Русь. Строительство империи 6

Гросов Виктор

Ее слова разбивали мою последнюю надежду. Значит, все? Бесполезно? Добрыня обречен? Горечь и злость на собственное бессилие захлестнули меня. Зачем тогда вся эта Система, все эти ранги, очки, навыки, если в самый важный момент ты не можешь спасти человека?

Я отвернулся от Вежи, не в силах больше видеть ее спокойное, почти сочувственное лицо.

И тут Вежа добавила, словно между прочим:

— К тому же… зачем возвращать жизнь туда, где она еще теплится?

Я резко обернулся к ней.

— Что?.. Что ты сказала?

— Я сказала, — повторила Вежа. — Что твой друг еще не умер.

Он держится. Удивительная воля к жизни у этих ваших… богатырей. Балансирует на самой грани, но еще не перешел черту.

Не умер!

Он еще жив!

Не показалось! Та дрогнувшая ресница — это была не агония, не обман зрения! Он жив! Добрыня жив!

Радость волной хлынула в душу, смывая горечь. Он жив!

— Вежа! — я снова схватился за нее, как утопающий за соломинку. — Что делать? Как ему помочь? Скажи! Ты же знаешь! Ты видишь его состояние!

Вежа отстранилась.

— Мои возможности ограничены, носитель. Я могу провести быструю диагностику, но лечение… Это вне моей компетенции в данном случае. Здесь нужна не системная магия, а вполне земное искусство лекаря. И поторопись. Его жизненные силы иссякают с каждой секундой.

Она щелкнула пальцами, и перед моим внутренним взором мелькнул короткий отчет — перечень травм Добрыни. Длинный, страшный список: множественные переломы, повреждения внутренних органов, огромная кровопотеря, черепно-мозговая травма, следы пыток… Но в конце — короткая строка: «Жизненные показатели: критические, но стабильные. Прогноз: крайне неблагоприятный без немедленного вмешательства».

«Критически, но стабильны». «Не умер». Эти слова стали для меня спасательным кругом.

— Спасибо, Вежа, — выдохнул я, уже не обращая внимания на ее обычное исчезновение — она просто растворилась в воздухе.

Я обернулся к Ратибору и Такшоню, которые с тревогой наблюдали за моим странным разговором с пустотой.

— Он жив! — мой голос звенел от смеси радости и отчаянной решимости. — Добрыня жив! Но ему нужна помощь! Срочно! Где Искра?!

И словно в ответ на мой крик, сквозь расступившуюся толпу воинов к нам бежала моя лекарка, хрупкая девушка с огненными волосами и стальным характером. За ней спешили ее помощницы, неся свои лекарские сумки и свертки с чистым тряпьем. Увидев то, что лежало в телеге, Искра на мгновение замерла, ее лицо побелело, но лишь на долю секунды. Профессионализм лекаря мгновенно взял верх над шоком. Она подбежала к телеге, отстраняя меня, и склонилась над Добрыней, ее пальцы уже прощупывали пульс на шее, глаза быстро и внимательно осматривали страшные раны.

— Живой… — прошептала она скорее для себя, чем для нас. — Но еле-еле… Нужна вода! Чистые тряпки! Нож! Огонь! Быстро!

Команды Искры прозвучали резко, мгновенно разрезая оцепенение, охватившее меня и окружающих воинов. Ее профессиональная собранность посреди этого кошмара действовали отрезвляюще. Никаких сомнений, никаких колебаний — только четкие, быстрые действия, направленные на спасение жизни.

— Воды! Чистого тряпья! Огня! — повторил я ее слова громче, обращаясь к замершим дружинникам. — Живо! Расчистить место!

Воины бросились исполнять приказы. Кто-то побежал к обозу за бурдюками с водой, кто-то начал рвать на полосы рубахи,

самые чистые, какие нашлись. Несколько человек быстро развели небольшой костер чуть поодаль, готовясь накалить лезвие ножа для прижигания. Суета вокруг телеги стала осмысленной, направленной.

— Осторожно! — скомандовала Искра, уже обрезая ножом остатки окровавленной одежды Добрыни, чтобы получить доступ к ранам. — Князь, помоги! Ратибор, Такшонь, держите с той стороны! Аккуратно, не трясти!

Мы вчетвером — я, Ратибор, Такшонь и один из дюжих дружинников — наклонились над телегой. Поднимать истерзанное, почти безжизненное тело друга было мучительно тяжело. Оно казалось хрупким, словно любое неосторожное движение могло окончательно оборвать ту нить, за которую он цеплялся. Мы перенесли его с телеги на расстеленные на земле плащи, стараясь действовать как можно плавнее.

Искра тут же опустилась на колени рядом, ее помощницы расположились вокруг, подавая ей то, что требовалось. Работа закипела. Это была страшная работа. Кровь, грязь, открытые раны, переломанные кости… Искра действовала быстро, сосредоточенно, ее тонкие пальцы порхали над телом Добрыни, очищая раны, заливая их какими-то отварами из ее сумок, прижигая раскаленным ножом самые опасные кровотечения. Шипение горячего металла на живой плоти, тихие стоны, вырывавшиеся у Добрыни сквозь стиснутые зубы (он был без сознания, но тело реагировало на боль), короткие команды Искры — все это сливалось в жуткую симфонию борьбы за жизнь.

Я стоял на коленях рядом, делая то, что она говорила: придерживал голову Добрыни, подавал ей инструменты, смачивал тряпки в воде, смывал кровь.

В какой-то момент к нам подошел Степан. Он молча опустился на колени с другой стороны от Искры и тоже начал помогать. Я удивился — откуда у него такие навыки? Но потом вспомнил его Милаву. Видимо, девушка не теряла времени даром и успела кое-чему научить своего суженого. Он уверенно накладывал жгуты, помогал Искре фиксировать сломанные конечности импровизированными шинами из веток и полос ткани. Его сосредоточенное участие было очень кстати.

Вокруг нас продолжалась своя жизнь. Помощницы Искры, те, что не были заняты с Добрыней, разбрелись по поляне, оказывая помощь другим раненым. Их было много. Стоны, крики боли, тихие просьбы о воде смешивались с командами десятников, собиравших своих людей, и треском костров, которые разводили по всему лагерю — приближался вечер. Но здесь, вокруг расстеленных плащей, на которых лежало истерзанное тело Добрыни, царила атмосфера напряженной тишины, прерываемой лишь деловитыми указаниями Искры и звуками ее страшной работы.

Время текло незаметно. Солнце медленно ползло к горизонту, окрашивая небо в багровые тона. Искра работала без устали. Она обработала и перевязала десятки ран, остановила самые сильные кровотечения, влила в Добрыню какие-то укрепляющие отвары. Но состояние его оставалось тяжелым. Дыхание было слабым, прерывистым, кожа — холодной и липкой от пота. Пульс едва прощупывался. Он был жив, но жизнь эта висела на волоске.

Я смотрел на неподвижное лицо товарища, на котором уже не было той страшной маски боли — Искра аккуратно обмыла его — и видел лишь бледность и измождение.