Русский язык в зеркале языковой игры

Санников Владимир Зиновьевич

2. Приводимые нами наблюдения крайне отрывочны: наивные философские представления рассматриваются нами исключительно на основании языковых данных, даже еще уже — на основании данных языковой игры. Рассматриваемые ниже группы соответствуют понятию «лексикографического типа». По определению Ю. Д Апресяна, это «группы лексем, имеющих хотя бы одно общее свойство (семантическое, прагматическое, коммуникативное, синтаксическое, со-четаемосшое, морфологическое, просодическое и т. п.)» [Апресян 1995: т. П, 349].

21 - 1789

3. Вот в двух словах картина, которая вырисовывается на основании изучения языковой игры. Всё окружающее делится на «живое» (человек, собака, воробей) и «неживое» (дерево, камень, вода). Вероятно, основной признак, по которому проводится это разделение,—не наличие/отсутствие души (какпредполагается самими лингвистическими терминами «одушевленность/неодушевленность»), а способность к свобод ному перемещению в пространстве. Души нет ни в мухе, ни в сосне, но сосна

не может передвигаться, и существительное соснаявляется, в отличие от существительного муха,неодушевленным. Говорящие сознают и иногда обыгрывают некоторую условность этого разделения, наличие промежуточных случаев. Так, отчетливо осознается (и подтверждается языковыми данными) двойной статус умерших: они были (и помнятся) живыми (отсюда возможность вхождения соответствующих существительных в конструкции, обозначающие живых (ср.: Покойника(не: покойник) положили в гроб),но в данный момент они мертвы (отсюда нежелательность вхождения соответствующих существительных, например, в конструкцию с дательным «предназначенности», ср.: Купил отцу лекарство,но не: * Нанял отцу похоронную колесницу).Особое место среди «живого» занимают люди, противопоставленные животным, а среди людей — вездесущие, вечные и всемогущие боги.

4.По справедливому замечанию Т. В. Булыгиной, существенность выделения тех или иных категорий «определяется в первую очередь (...) целым рядом собственно языковых ограничений—лексического и грамматического характера» [Булыгина — Шмелев 1997: 29]. Т. В. Булыгина и А. Д. Шмелев отмечают далее: «можно заранее предполагать, что всякая мыслительная категория должна получить то или иное языковое отражение — хотя бы в частных сочетаемостных ограничениях, свойственных данной единице» [Булыгина — Шмелев 1997: 27]. Дело, однако, в том, насколько языковое отражение той или иной мыслительной категории лингвистически существенно. Важно, чтобы это была «именно “языковая” (а, например, не литературная, не общесемиотическая или общекультурная, не философская) картина...» [Апресян 1995: т. 2,349]. Так, может быть выделена логическая категория «белые предметы» («снег», «молоко», «мел» и т. п.), она получает языковое отражение в сравнительных конструкциях типа белый как снег {молоко, мел),но этим лингвистическая существенность этой категории исчерпывается (см. [Булыгина — Шмелев 1997: 28]). Лингвистическая существенность рассматриваемых нами категорий подтверждается наличием целого ряда языковых ограничений, не только морфологических или синтаксических, но и лексических. Исследования последнего времени показали ошибочность представления, что в грамматике следует непременно «отвлекаться» от любых лексических различий (см. [Булыгина — Шмелев 1997: 16], а также [Арутюнова 1976: 217]). Языковая игра хорошо иллюстрирует (а иногда помогает обнаружить) некоторые из ограничений на сочетаемость каждой из выделенных групп. Среди ограничений, которые мы будем рассматривать, есть ограничения лексические и (более важные и интересные) грамматические. Выделялись семантические категории, наиболее часто подвергающиеся обыгрыванию (что очевидным образом указывает на их существенность). Обыгрывание чаще всего проявляется в том, что об одном объекте (напр., о человеке) говорится с использованием тех средств, которые приняты при описании другого объекта (животных, растений, неодушевленных предметов). Подобные скрытые сравнения разнотипны: человек сравнивается с животным, растением, предметом; «очеловечивается» животное, растение, неодушевленный предмет, животное сравнивается с растением или предметом и т. д.

5. Раздел состоит из двух подразделов. В подразделе 1 рассматривается противопоставление одушевленного неодушевленному, которое Т. В. Булыгина и А. Д. Шмелев справедливо считают «одним из наиболее грамматичных» для русского языка. Однако в каждой из этих двух основных групп есть семантические классы, характеризующиеся некоторыми специфическими ограничениями. Это, например, людив противопоставлении животным,; растенияв противопоставлении предметам.Эти классы будут рассмотрены в подразделе 2. Здесь же рассматривается класс умерите —промежуточный между группами одушевленноеи неодушевленное.Есть языковые особенности, которые ломают намеченные границы и предполагают другое разбиение на группы и классы. Животные «ближе» к людям, чем неодушевленные предметы (в том числе и растения), однако существуют языковые особенности, сближающие человека с растениями и некоторыми другими неодушевленными предметами. Обыгрывание некоторых из этих особенностей рассматривается также в подразделе 2.

1. Одушевленное vs. неодушевленное

Наиболее существенно для русского языка — грамматическое противопоставление одушевленного неодушевленному. Оно

обязательно должно быть выражено, даже там, где желательно было бы обобщенное название, включающее как одушевленный, так и неодушевленный предмет. Ср.: ...сначала он[Саша] искал подобие своему поступку, а затем уже поступал, но не по своей необходимости, а из сочувствия чему-нибудь или кому-нибудь (А. Платонов, Чевенгур). «Лингвистическая существенность выделения категории одушевленности/неодушевленности (в частности для русского языка) определяется в первую очередь не той несовместимостью названий неодушевленных предметов с некоторыми предикатами, которая является отражением реальной несовместимости соответствующих представлений, а целым рядом собственно языковых ограничений —лексического и грамматического характера» [Булыгина — Шмелев 1997: 29]. Языковая игра хорошо иллюстрирует некоторые проявления противопоставления одушевленного неодушевленному (это, в первую очередь, местоимение кто,категория одушевленности). В ряде случаев языковая игра позволяет выделить некоторые не отмеченные ранее особенности этого противопоставления.

Об одушевленном как о неодушевленном

1. Аномально использование местоимения чтои его производных по отношению к людям, ср.:

(1) — Садитесь, я не люблю, если передо мной стоит что-нибудь большое (А. Чехов, Тина, I).

(2) На следующий день начались занятия. Кроме Васьки-оболтуса, за учебным столом оказалась еще какая-то девочка постарше, потом мальчик поменьше и еще что-то совсем маленькое, стриженое, не то мальчик, не то девочка (Тэффи, Репетитор).

(3) [О женщине, которая искала богатого мужа] ...ей кто-то сказал, что вообще как будто писатели живут довольно недурно(...) И пусть она среди этой прослойки что-нибудь себе поищет(М. Зощенко, Бедная Лиза) — нейтральное употребление: кого-нибудь себе поищет.

2. В конструкциях с глаголами передвижения (ехать, уезжать, отправляться, приезжать, возвращатьсяи т. п.) творительный падеж существительного указывает способ передвижения (Я еду поездом),а временное определение при нем —время (Я еду вечерним поездом),однако это существительное не может быть указанием на живое существо (*# еду рикшей) — хотя функционально они совпадают. Это различие обыгрывается в целом ряде шуток. Ср.:

(4) Уехал поездом, вернулся ослом.

(5) Сегодня вечерней лошадью я возвращаюсь в мою милую Одессу(К/ф «Неуловимые мстители»).

3. Xраскалывает нечто Y-om.

(6) (Давка в помещении] А меня вдруг стиснуло, как севрюгу и понесло вправо. «Батюшки,—думаю,—дверь бы не расшибить».—Граждане,—кричу,—легче, за ради бога! Дверь, говорю, человеком расколоть можно(М. Зощенко, Кинодрама).

Анна Вежбицка в универсальном определении «инструментального падежа» предполагает «намеренность (т. е. желание)» Х-а («X хотел, чтобы нечто произошло с Y-ом») или же ненамеренность, случайность, непроизвольность Х-а [Вежбицка 1985а: 317—319]. А. Д. Кошелев показал, что здесь возможен и неодушевленный агенс (и, тем самым, отсутствие намеренности/ненамеренности): Вода своими каплями долбит камень, Вулкан покрыл город пеплом(см. [Кошелев 1996: 152]). Аномальность в приведенном примере из рассказа Зощенко вызвана не отсутствием намеренности, а чем-то другим. Дело, видимо, в том, что инструментом может быть предмет (Иван убил Петра молотком),«непредметная сущность» (Иван убил Петра взглядом /мыслью/ своим равнодушием / коронным ударом справа)[Кошелев 1996: 152], часть тела (Расколол дверь головой),но не человек или животное «в целом». Плохо: *расколоть дверь (разбить стекло) человеком, собакой, Петей.

Еще одно близкое по смыслу ограничение обыгрывается в след, шутках:

(7) [Лозунг]

Одернут немедленно должен быть всякий,

Кто кусает прохожих посредством собаки

(В. Ардов, Лозунгофикация).

(8) Мужчина забивает гвоздь при помощи молотка , а женщина при помощи мужчины (Ф. Кривин).