».