Русь. Строительство империи 6

Гросов Виктор

Часы тянулись мучительно медленно. Солнце уже коснулось верхушек деревьев, заливая поляну длинными, косыми тенями и окрашивая небо в тревожные красно-оранжевые тона. Лагерь постепенно затихал. Костры горели ярче в наступающих сумерках, воины разбились на кучки, ужинали чем бог послал, чистили оружие, перевязывали легкие раны или просто сидели молча, глядя на огонь. Но напряжение никуда не делось. Все знали, что лежит там, под импровизированным навесом из плащей, кто борется со смертью, и все ждали. Ждали вестей, хороших или плохих.

Я не отходил от Добрыни. Ратибор и Такшонь

подходили несколько раз, молча стояли рядом, потом уходили отдавать распоряжения по лагерю.

Время шло, а Добрыня не приходил в себя. Его дыхание оставалось таким же слабым. Кожа была холодной на ощупь. Надежда, так ярко вспыхнувшая во мне после слов Вежи, начала тускнеть, уступая место тревоге. Выжить после такого казалось невозможным чудом. Богатырь! да, он был богатырем по силе и духу, но даже у богатырей есть предел прочности.

Сумерки сгущались, превращаясь в ночь. Зажглись факелы, их неровный свет выхватывал из темноты наши фигуры, бледное лицо Добрыни, пятна крови на плащах. Глаза слипались.

И вдруг, в этой вязкой, тяжелой тишине, раздался тихий, хриплый стон. Он был таким слабым, что я сначала подумал — показалось. Но Искра тоже услышала. Она мгновенно наклонилась к Добрыне, приложив ухо к его губам.

Стон повторился, чуть громче. А потом его единственный уцелевший глаз дрогнул под опухшим веком и медленно, с видимым усилием, приоткрылся.

Я замер, боясь дышать. Искра тоже застыла. Мы оба смотрели в этот глаз — мутный, расфокусированный, не выражающий пока никакого осмысления. Он безразлично скользнул по моему лицу, по лицу Искры, по темному небу над нами. В нем не было узнавания, не было понимания, где он и что с ним. Просто открытый глаз.

Добрыня пришел в себя. Он вернулся из того страшного небытия, с самой грани смерти.

Жив. Сознание вернулось.

Глава 8

Один-единственный уцелевший глаз Добрыни смотрел на меня из-под чудовищно опухшего, багрово-синего века. Без осмысленного выражения, он просто был открыт. Но это было больше, чем я смел надеяться еще полчаса назад. Он вернулся из той черной бездны, куда его швырнули древлянские ублюдки, он сумел выкарабкаться.

Искра тихо отступила на шаг, вытирая пот со лба. Ее лицо было сосредоточенным и усталым. Она сделала все, что могла. Остальное зависело от самого Добрыни, от его нечеловеческой воли к жизни, да еще от богов, если им было дело до одного искалеченного воина на этой проклятой поляне.

— Княже… — прошептала Искра. — Он в сознании. Но… говорить он не сможет. Горло… там все плохо. И сил нет совсем. Ему нужен полный покой. И время. Много времени.

Я медленно опустился на колени рядом с импровизированным ложем из плащей. Добрыня лежал неподвижно, лишь грудь едва заметно вздымалась. Его тело было спеленуто чистыми тряпицами там, где Искра смогла остановить кровь и обработать раны. Но даже так видок был жуткий. Переломы, ожоги от пыток,

страшные раны. Как он вообще выжил? Воистину, богатырь. Не только телом, но и духом.

Я смотрел в его единственный глаз. Он медленно повернулся ко мне. Узнал? Понял, кто перед ним? Взгляд оставался мутным, но мне показалось, что в самой его глубине что-то мелькнуло. Тень узнавания. Или это я опять выдавал желаемое за действительное?

Говорить не может. Как же тогда узнать? Мне нужно было знать. Не для праздного любопытства. То, что Добрыня мог рассказать, могло изменить многое.

Идея пришла сама собой, простая, почти примитивная.

— Добрыня, — заговорил я, наклонившись. — Ты меня слышишь? Если да… моргни один раз. Попробуй. Просто один раз закрой и открой глаз.

Я затаил дыхание. Искра рядом тоже замерла. Несколько долгих секунд ничего не происходило. Глаз смотрел на меня так же неподвижно. Неужели я ошибся? Неужели сознание вернулось, но тело совсем не слушается?

И тут веко дрогнуло. Медленно, с видимым усилием, оно опустилось, закрыв глаз, и так же медленно поднялось. Один раз.

Сердце подпрыгнуло. Слышит! Понимает!

— Хорошо, Добрыня, — продолжил я, стараясь говорить ровно, хотя внутри все клокотало. — Очень хорошо. Теперь слушай. Я буду задавать вопросы. Если ответ «да» — моргни один раз. Если «нет» — моргни два раза. Понял? Если понял — моргни один раз.

Снова пауза. И снова медленное, тяжелое движение века. Один раз.

Есть контакт. Пусть такой, на грани возможного, но он есть.

Нужно было начинать с главного. С того, что жгло меня изнутри с момента получения страшной вести из Киева.

— Киев… Древляне ворвались внезапно. Это было предательство? Кто-то открыл ворота изнутри. Да?

Его глаз смотрел на меня. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем веко снова дрогнуло и опустилось. Один раз.

Да.

Я ожидал этого ответа. Рассказы выживших, само стремительное падение такой крепости — все указывало на измену. Но услышать подтверждение от Добрыни… Холодная волна ярости медленно поднялась из глубины души. Предатели. В самом сердце Руси.

— Эти… воины с золотыми орлами, о которых говорили беглецы. Византийцы? Да?

Снова ожидание. Мне показалось, что на его лице мелькнуло что-то похожее на гримасу боли, но, может, это была просто игра теней от факела. Веко опустилось. Поднялось. Один раз.

Да.

Значит, не просто дикие древляне, опьяненные возможностью грабежа. За ними стояла Империя. Лев Скилица и его люди. Они дергали за ниточки, направляя топор войны руками лесных дикарей. Хитро. Подло. И это в их стиле.

Теперь, самое тяжелое. Я должен был спросить.

— Ярополк… Ты видел его смерть?

Глаз Добрыни смотрел прямо на меня. Долго. Неподвижно. Потом веко дрогнуло дважды. Медленно, с паузой между морганиями. Нет. Он не видел.

Но я не остановился.

— Но он скорее всего, мертв. Погиб в той резне? Да?

Пауза. Длинная, мучительная. Я видел, как трудно дается ему каждое движение. Но он ответил. Один медленный кивок века.

Да.

Ярополк сгинул. Скорее всего, один из первых.