Русь. Строительство империи 6
Шрифт:
— Громобой! — позвал я.
Здоровенный дружинник мигом оказался передо мной, вытянувшись в струну.
— Слушаю, княже!
— Пойдешь впереди. Сразу за дозором Ратибора. Будешь кричать. Громко. Чтобы слышали все, кто еще мог остаться там живым. Повторишь то, что кричал им перед началом обстрела. Про гнев князя, про их непокорность, про участь Киева. Пусть знают, за что их постигла кара.
— Так точно, княже! — рявкнул Громобой, его зычный голос эхом прокатился по лагерю. — Прокричу так, что у них и у мертвых уши заложит!
Войско двинулось. Мы втягивались в то, что еще недавно было Искоростенем.
— Слушайте, люди Искоростеня! Если вы еще живы! — ревел он, и его голос, казалось, заставлял дрожать горячий воздух. — Ваш князь Мал и его волхвы навлекли на вас беду! Они предали Русь! Они сожгли Киев! Они пролили кровь невинных! Великий князь предлагал вам милость! Вы отвергли ее! Вы глумились! Теперь познайте гнев Великого князя во всей его полноте! Искоростень стерт с лица земли! Участь Киева теперь кажется вам благословением! Это кара за вашу гордыню и предательство!
Мы продвигались все глубже в мертвый город. Никакого сопротивления. Ни единого выстрела, ни одного враждебного крика. Только тишина и голос Громобоя. Казалось, что огонь уничтожил все живое.
Но когда мы приблизились к реке Уж, которая протекала через город, картина изменилась. Здесь, у самой воды, разрушения были не такими тотальными. Несколько каменных строений, видимо, склады или бани, стояли не уничтоженные полностью. Огонь не смог перекинуться через широкое русло реки или был остановлен каменными стенами. И здесь были люди.
Сначала мы увидели одного, потом другого. Они выползали из-под обломков у самой воды, выбирались из каких-то ям, поднимались прямо из реки, где, видимо, прятались от жара. Грязные, оборванные, черные от копоти, с обезумевшими от ужаса глазами. Их было немного. Может, несколько сотен. Мужчины, женщины, дети. Все, что осталось от гордого древлянского племени, населявшего эту крепость.
При виде наших воинов, блестящих доспехами и оружием, при звуках громового голоса Громобоя, они замерли на мгновение, а потом ужас на их лицах сменился полным, безоговорочным отчаянием. Они падали на колени прямо в грязь и пепел. Простирали руки, плакали, бормотали что-то нечленораздельное. Кто-то пытался кланяться, ударяясь лбом о землю. Они молили не о справедливости, не о прощении, а просто о жизни.
Громобой продолжал вещать, но его голос теперь звучал на фоне этого тихого, отчаянного воя сотен людей. Ратибор остановил передовой отряд. Воины молча смотрели на эту картину. Даже самые суровые из них не могли скрыть смешанных чувств на лицах. Одно дело — сражаться с врагом, другое — видеть его таким, полностью сломленным и раздавленным.
Я подъехал ближе, остановив коня перед толпой коленопреклоненных. Их было больше, чем показалось сначала. Может, семь сотен, может, восемь. Меньше тысячи — из города, где еще три дня назад жило во много раз больше народу. Они смотрели на
Я смотрел на них с высоты своего боевого коня. Лица, черные от копоти, были искажены ужасом и мольбой. Глаза, пустые или полные слез, были устремлены на меня, как на единственного вершителя их судеб. Они ждали слова. Одного слова, которое решит — жить им или умереть прямо здесь, на берегу реки Уж, ставшей для них последним убежищем.
Вокруг расстилалось черное, дымящееся мертвое поле, которое когда-то было Искоростенем. Руины, пепел, смрад. И посреди этого — мои воины, в полном вооружении, строгими рядами, и эта толпа сломленных людей у их ног. Картина полного, абсолютного поражения. И моей безоговорочной победы. Жестокой, да, но необходимой.
Я поднял руку. Громобой, уловив знак, мгновенно замолчал. Его громовой голос оборвался на полуслове, и над пепелищем повисла тяжелая тишина. Все взгляды — и моих воинов, и этих несчастных — были прикованы ко мне.
— Древляне! — мой голос прозвучал негромко, но в установившейся тишине его было слышно отчетливо. Я не кричал, как Громобой. Я говорил как князь, выносящий приговор. — Города Искоростень больше нет. Вы сами навлекли на себя эту беду. Ваш князь Мал, ваши жрецы, ваша гордыня и предательство привели вас к этому. Вы сожгли Киев. Вы думали, Русь стерпит? Вы ошиблись.
Я сделал паузу. Они не шевелились, боясь дышать.
— Но Великий князь не ищет бессмысленной крови, — продолжил я. — Убивать безоружных и сломленных — не княжье дело. Вы хотели войны — вы ее получили сполна. Теперь война окончена. По крайней мере, здесь.
На некоторых лицах мелькнула слабая, почти безумная надежда.
— На этом месте, — я обвел рукой дымящиеся руины, — будет стоять не город древлян, а крепость Руси. Постоянный военный лагерь. Гарнизон Великого князя. Отсюда мои воины будут держать в страхе всю вашу землю, чтобы никому больше не пришло в голову поднять руку на Русь.
Я снова помолчал, вглядываясь в их лица.
— Более того, — я повысил голос, чтобы слышали и мои воины, стоявшие чуть поодаль. — Здесь будет не просто гарнизон. Здесь я начну создавать новую армию. Не ополчение, которое собирается от случая к случаю. А постоянное, обученное войско. Воинов, для которых война — ремесло. Дисциплинированных, верных только мне, Великому князю. Они будут учиться здесь новым приемам боя, новой тактике. Это будет ядро той силы, которая объединит Русь и сокрушит любого врага. Лучшая армия, какую видел этот мир.
Мои дружинники слушали внимательно. Идея постоянного, профессионального войска витала в воздухе, но теперь я озвучил ее. И место для начала было выбрано символично — на костях вражеской столицы.
Я снова повернулся к коленопреклоненным древлянам. Надежда на их лицах угасла, сменившись тупым ожиданием.
— Что до вас… — продолжил я. — Вы сожгли Киев. Вам его и восстанавливать. Вы все, кто остался здесь жив, — мужчины, женщины, даже подростки, способные носить камни, — отправитесь в Киев под конвоем. Будете работать. Отстраивать то, что разрушили. Это ваш единственный шанс искупить вину перед Русью и сохранить свои жизни. Кто будет работать усердно — тот, возможно, заслужит прощение со временем. Кто откажется или попытается бежать — умрет.