Русь. Строительство империи 6

Гросов Виктор

Не знаю, сколько я так стоял, оцепенев от ярости. Время остановилось. Хотелось разнести эту телегу в щепки вместе с ее страшным грузом, броситься на вражеский лес и рубить, рубить, пока не упаду сам.

И в тот самый момент, когда я уже заставил себя оторвать взгляд, чтобы отдать приказ убрать тело и готовиться к штурму, случилось нечто невероятное. Мне показалось или нет?

Что-то неуловимое.

Движение. Там, где было изуродованное лицо Добрыни.

Ресница.

На его единственном уцелевшем, заплывшем глазу. Она дрогнула? Или это просто игра света на влажной поверхности?

Или судорога мышц в мертвом теле? Совсем слабо, почти невидимо, но я это видел. Или мне показалось?

Истерзанный, искалеченный, умирающий, но все еще цепляющийся за последнюю искру жизни в этом аду? Возможно ли такое? После всего, что с ним сделали?

Вопрос повис в воздухе. Жив? Мертв?

Глава 7

Показалось? Или нет? Этот едва уловимый трепет ресницы на заплывшем, изуродованном лице Добрыни, как слабая искра жизни, упрямо не желающая гаснуть во мраке смерти.

Жив? Может ли быть? После такого? После всего, что эти твари с ним сделали? Сознание отказывалось верить. Это было слишком невероятно, слишком хорошо, чтобы быть правдой посреди этого ада. Наверное, просто агония. Предсмертная судорога. Или мое собственное отчаявшееся воображение, цепляющееся за соломинку надежды.

Но что, если нет? Если есть хоть один шанс из тысячи, хоть самая малая возможность…

Я резко выпрямился, отшатнувшись от телеги. Воздуха не хватало. Я глотнул тяжелый, пахнущий кровью воздух и заорал, вкладывая в крик всю силу своих легких:

— Искру! Лекарку! Сюда! Немедленно!

Мой голос пронесся над поляной, перекрыв стоны раненых и гомон воинов. Головы повернулись в мою сторону. Я видел удивление и тревогу на лицах Такшоня, Ратибора и Веславы, стоявших у своих коней неподалеку.

— Что там, князь? — первым подал голос Ратибор, спешившись и подойдя ко мне.

— Он может быть жив! — выдохнул я, указывая на телегу. — Добрыня! Нужна Искра! Быстро!

Я махнул рукой Такшоню и Ратибору, подзывая их ближе, но сам не решался снова подойти к телеге, боясь одним неловким движением оборвать ту тонкую нить, за которую, возможно, еще цеплялась жизнь моего друга.

Слова «он может быть жив» эхом разнеслись по ближним рядам, передаваясь из уст в уста. Сначала недоверчивый шепот, потом возгласы удивления, а затем — осознание того, о ком идет речь, и в каком виде его привезли враги. Я видел, как менялись лица воинов. Недоверие сменялось ужасом, когда до них доходил весь кошмар ситуации — их тысяцкого, одного из самых уважаемых командиров, привезли изуродованным, как тушу скота, в качестве издевательского «подарка». И он, возможно, все еще жив, все еще терпит муки.

Гул прошел по рядам. Это был низкий, угрожающий ропот тысяч глоток. Руки, до этого расслабленные после боя, снова сжали оружие. Воины поворачивались в сторону леса, куда ушли древлянские переговорщики и взгляды их были страшны. В воздухе запахло новой кровью. Порядок, который Ратибор и Такшонь с таким трудом начали наводить после битвы, трещал по швам.

Еще немного — и толпа, распаленная праведным гневом и жаждой мести за поруганного командира, могла сорваться с места, неуправляемая и страшная в своей ярости.

— Держать строй! — рявкнул Ратибор, почувствовав опасность. — Спокойно! Ждать команды!

Его грозный голос немного отрезвил самых горячих, но напряжение не спало. Воины стояли неподвижно, это была напряженная неподвижность сжатой пружины.

А Искры все не было. Наверное, она была на другом конце лагеря, у тяжелораненых. Каждая секунда ожидания казалась вечностью. Я мерил шагами пятачок земли возле телеги, не в силах стоять на месте. Беспомощность сжигала изнутри. Я, Великий князь, обладатель системы, победитель носителей, не мог ничем помочь своему товарищу, лежащему в нескольких шагах от меня и, возможно, умирающему прямо сейчас.

И тогда я обратился к единственной силе, которая, как мне казалось, могла что-то изменить и обладала возможностями, выходящими за рамки человеческого понимания.

«Вежа!» — мысленный крик был почти отчаянным.

Почти мгновенно рядом со мной возникла знакомая фигура рыжеволосой девушки. На этот раз на ее лице не было привычной насмешливой улыбки. Она смотрела на телегу, на изуродованное тело Добрыни, и выражение ее виртуального лица было странным. Почти серьезным. Или мне показалось? Ратибор, стоявший неподалеку, едва заметно напрягся — он тоже ее видел, правда опустил глаза и начал что-то шептать.

«Вежа!» — выпалил я, не тратя времени на приветствия или формальности. — «Очки влияния! Сколько нужно за его жизнь? Я заплачу! Десятки тысяч! Сотни! Возьми все, что у меня есть! Только спаси его! Пожалуйста!»

Я был готов отдать все.

Вежа молчала несколько долгих мгновений, глядя то на меня, то на неподвижное тело в телеге. Ее молчание было хуже отказа. Обычно она реагировала мгновенно — язвительным комментарием, циничным предложением, системным уведомлением. А сейчас она просто смотрела.

Наконец, она медленно покачала головой.

— Носитель, — ее голос прозвучал непривычно тихо. — Это так не работает.

— Как «не работает»?! — взорвался я. — Ты же Система! Ты можешь все! Воскресила же ты меня! «Феникс»! Активируй его! Я заплачу!

— Протокол «Феникс» — это экстренная мера для восстановления носителя, — терпеливо, словно объясняя ребенку очевидные вещи, ответила Вежа. — И он требует выполнения множества условий, включая наличие у цели… ну, скажем так, определенного системного интерфейса. У твоего друга его нет. Он обычный человек этого мира. Очень сильный, очень стойкий, но — обычный.

Она развела руками, и этот жест показался мне верхом цинизма.

— Система оперирует информацией, анализирует вероятности, просчитывает варианты развития событий. Я могу подсказать тебе верный ход, дать нужный навык в нужный момент, подвести ситуацию к выгодному для тебя исходу. Я могу манипулировать энергиями, ускорять процессы, даже влиять на физиологию — но в определенных пределах. Я могу усилить регенерацию, дать временный прилив сил, но я не могу создать жизнь из ничего. Или вернуть ее туда, где ее уже нет. Система — инструмент, а не божество, носитель.