Рождественская песнь в прозе (пер. Пушешников)
Шрифт:
— Дорогая, — кротко отвтилъ Боб,- вдь сегодня Рождество!
— Только ради тебя и такого дня я выпью за его здоровье, — сказала мистриссъ Крэтчитъ, — но не ради Скруджа. Дай Богъ ему подольше пожить! Радостно встртитъ праздникъ и счастливо провести Новый годъ! Я не сомнваюсь, что онъ будетъ веселъ и счастливъ!
Посл нея выпили и дти. Это было первое, что они сдлали безъ обычной сердечности. Тайни-Тимъ выпилъ послднимъ, оставаясь совершенно равнодушнымъ къ тосту. Скруджъ былъ истымъ чудовищемъ для всей семьи, упоминаніе его имени черной тнью оснило всхъ присутствующихъ, и эта тнь не разсивалась цлыхъ десять минутъ.
Но посл того, какъ они отдлались отъ воспоминаній о Скрудж, они почувствовали такое облегченіе, что стали въ десять разъ веселе.
Бобъ
Два маленькихъ Крэтчита страшно смялись при мысли о томъ, что вдругъ Петръ станетъ дльцомъ; а самъ Петръ задумчиво смотрлъ изъ-за своихъ воротничковъ на огонь, точно соображая, куда лучше помстить капиталъ, съ котораго онъ будетъ получать фантастическій доходъ. Марта, служившая ученицей у модистки, разсказала о своихъ работахъ, о количеств часовъ, которые она работала подъ рядъ, и мечтала о томъ, какъ завтра она будетъ долго лежать въ постели и наслаждаться отдыхомъ. Завтра праздникъ, и она проведетъ его со своими. Она разсказывала еще о томъ, какъ нсколько дней тому назадъ видла лорда, который былъ такъ же высокъ ростомъ, какъ Петръ; при этомъ Петръ такъ высоко потянулъ воротнички, что почти не стало видно его головы. Все это время каштаны и кружка переходили изъ рукъ въ руки, а вскор Тайни-Тимъ заплъ пснь о заблудившемся въ снгахъ ребенк — заплъ маленькимъ жалобнымъ голоскомъ, но по-истин чудесно.
Во всемъ этомъ праздник не было ничего особеннаго. Одты вс были бдно, красивыхъ лицъ не было. Башмаки были худы, промокали, платья поношены, и очень вроятно, что Петръ отлично зналъ, гд закладываютъ вещи. Но вс были счастливы, довольны, благодарны другъ другу, и когда исчезали въ яркихъ потокахъ свта, исходившихъ изъ факела духа, то казались еще счастливе, и Скруджъ до послдней минуты своего пребыванія у Боба не спускалъ глазъ съ его семьи, а особенно съ Тайни-Тима.
Тмъ временемъ стало темно, и пошелъ довольно сильный снгъ. Въ кухняхъ, гостиныхъ и другихъ покояхъ домовъ чудесно блестли огни, когда Скруджъ и духъ проходили по улицамъ. Тамъ, при колеблющемся свти камина, шли, очевидно, приготовленія къ пріятному обду съ горячими тарелками, насквозь прохваченными жаромъ; тамъ, чтобы заградить доступъ мраку и холоду, можно было во всякій моментъ опустить темно-красныя гардины. Тамъ вс дти выбжали на улицу, въ снгъ, встртить своихъ веселыхъ сестеръ, братьевъ, кузинъ, дядей и тетокъ и первыми повидаться съ ними. Тамъ, напротивъ, на оконныхъ шторахъ ложатся тни собравшихся гостей; а здсь толпа двушекъ, наперебой болтающихъ другъ съ другомъ, перебгаетъ легкими шагами въ сосдній домъ — и плохо тому холостяку, который увидитъ ихъ съ пылающими отъ мороза лицами, — а объ этомъ хорошо знаютъ коварныя чародйки!
Судя по множеству людей, щедшихъ въ гости, можно было подумать, что никого не осталось дома и некому было встрчать гостей, которыхъ однако ожидали повсюду, затопивъ камины. Духъ радостно благословлялъ все. Обнаживъ свою широкую грудь и большую длань, онъ понесся впередъ, изливая по пути чистыя радости на каждаго.
Даже фонарщикъ, усивающій сумрачную улицу пятнами свта, одлся въ праздничное платье въ чаяніи провести вечеръ гд-нибудь въ гостяхъ, и громко смялся, когда проходилъ духъ, впрочемъ, нимало не подозрвая объ этомъ.
Но вотъ, безъ всякаго предупрежденія со стороны духа, они остановились среди холоднаго пустыннаго болота, гд громоздились чудовищныя массы грубаго камня, точно это было кладбище гигантовъ; вода здсь разливалась бы гд только возможно, если бы ее не сковалъ морозъ. Здсь ни росло ничего, кром моха, вереска и жесткой густой травы. Заходящее на запад солнце оставило огненную полосу, которая на мгновеніе освтивъ пустыню и все боле и боле хмурясь, подобно угрюмому глазу, потерялась въ густомъ мрак темной ночи.
— Что это за мсто? — спросилъ Скруджъ.
— Здсь живутъ рудокопы, работающіе въ ндрахъ земли, — отозвался духъ. — И они знаютъ меня.
Въ окнахъ хижины блеснулъ свтъ, и они быстро подошли къ ней. Пройдя черезъ стну, сложенную изъ камня и глины, они застали веселую компанію, собравшуюся у пылающаго огня и состоявшую изъ очень стараго мужчины и женщины съ дтьми, внуками и правнуками. Вс были одты по-праздничному. Старикъ плъ рождественскую пснь, и его голосъ изрдка выдлялся среди воя втра, разносясь въ безплодной пустын.
То была старинная псня, которую онъ плъ еще мальчикомъ; время отъ времени вс голоса сливались въ одинъ хоръ. И всякій разъ, когда они возвышались, старикъ становился бодре и радостне, и смолкалъ, какъ только они упадали.
Духъ недолго оставался въ этомъ мст и, приказавъ Скруджу держаться за его одежду, полетлъ надъ болотомъ. Но куда онъ спшилъ? Не къ морю ли? Да, къ морю. Оглянувшись назадъ, Скруджъ съ ужасомъ увидлъ конецъ суши, рядъ страшныхъ скалъ; онъ былъ оглушенъ неистовымъ гуломъ волнъ, которыя крутились, бушевали и ревли среди черныхъ пещеръ, выдолбленныхъ ими, и такъ яростно грызли землю, точно хотли срыть ее до основанія. Но на мрачной гряд подводныхъ скалъ въ нсколькихъ миляхъ отъ берега, гд весь годъ бшено билось и кипло море, стоялъ одинокій маякъ. Множество морскихъ водорослей прилипало къ его подножію, и буревстники, рожденные морскимъ втромъ, какъ водоросли — морской водой, поднимались и падали вокругъ него, подобно волнамъ, которыхъ они чуть касались крыльями.
Но даже и здсь два человка, сторожившіе маякъ, развели огонь, который сквозь оконце въ толстой стн проливалъ лучъ свта на грозное море. Протянувъ другъ другу мозолистыя руки надъ грубымъ столомъ, за которымъ они сидли съ кружками грога, они поздравляли другъ друга съ праздникомъ: тотъ, который былъ старше и лицо котораго отъ суровой непогоды было покрыто рубцами, какъ лица фигуръ на носахъ старыхъ кораблей, затянулъ удалую псню, звучавшую, какъ буря.
Снова понесся духъ надъ чернымъ взволнованнымъ моремъ, все дальше и дальше, пока, наконецъ, далеко отъ берега, они не опустились на какое-то судно. Они побывали позади кормчаго, занимающаго свое обычное мсто, часового на носу, офицеровъ на вахт, стоявшихъ на своихъ постахъ, подобно призракамъ. Каждый изъ нихъ думалъ о Рождеств, тихонько напвалъ рождественскую пснь или разсказывалъ вполголоса своему товарищу о прошедшихъ праздникахъ и длился своими мечтами о родин, тсно связанными съ этими праздниками: Каждый изъ бывшихъ на корабл моряковъ, бодрствовалъ онъ или спалъ, былъ ли добръ или золъ, каждый въ этотъ день становился ласкове и добре, чмъ когда-либо, и вспоминалъ о тхъ далекихъ людяхъ, которыхъ онъ любилъ, вря, что и имъ отрадно думать о немъ.
Прислушиваясь къ завываніямъ втра, Скруджъ думалъ о томъ, какъ сильно должно поражать сознаніе, что ты несешься, сквозь безлюдную тьму надъ невдомой бездной, глубины которой таинственны, какъ смерть. Занятый такими мыслями Скруджъ очень удивился, услышавъ, вдругъ искренній смхъ, и удивился еще боле, когда узналъ смхъ своего племянника и очутился въ теплой, ярко освщенной комнат рядомъ съ духомъ, который привтливо улыбался его племяннику.
— Ха! ха! — смялся тотъ;- Ха, ха, ха! —
Если вамъ, благодаря какому-либо невроятному случаю приходилось знать человка, превосходящаго племянника Скруджа способностью такъ искренно смяться, то я скажу, что охотно познакомился бы и постарался сблизиться съ нимъ.
Какъ прекрасно и цлесообразно устроено все на свт! Заразительны печали и болзни, но ничто такъ не заражаетъ, какъ смхъ и веселость. Вслдъ за своимъ мужемъ, который смялся, держась за бока и корча всевозможныя гримасы, не мене искренно смялась жена. Собравшіеся гости также не отставали отъ нихъ
— Ха, ха, ха, ха!
— Онъ сказалъ, что Рождество вздоръ! Честное слово! — вскричалъ племянникъ Скруджа. — Мало того, онъ твердо убжденъ въ этомъ!
— Тмъ стыдне для него! — съ негодованіемъ сказала племянница Скруджа. — Да благословитъ Богъ женщинъ: он никогда ничего не длаютъ наполовину и ко всему относятся серьезно.