Русь. Строительство империи 6
Шрифт:
Я отвернулся от них, снова глядя на огонь. Милосердия здесь не будет. Только праведный гнев и полное возмездие.
Глава 9
Я стоял на холме, ветер доносил до меня жар горящего города. Искоростень пылал. Не отдельные дома или улицы — вся древлянская столица превратилась в один исполинский костер, ревущий и пожирающий сам себя. Черный дым поднимался к низким, хмурым небесам, застилая предрассветную серость. Пахло гарью, от чего першило
Внизу, у подножия холма, методично работали машины Степана. Десять катапульт, уродливые деревянные чудовища, раз за разом вздрагивали, их метательные рычаги со скрипом взмывали вверх, отправляя в полет очередной глиняный горшок с огненной смесью. Я видел, как расчеты суетятся у своих механизмов: подтаскивают новые снаряды, проверяют натяжение канатов, поджигают фитили. Работа шла без передышки, отлаженно, как будто они не город живьем сжигали, а просто выполняли рутинное упражнение.
Каждый пуск сопровождался знакомым набором звуков: натужный скрип дерева, свист летящего горшка, глухой звон при падении и почти мгновенная вспышка нового очага пламени там, внизу. Я давно перестал считать попадания. Целиться уже было некуда — горело все. Огонь перекидывался с крыши на крышу, с забора на забор, пожирал деревянные мостовые, амбары, терема. Даже те участки стен, что уцелели после обрушения башни, теперь были охвачены пламенем. Древлянская твердыня превращалась в пепел на моих глазах.
Время текло вязко. Я не двигался с места, только плотнее кутался в плащ от пронизывающего ветра, несущего пепел. Рядом со мной так же неподвижно стоял Ратибор. Он тоже смотрел на город, и лицо его оставалось непроницаемым. Такшонь и Веслава отошли к своим воинам, проверяя посты.
Работа должна быть доделана до конца. Никаких полумер. Никакого штурма, никаких потерь с нашей стороны. Они отвергли мое предложение, они глумились над памятью Святослава, они изувечили Добрыню, они предали Русь, приведя сюда византийцев и спалив Киев. За все это полагалась только одна плата — полное уничтожение. Искоростень должен был стать наглядным уроком для всех. Для Мала, если он еще жив там, в этом аду. Для византийцев, где бы они ни прятались. Для Оттона и Мешко на западе. Для всех, кто посмеет встать у меня на пути.
Я не чувствовал ни злорадства, ни жалости. Только холодную, выжигающую пустоту внутри и твердое осознание правильности своих действий. Это была не месть — хотя элемент возмездия, конечно, присутствовал. Это была политика — жестокая, кровавая, но единственно возможная в этом мире, в это время. Силу здесь уважали больше, чем милосердие. А я должен был показать силу Великого князя Руси.
Скрип катапульт стал реже. Я заметил, что люди Степана двигаются уже не так проворно, чаще останавливаются, переговариваются. Запас снарядов подходил к концу. Я прикинул в уме: обстрел шел уже много часов подряд. Даже привезенных запасов горючей смеси и глиняных горшков не могло хватить на вечность.
Вскоре ко мне торопливо поднялся Степан. Лицо его было черным от копоти, глаза красными от дыма и бессонной ночи. Он остановился передо мной, тяжело дыша.
— Княже, — голос его был хриплым. — Снаряды на исходе. Горшков осталось… ну, может, три десятка на все машины. Больше нету.
Он вопросительно посмотрел на меня, ожидая приказа. Продолжать до последнего?
Я окинул взглядом пылающий город. Огонь уже не бушевал так яростно, как в первые часы. Он сделал свое дело. Большие строения обрушились, остались только остовы стен да кучи тлеющих углей. Но жар все еще был нестерпимым, а дым валил так же густо. То, что могло сгореть, — сгорело. То, что осталось, — дотлеет само. Дальнейший
— Хватит, Степа, — сказал я, тяжело вздохнув. — Прекратить огонь. Пусть люди отдохнут.
Он коротко поклонился:
— Слушаюсь, княже.
Он развернулся и почти бегом спустился с холма к своим катапультам. Вскоре его команды разнеслись внизу. Последние несколько горшков неуклюже взмыли в воздух, упали в огненное марево. И потом все стихло.
Скрип катапульт прекратился. Стало непривычно тихо. Только рев и треск огня нарушали эту тишину. Десять осадных машин замерли, их рычаги опустились. Расчеты отошли от них, устало садясь прямо на землю, передавая друг другу бурдюки с водой. Их работа была окончена.
Я продолжал стоять на холме, глядя на Искоростень. Теперь он был предоставлен сам себе, своей огненной агонии. Предстояло ждать. Ждать, пока огонь сделает свое дело до конца, пока можно будет войти в то, что осталось от древлянской столицы.
Два дня и две ночи Искоростень догорал. Огонь медленно пожирал то, что еще оставалось, затихая и вспыхивая вновь, когда добирался до нетронутых пожаром погребов или обрушивал очередную стену. Над руинами висело плотное марево горячего воздуха, искажавшее очертания далеких холмов. Дым стал менее черным, но не менее едким. Запах гари пропитал все вокруг — одежду, волосы, кожу. Даже вода в ручьях, казалось, отдавала гарью.
Наш лагерь замер в ожидании. Воины отдыхали, чистили оружие, штопали одежду, переговаривались вполголоса. Не было ни песен, ни громкого смеха. Все понимали — работа еще не закончена. Люди Степана приводили в порядок свои катапульты, смазывали механизмы, готовя их к возможному походу дальше. Искра и ее помощницы без устали возились с ранеными, особенно с Добрыней. Он все еще был плох, но жив, а это уже было чудом. Я навещал его пару раз — он лежал без движения, лишь единственный глаз иногда поворачивался в мою сторону. Понимал ли он, что происходит вокруг? Неизвестно.
Я проводил время в своем шатре, изучая карты, или просто стоял на том же холме, наблюдая за медленным угасанием древлянской столицы. Сон не шел. Образы пылающего города, изувеченного Добрыни, сожженного Киева стояли перед глазами. Но я не позволял себе поддаваться ни гневу, ни сомнениям. Решение было принято. Пути назад нет.
Воеводы — Ратибор, Такшонь, Веслава — держались рядом, готовые выполнить любой приказ. Такшонь заметно нервничал, ему не терпелось ворваться в город, пусть даже в пепелище, и убедиться, что враг уничтожен окончательно. Ратибор оставался спокоен, как скала, но я видел по его глазам — он тоже ждет. Веслава была сосредоточенна, ее лазутчики постоянно уходили на разведку по окрестным лесам, проверяя, не собираются ли где уцелевшие древлянские отряды, не готовят ли засаду. Но окрестности были пусты. Те, кто не успел укрыться в Искоростене перед нашей осадой, разбежались при первых же звуках работы катапульт.
На третий день дым над руинами стал совсем редким, седым. Жар спал настолько, что можно было подойти ближе. Огонь угас почти везде, лишь кое-где в глубине завалов еще тлели угли, выпуская тонкие струйки дыма. Внешняя стена, гордость древлян, представляла собой жалкое зрелище — обугленные бревна, груды битого камня, зияющие проломы там, где рухнули башни. Город лежал перед нами.
— Пора, — сказал я воеводам, собравшимся у моего шатра на рассвете. — Стройте войско. Входим.
Закипела работа. Сотни выстраивались в походные колонны. Щиты на левую руку, мечи и топоры наготове. Вперед я поставил несколько сотен опытных дружинников под командой Ратибора — расчистить путь, проверить, нет ли ловушек или затаившихся врагов. Сам я собирался войти с основной частью войска.