Савмак. Пенталогия
Шрифт:
Прикрыв ноги барсовой шкурой, Левкон полулежал на диване головой к закрытому окну и, держа в вытянутых руках отмотанный на длину локтя свиток, быстро скользил по нему глазами в ярком свете стоявшего на столике у изголовья трёхфитильного светильника.
– Входи, входи, не бойся, - подняв взгляд с папируса на растерянное лицо юного скифа, улыбнулся Левкон. Опустив за собой полог, Герак остался стоять в дверном проёме, готовый в случае необходимости переводить.
– Герак сказал мне, будто ты сын скифского этнарха. Это правда?
– опустив на бедро свиток, спросил Левкон.
Кровь горячей волной прихлынула к побледневшему лицу
– Нет, - еле сумел выдавить он из себя.
– Так я и думал. Зачем же ты соврал?
Савмак молчал, упорно разглядывая носки башмаков у края разостланной на полу медвежьей шкуры.
– А я-то думал послать гонца к этнарху хабов с доброй вестью, что его сын жив, - сказал Левкон, с любопытством разглядывая пунцовые скулы и уши юноши, ставшего гораздо симпатичнее после того как отрасли и заструились плавными волнами вокруг головы его светло-золотистые волосы. Мгновенно вскинув на царевича глаза, Савмак энергично замотал головой:
– Я не сын этнарха... Даром загоняет коня.
– Ладно, иди работать, - отпустил скифа Левкон, вновь поднимая над головой свиток Эратосфена.
– Ну не дуйся, как мышь на зерно!
– сказал с виноватой усмешкой Герак, выйдя вслед за приятелем в пустой андрон.
– Я же для тебя старался. Ну!
Бросив на доносчика уничижительный взгляд, Савмак молча пошёл на поварню, где его с нетерпением ждал Дул и привычная грязная работа.
Итак, Герак, на которого он возлагал почти все свои надежды, проверку не выдержал. Доверяться ему нельзя - предаст. Первое впечатление о нём Савмака оказалось верным: хозяйский холуй и подлый доносчик! Ещё меньше надежды было на самодовольного болтуна Дула. Нужно будет приглядеться получше к другим рабам: может, кто-нибудь из сарматов окажется более подходящим для задуманного им опасного дела?
Пока же было ясно одно - это самое дело теперь надолго откладывается.
7
Посапывая от натуги, словно загнанный конь, Канит, в который уже раз за долгую зимнюю ночь, усердно топтал вздыбленным "жеребцом" широкий мясистый зад жены старшего брата Радамасада Акасты. Они лежали на правом боку, утопая в мягких овчинах широкого акастиного ложа. Руки Канита (правая просунута под мягким женским боком) свирепо терзали огромные, тугие, как наполненные под завязку бузатом бурдюки, груди Акасты, губы непрестанно целовали гладкую, тёплую кожу на её лопатках, левом плече, шее, скуле, наконец отыскали в кромешной тьме её распахнутые то ли в улыбке, то ли в немом крике жаркие уста. И хоть угли в стоявшей где-то посреди комнаты глиняной жаровне давно остыли, а шерстяное покрывало, которым они поначалу укрывались, сползло куда-то к ступням, занятые делом, они не чувствовали холода - обоим было жарко.
На другой же день после возвращения Скилака из боспорского похода Радамасад с младшими жёнами и их детьми уехал к себе в Напит, вновь оставив старшую жену Акасту в Таване на положении соломенной вдовы. За прошедший с той поры месяц с лишним 15-летний Канит, давно вожделённо поедавший голодными глазами пышнотелую жену старшего брата, поборов, наконец, страх и стыд, сумел протоптать тайную тропку в её одинокую спальню, успокаивая себя тем, что раз Радамасад не взял её с собой в Напит, как других жён, значит, любовь его к ней остыла, а с неё, если он разок-другой ею попользуется, не убудет. Горькие события минувшей осени научили
Задохнувшись, Канит оторвался от алчных губ Акасты, перевернул её на живот и, переводя дух, с полминуты полежал на ней, как на мягкой пуховой перине, сладко чувствуя, как она, что та кобылица, играет под ним пухлыми желейными ягодицами. Крепко, как поводья, сжав её утопающие в длинношерстной овчине груди, Канит вновь "закусил удила", резво поскакав на её мягком, упруго пружинящем заду, с каждой минутой всё убыстряя и убыстряя темп скачки. Наконец, минут через семь-восемь, уже задыхаясь и весь покрывшись "мылом", почувствовав приближение желанного конца сладкой муки, он сел ей на толстые ляжки, затиснул своего изнурённого бешеной скачкой "жеребца" между её мягких гороподобных ягодиц и, сделав несколько коротких плавных движений, с наслаждением оросил её спину липким мужским "молоком".
Сделав своё дело, Канит отвалился в сторону и, закинув руки за голову, удовлетворённо вытянулся на спине. Акаста тотчас повернулась к нему и принялась благодарно целовать его острое мальчишечье плечо и бурно вздымающуюся грудь, с нежностью оглаживая тёплой ладонью его впалый живот и узкое, стройное бедро. Ощущать безраздельную власть над красивой, гладкотелой 30-летней женщиной, послушной любому его желанию, как хорошо выезженная лошадь, ему, 15-летнему юнцу, только-только научившемуся пользоваться своим тайным "оружием", было невыразимо приятно.
– Счас я малость передохну и оседлаю тебя ещё разок, - сказал он, кладя руку ей на грудь.
– Какой же ты ненасытный!
– довольно усмехнулась она и жарко чмокнула его в щёку.
– Нет, миленький, на сегодня, пожалуй, хватит. Вон как я тебя загоняла - одна кожа да кости, хе-хе-хе!.. Надобно тебя поберечь. Да и ночь уже, наверное, на исходе, - вздохнула она с видимым сожалением.
– Тебе пора уходить, а то как бы не было беды.
– Ну, ладно, пожалуй, пойду, - согласился он, отпустив с неохотой её грудь. Череда непрестанных ночных скачек на Акасте и вправду немного его утомила.
Сев на ложе, Канит нащупал ногами на полу свою одёжу и стал не спеша, на ощупь одеваться. Перекатившись на другую сторону широкого ложа, Акаста проворно влезла через голову в длинную сорочку, накинула на голову и плечи тёмную пуховую шаль, сунула ступни в обшитые серым заячьим мехом полусапожки и осторожно двинулась к двери.
– Пойду, гляну, нет ли кого во дворе.
– Угу...
Нашарив рукой у стены башлык (пояс и оружие он в свои ночные вылазки к Акасте не брал), Канит нахлобучил его поглубже на голову, больно стукнувшись в темноте коленом о глиняную греческую жаровню, прокрался на ощупь к окну и открыл ставню. Подошедшая с другой стороны Акаста шепнула, что всё спокойно, и он привычно выскользнул гибким ужом через узкое оконце наружу.
На дворе было почти так же темно, как и в доме, только заметно холоднее - землю и лужи сковал лёгкий морозец. На тёмном небе, в редких разрывах чёрных облаков, мерцали одинокие огоньки далёких небесных костров.
Не обращая внимания на вертевшегося под ногами дворового пса, для которого он был своим, Канит наложил пятерни на прикрытые тонкой сорочкой массивные округлости бёдер Акасты, вдавил её спиной в обложенную соломенными снопами стену у открытого окна и вгрызся в её покорно подавшиеся навстречу губы страстным прощальным поцелуем.