Сара Фогбрайт в академии иллюзий

Бронзова Полина

— Он ещё сказал, мы должны есть как птички, — пожаловалась я.

— То есть, не меньше четверти собственного веса в день? — уточнил Персиваль. — Какие именно птицы, он не сказал? Некоторые и вовсе за сутки съедают больше, чем весят сами.

Твёрдо уверившись, таким образом, что приличия будут соблюдены, мы отправились на кухню, стараясь держаться тихо.

Во всём огромном доме жили три человека, не считая нас, и надо же такому случиться, что миссис Колин именно теперь возилась на кухне! Напевая себе под нос, она сновала между столом и

печью. Не сговариваясь, мы шмыгнули в сторону и спрятались за дверью, пока миссис Колин ничего не заметила.

На разогретой сковороде зашкварчал бекон. Нож ударил о яичную скорлупу. Ах, как вкусно пахло!

Персиваль осторожно выглянул, присмотрелся, а затем поманил нас к лестнице и радостно зашептал:

— Это для нас. Живее, вернёмся в комнату!

— С чего ты решил, что для нас, умник? — не поверил Сэм.

— Там шесть яиц, а шесть делится на три, если ты не знал, умник! — сказал Персиваль, толкнув его в плечо. — Идём, дождёмся в комнате, как приличные девушки.

Мы вернулись к себе и принялись ждать. Персиваль даже засёк время.

Прошло десять минут.

— Ну? — спросил Сэм. — И где? Сколько там жарится яичница, а, умник?

— Не съест же она одна шесть яиц! — сказал Персиваль. — Сейчас разложит по тарелкам. Может, ещё сделает нам тосты и чай. Забьёмся? Что ставишь?

Сэм поставил набор карандашей против новенького складного ножа. Они пожали руки и заставили меня разбить рукопожатие. Мы стали ждать дальше.

Кажется, никогда в жизни я так ничего не хотела, как теперь эту яичницу. Запах бекона стоял у меня в носу, вкус ощущался на языке. О, поджаристая, чуть хрустящая яичница с едва застывшим желтком! А если ещё и с тостами! Горячий желток на подрумяненном хлебе…

Пустота внутри меня издавала тихие звуки. Пытаясь их заглушить, я схватила подушку с кровати и прижала к себе. Скорее бы, скорее, о, пожалуйста, скорее!

Прошло ещё десять минут.

— Как знаете, а я спущусь, погляжу, — сказала я. — Даже если мы с ней столкнёмся на лестнице, не вижу ничего страшного.

А вот миссис Колин увидит, потому что свою порцию я проглочу прямо там же, на лестнице, жадно заталкивая руками в рот, и плевать на осуждение. Птички тоже едят без вилок, так что всё в порядке.

Мы тихонько спустились.

Миссис Колин сидела к нам спиной, протянув ноги к огню, и ковыряла в зубах. Пустая сковорода на подставке и грязная тарелка свидетельствовали о том, что Персиваль только что проиграл нож.

— Чё, не съест, а? — зашипел Сэм. — Не съест, а, умник?

— Да быть не может! — ошарашено прошептал Персиваль.

Я уже считала эту яичницу своей!

Меня охватил ужасный гнев, даже в глазах потемнело. Я и не знала, что способна на такие чувства. Кажется, я сгребла Сэма и Персиваля за пиджаки и утащила наверх. По крайней мере, когда перед глазами просветлело, я уже находилась в комнате, а они стояли рядом и поправляли одежду, глядя на меня с некоторой тревогой.

— Сэм! — велела я, устремив на него палец. — Рисуй

мышь! Гадкую, жирную, облезлую мышь, и пусть она сидит на задних лапах!

— А… — начал было он, но осёкся и послушно нарисовал, притом довольно быстро, и протянул мне блокнот.

— Жди здесь, — сказала я ему и развернулась к Персивалю. — Ты идёшь со мной.

— Почему он? — спросил Сэм с некоторой обидой.

— Да, почему я? — польщённо спросил Персиваль.

— Тебе хорошо удаётся писк, — отрезала я.

Его лицо вытянулось, но спорить он не стал.

Миссис Колин всё ещё сидела у огня, погружённая в мечтательную дремоту. Она поставила греться чайник, а тарелки мыть не спешила.

Я вгляделась в эскиз, а затем, вытянув руку, прошептала, вкладывая в заклинание весь свой гнев:

— Ripeti avedo, imagina, mossa!

У тарелки появилась мышь, но миссис Колин пока её не заметила. Персиваль слабо пискнул.

Я закрыла глаза и представила, как мышь водит носом, принюхиваясь. Она чует, как от тарелки пахнет яичницей. Тарелка ещё тёплая, там остались крошки. По дну размазан желток, его можно слизать. У бортика темнеет забытый кусочек бекона. Мышь ступает на край тарелки маленькими лапками, бросает вороватый взгляд на миссис Колин и тянется к бекону…

Раздался дикий вопль, грохот, а потом — я даже глаза не успела открыть — Персиваль схватил меня под руку и уволок под лестницу. Миссис Колин пробежала над нами, визжа:

— Виктор!.. Виктор, что творится, почему ты не следишь!..

— Мисс Сара Фогбрайт, — торжественно сказал Персиваль, — вам высший балл за практику!

Но я теперь была так сердита, что даже радоваться не могла.

— Путь чист? — спросила я. — Так чего мы теряем время?

Мы со всех ног бросились в кладовую и схватили, что под руку попало: ветчину и хлеб. По пути я успела бросить взгляд на тарелку. Миссис Колин расколотила её сковородой.

Рядом уже слышались голоса, высокий женский и ворчливый мужской. Они приближались, так что мы шмыгнули на узкую чёрную лестницу и ушли по ней, друг за дружкой, и окольным путём вернулись в комнату, где с надеждой и нетерпением нас ожидал Сэм.

Мы не взяли ни тарелок, ни вилок. Мы резали хлеб складным ножом и подрумянивали в камине прямо так, на ноже. Мы клали ветчинные ломти на превосходную, высокого качества бумагу для чертежей. Мы честно разделили всё натрое — попробовал бы кто сейчас заикнуться, что девушки едят меньше юношей!

Жирные руки мы утёрли о простыню, а потом решили её сжечь. На ней остались дыры с тех пор, как Сэм изображал вазу, а теперь ещё появились и пятна, и я не знала, как это объяснить, если кто-нибудь спросит.

От простыни повалил едкий дым. Мы надеялись обойтись раскрытым окном, но вскоре стало ясно, что придётся отворить и дверь, если мы не хотим задохнуться. К тому же с той стороны кто-то учуял вонь и требовательно застучал.

Я открыла. За дверью стоял граф Камлингтон, и у него явно имелись вопросы.