Русь. Строительство империи 6
Шрифт:
Второй древлянин попытался ударить копьем в бок. Я развернулся на месте, отбив его выпад левым топором, а правым всадил ему оружие прямо в солнечное сплетение. Он согнулся пополам с немым криком, а я, выдернув топор, тут же обрушил его на спину третьему, пытавшемуся обойти меня сзади. Хруст позвоночника был противным.
Я двигался как заведенный механизм смерти. Шаг — удар. Шаг — два удара. Прыжок через упавшее тело — и снова удары. Топоры в моих руках превратились в продолжение воли берсерка. Они летали, описывая смертоносные дуги, кроша черепа, ломая кости, вспарывая кожаные доспехи, как
Один из волхвов, тот, что был ближе всех, вскинул свой скорострельный лук. Его глаза горели ненавистью.
Напряглась тетива, стрела легла на место. Он был чертовски быстр. Но я был быстрее. Не целясь, почти не глядя, я швырнул в него правый топор. Метнул от бедра, вложив всю силу берсеркерского рывка. Топор пролетел пять или шесть шагов, вращаясь, и с отвратительным хлюпающим звуком вошел колдуну точно между глаз. Он так и застыл на мгновение с поднятым луком, а потом мешком рухнул на землю. Древляне вокруг него замерли, разинув рты. Кажется, убийство их полубога произвело на них большее впечатление, чем гибель десятка их соплеменников.
— Лови аптечку, упырь! — пробубнил я.
Я пробежался и выдернул свой топор с головы волхва, не обращая внимания на его предсмертные конвульсии, и тут же отбил удар меча, нацеленный мне в спину. Развернувшись, увидел еще одного колдуна. Этот был умнее — он не стал стрелять, а выхватил короткий кривой меч и пытался зайти сбоку, пока я был отвлечен. Он даже успел полоснуть меня по руке — я почувствовал только легкое жжение, ярость берсерка блокировала боль.
— Ля ты, крыса! — я взревел.
Он попытался отскочить, но я прыгнул следом, нанося серию быстрых ударов. Он отчаянно парировал, но против мощи берсерка его фехтование было бесполезно. Мой левый топор заблокировал его меч, а правый ударил плашмя по голове. Колдун пошатнулся, а я, не давая ему опомниться, схватил его за шиворот его балахона и просто швырнул в толпу его же воинов. Они не успели его поймать, и он с воплем врезался в частокол их копий. Получилось не слишком эстетично, но эффективно. Кажется, еще минус один носитель.
Мой прорыв сквозь вражеские ряды продолжался. Я уже не просто пробивал брешь — я разрезал их армию надвое. Справа и слева от меня оставались две изолированные группы древлян, которые теперь не могли действовать согласованно. Их атака захлебнулась не только на моем участке — видя, что происходит в центре, фланги тоже замешкались, их натиск ослаб. Хаос — вот что я принес им. Хаос и смерть.
И тут за моей спиной, там, где оставались мои люди, раздался рев.
— Впере-е-ед! За князя! Руби гадов!
Это был голос Ратибора. Мои северяне, моя гвардия, видя, как их князь в одиночку рвет врага на части, не смогли стоять в стороне. Они ударили клином в ту просеку, что я проложил. Их стена щитов двинулась вперед, отбрасывая и опрокидывая древлян.
Резня продолжалась. Вокруг меня уже не было стройных рядов — ни наших, ни вражеских. Все смешалось в огромном, бурлящем котле, где сталь встречалась со сталью, где люди выли
— Держать круг! Не дать им перегруппироваться! — орал я, разрубая очередного древлянина почти пополам. — Такшонь! Где твои галичане?! Дави их с фланга!
Такшонь со своими потрепанными, злыми воинами наконец-то пробился через остатки заслона и ударил в правый фланг окруженных древлян. Это стало последней каплей. Лишенные руководства волхвов, атакованные со всех сторон, рассеченные надвое, древляне окончательно сломались.
Те, кто был на краях котла, первыми бросились бежать. Просто развернулись и кинулись обратно в лес, бросая оружие, щиты, раненых товарищей. За ними последовали другие. Страх перед нами распространялся как лесной пожар. Даже те, кто еще минуту назад яростно рубился в центре, увидев, что их соседи бегут, дрогнули и тоже повернули назад.
— Не упускать! Добивать! — взревел Ратибор. — За Киев! За Добрыню!
Мои воины, почувствовав вкус победы, с удвоенной энергией бросились преследовать бегущих. Началось избиение. Тех, кто пытался сопротивляться, убивали на месте. Тех, кто сдавался, тоже часто не щадили — слишком свежа была память о сожженном Киеве и гибели товарищей. Лес наполнился криками преследуемых и яростными воплями преследователей.
Я остановился. Ярость Берсеркера начала медленно отступать, как морской отлив, оставляя после себя гулкую пустоту, свинцовую усталость и ноющую боль во всем теле. Руки дрожали от перенапряжения. Топоры казались неподъемными. Я опустил их, воткнув в пропитанную кровью землю, и опёрся на рукояти, тяжело дыша.
Вокруг меня лежали десятки, сотни трупов. Древляне в своих шкурах, мои дружинники в блестящих (теперь уже не очень) доспехах, галичане Такшоня, северяне Ратибора. И волхвы. Их темные балахоны валялись тут и там, некоторые были растерзаны в клочья, у других в спинах торчали стрелы или ножи лазутчиков Веславы. Я насчитал не меньше дюжины этих тварей, лежащих без движения. Неплохой улов для моих «тихушников». И для меня.
Мир снова обретал краски, но они были тусклыми, грязными. Серое небо, черные стволы деревьев, бурая земля, алые пятна крови. Шум боя стихал, сменяясь стонами раненых и криками добивающих врагов где-то в глубине леса. Запах крови, пота и смерти стоял такой густой, что его, казалось, можно было резать ножом.
Я оглядел поляну побоища. Победа? Да, несомненно. Мы отбили атаку, разгромили вражеский заслон, уничтожили кучу носителей.
Я видел знакомые лица среди павших. Воины, которые прошли со мной огонь и воду, теперь лежали здесь, в этом безымянном лесу, так и не дойдя до Искоростеня. Их жизни были платой за эту победу
Гнев снова начал подниматься во мне, осмысленная злость на эту всевидящую и всезнающую Систему, которая дергала за ниточки, устраивала кровавые спектакли, а потом подсчитывала очки влияния.