Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг.
Шрифт:
20 февраля, как и планировалось, на обеде в советском посольстве наконец выступил Эррио. Он говорил примерно то же, что и Пери, однако без его прямоты, без упоминания «Майн кампф» (за исключением одного раза, и то мельком) и без нападок на правых. «Я намереваюсь выступать без полемики, — сказал Эррио своим коллегам, — если вы мне позволите». Вначале он заговорил о размере и мощи Красной армии, чтобы показать, что СССР — достойный союзник. Без него Франция не сможет реализовать политику коллективной безопасности. Все проще некуда. Оценив безопасность и интересы Франции, мы должны вынести внутреннюю политику за скобки. Иначе мы пропали, прямо заявил Эррио. «Я слышал, как некоторые из депутатов высказывались на тему франко-советского договора, как будто мы действительно можем запереться за нашими границами в своего рода святилище, как будто мы можем сказать: “Будь что будет!” Мы будем настороже, насколько получится, но мы ограничены своей территорией, которую защищают наши укрепления». Эррио не стал вспоминать Франциска I и Сулеймана Великолепного. Валла его опередил. Как писали в официальной прессе, когда Эррио закончил, раздались громкие аплодисменты «от левых и крайне левых» из амфитеатра, а когда он вернулся на место, то друзья принялись его поздравлять. Бастид оказался прав, когда
1254
Journal officiel de la Republique francaise. Debats parlementaires, Chambre des deputes. 20 Feb. 1936.
Однако существовала еще одна проблема, а именно царские долги. Скунс давно умер, но все еще неприятно пах. Фланден надеялся на помощь в этом вопросе, но советское правительство не могло ее предоставить, так как наконец решило в 1935 году не вести больше переговоров о выплатах долгов. Последний шанс был у США, они еще могли бы получить скромную компенсацию, но Госдепартамент, следуя своей обычной ненависти к СССР, решил, что лучше журавль в небе, чем синица в руке, отказался от советских предложений и потребовал выплат в полной мере. Подобная стратегия никогда не действовала на советское правительство, даже когда оно было очень слабо. Что касается французов, то им предоставили шанс в 1927 году. Поэтому Литвинов предложил Сталину дать Фландену отрицательный ответ. «Мы никогда не требовали признания претензий аннулирования и отказа от “надежд” на урегулирование этого вопроса. Выступление Фландена с такими надеждами нас ни к чему не обязывает, если мы не дадим согласия… Я предлагаю поэтому поручить т[оварищу] Потемкину сказать завтра в день выступления Фландена, что он ответа из Мск [Москвы] не получил, но что молчание отнюдь не означает согласия» [1255] . Если Франция заинтересована в оборонном союзе с СССР, защита от нацистской Германии должна стать достаточным поводом для этого, и нет необходимости заставлять СССР платить за привилегию стать французским союзником.
1255
М. М. Литвинов — И. В. Сталину. 19 февраля 1936 г. // АВПРФ. Ф. 16. П. 114. Д. 1. Л. 42.
Занял ли Сталин более мягкую позицию, чем Литвинов? Очевидно, что нет. 23 февраля нарком снова написал вождю. В Париже до сих пор тянулись дебаты. Литвинов был очень зол. Он отправил телеграмму Потемкину, чтобы выяснить, сколько еще они продлятся. Следующее заседание было запланировано на 25 февраля. «Если т[оварищ] Потемкин ответит о возможности новых отсрочек, то я считал бы полезным как-нибудь выразить французскому правительству наше недовольство. Если наше заявление не будет иметь своим результатом ускорение процедуры ратификации в виду беспомощности правительства, то все же последнее должно знать, что мы относимся отнюдь не индифферентно к дебатам, которые приняли совершенно неприличный характер». Литвинов попросил разрешить ему отправить инструкции Потемкину с жесткой формулировкой. Их можно суммировать следующим образом: встретьтесь с Фланденом, скажите ему, что обсуждение ратификации тянется слишком долго. Уже прошло две недели, дебаты все еще идут, в этом нет необходимости, согласно французской конституции. Лавалю удалось отложить ратификацию на девять месяцев. Теперь некоторые депутаты ругают и оскорбляют СССР. «Не предъявляя никаких требований, тем не менее мое правительство считает нужным довести до Вашего сведения, что на общественное мнение в СССР дебаты и выступления некоторых депутатов производят весьма тягостное впечатление. Характер дебатов является совершенно беспрецедентным в истории отношений между двумя государствами, стремящимися к сближению и к взаимной помощи в интересах мира». «За»! — этой резолюцией Сталин одобрил инструкцию в том виде, в котором она была, и телеграмму отправили Потемкину [1256] .
1256
М. М. Литвинов — И. В. Сталину. 22 февраля 1936 г. // АВПРФ. Ф. 16. П. 114. Д. 1. Л. 43–44. Копии были отправлены В. М. Молотову, К. Е. Ворошилову, Г. К. Орджоникидзе; М. М. Литвинов — В. П. Потемкину. 23 февраля 1936 г. // ДВП. Т. XIX. С. 98–99.
Потемкин встретился с Фланденом 24 февраля, за день до возобновления дебатов в Палате. Голосование должно было состояться 27-го, а представление законопроекта о ратификации в Сенате — 28 февраля. Вотума доверия не будет, если возобновятся нападки на ратификацию и на политику правительства [1257] . Могли французы хоть что-то усвоить? Спустя два дня, чтобы это выяснить, Потемкин встретился с председателем Совета министров Сарро, который признался, что задержка оказала неблагоприятное воздействие на международную ситуацию. «Он… согласен с тем, что Германия, Япония, Польша и в последнее время Италия стараются использовать каждый лишний день для своих интриг против пакта». Эту стратегию выбрали правые в Палате депутатов: они тянули время, чтобы уничтожить пакт с помощью потенциальных врагов Франции. Правые начали заранее сотрудничать с нацистской Германией. Потемкин повторил свои жалобы на задержку и «на недопустимый характер антисоветских выступлений». Сарро парировал, упомянув страх перед коммунистической деятельностью во Франции и ее колониях, который подстегивают правые. Потемкин ответил, что у коммунистического движения «самостоятельные корни», а правительству ни разу не удалось доказать вмешательство СССР во французские внутренние дела. Конечно же, советское правительство не было равно Коминтерну. Сарро был тертым калачом и не раз разжигал антикоммунистические настроения во Франции, однако он не пытался непременно парировать комментарии Потемкина. Общей целью была ратификация [1258] .
1257
В. П. Потемкин — М. М. Литвинову. 24 февраля 1936 г. //
1258
В. П. Потемкин — в НКИД. 26 февраля 1936 г. // Там же. С. 102–103.
Дебаты продолжились 25 февраля. Бастид и Фланден выступили от имени правительства. Бастид обратился к правым. Забудьте о внутренней политике, сказал он. «Вы представляете СССР каким-то кошмарным монстром, который никогда не откажется от подрывной деятельности». Мол, после короткой разрядки мы снова услышим призывы к мировой революции. «Разве мы не испытываем некоторого смущения, видя, что вновь появляются подобные жалобы, которые несколько устарели. Мы уже не живем — по крайней мере, я на это надеюсь — в эпоху человека с ножом в зубах». Бастид ссылался на знаменитый предвыборный французский плакат 1919 года, на котором был изображен жуткий большевик с ножом в сломанных зубах, с которого текла кровь невинных, погибших во время большевистской революции.
В тот же день выступил Фланден. Он напомнил Палате депутатов, что действующее правительство унаследовало договор от предыдущего. Пакт не был «опасным или бесполезным». Он укреплял безопасность Франции и вносил вклад в европейскую коллективную безопасность. А кроме того, французская политика совпадает с британской, добавил Фланден, чтобы успокоить колеблющихся. По сути дела, голосовать за ратификацию было безопасно.
Дебаты продлились еще один день. Приводились одни и те же аргументы как за пакт, так и против него, и читатели только утомятся, если начать приводить их снова.
Когда наконец объявили голосование, 353 человека проголосовали «за», и 164 — «против» [1259] . Подавляющее большинство составляли 259 голосов, так что перевес был относительно большой, хотя и не минимум 400 человек «против», как предсказывал Бастид. Потемкин говорил про 150 голосов «против», и его прогноз оказался ближе к реальности. Более того, законопроект должен был еще пройти через Сенат, который был более консервативен, чем Палата депутатов. В Москве вздохнули с облегчением, узнав, что пакт прошел дебаты, однако все переживали, что произойдет в Сенате. Альфан доложил, что советское правительство опасается попыток отложить голосование в Париже и подождать до выборов. Это стало бы катастрофой [1260] .
1259
Journal officiel de la Republique francaise. Debats parlementaires, Chambre des deputes. 25, 27 Feb. 1936.
1260
Alphand. Nos. 91–92. 28 Feb. 1936. Bureau du chiffre, telegrammes, a l’arrivee de Moscou, 1936.
Потемкин отправил в Москву описание событий, которые привели к ратификации. Это довольно необычный документ, так как из него становится понятно, насколько тесно советское посольство, Потемкин и его коллеги сотрудничали с теми, кто их поддерживал. «Мы поставили себе несколько задач, — писал Потемкин в депеше Крестинскому. — Во-первых, нам нужно было должным образом подготовить выступления таких защитников пакта, как Эррио, Бастид, Фланден. Во-вторых, необходимо было предупредить возможность таких официальных интерпретаций пакта, которые ослабили бы его международно-политическое значение. В-третьих, нашей заботой было, насколько возможно, ускорить ратификацию пакта Палатой и передачу его на обсуждение Сената. Наконец, в-четвертых, мы считали необходимым надлежащей работой в кругах Сената и правительства, обеспечить благополучное прохождение пакта через Сенат».
Затем шел этот выдающийся и «совершенно секретный» абзац, в котором говорилось о сотрудничестве с Эррио в подготовке его вмешательства в Палате депутатов:
«Выступление Эррио подготовлялось путем нескольких моих личных бесед с нашим лионским другом и при активном содействии аппарата полпредства — т[оварища] Соколина, бюро печати и военных работников полпредства… Накануне своей речи в Палате Эррио просидел у нас [в посольстве. — М. К.] около 2 часов, внимательно знакомясь с представленными ему материалами, выслушивая объяснения по ним и делая для себя необходимые выписки. После своего выступления Эррио жаловался мне, что его речь оказалась, по мнению некоторых, слишком “профессорской” и чересчур перегруженной материалом. Не подлежит сомнению, однако, что она явилась центральным моментом дебатов о пакте, и что по некоторым вопросам, — как, например, о мирной политике СССР, о наших вооруженных силах, о старых долгах, о новых кредитах для СССР, — выдвинула положения, представляющие для нас крупную политическую ценность. Достаточно внимательно отнесся к нашим объяснениям и Бастид, речь которого, — не только продуманная, но и достаточно смелая, — произвела в Палате и в политических кругах достаточно сильное впечатление. Многими было отмечено, что Бастид подчеркивал единодушие комиссии по иностранным делам в оценке франко-советского пакта и достаточно явно отмежевался от прогерманских тенденций, которые ранее ему приписывались. Наконец, что касается Фландена, то Вам известно содержание своих бесед с ним, подготовлявших его выступление. Нельзя не признать, что в своей речи нынешний министр иностранных дел учел нашу точку зрения».
Потемкин также отчитался об обеде в посольстве, на котором Эррио встретился с Титулеску, чехословацким посланником в Париже Штефаном Осуским, членом кабинета Сарро Анри Гернутом и турецким министром Арасом. Это было одно из многочисленных мероприятий, организованных Потемкиным для подготовки дебатов по ратификации. Читателям станет понятно, что в Париже существовала большая сеть влиятельных людей, настроенных просоветски. Конкретно на этой встрече разгорелась жаркая дискуссия о том, как пакт о взаимопомощи будет сочетаться с Восточным пактом. Пусть Потемкин расскажет, что произошло: «Эррио доказывал, что в случае отсутствия единогласия в Совете Лиги Наций по вопросу о признании Германии агрессором против СССР Франция обязана руководиться мнением на этот счет гарантов Локарно — Англии и Италии. Титулеску запальчиво возражал, напоминая Эррио, что сама Лига Наций, в связи с итало-абиссинским конфликтом, вступила на путь применения санкций к агрессору, минуя формальную процедуру вотума с учетом наличия или отсутствия единогласия. Я со своей стороны предложил формулу, подчеркивавшую суверенное право Франции решать по своему усмотрению вопрос о наличии агрессии и вытекающих отсюда обязательствах помощи — лишь учитывая заключения гарантов Локарно по этому вопросу, но отнюдь не подчиняя себя заранее и механически их решению».