Шелковы цепи
Шрифт:
Позиция доктора остается твердой, как скала против течения: — Дело не в страхе, а в здравом смысле. Вы играете в дурацкую игру, бросая смерти такой вызов.
В воздухе витает дух столкновения двух титанических воль.
Петров, человек, которому доводилось сталкиваться с худшим, не собирается уступать даже ярости Пахана. Это не обычный врач, это человек, который был частью Братвы с тех пор, как я был еще ребенком.
Он проводит руками по своим густым седым волосам. Грубоватая внешность и глаза с оттенком грусти вызывают уважение. Ему около пятидесяти, но он все еще хорошо
Я помню его еще с тех пор, когда был совсем мальчишкой, — он всегда был рядом, постоянная величина в бурном море нашей жизни. Он зашивал нас, вправлял сломанные кости, ни разу не дрогнув перед жестокой реальностью нашего мира. Но это было нечто большее. Петров выбрал профессию целителя в мире, где насилие было языком. Он видел все самое худшее, что мы можем предложить, и все же предпочел спасать жизни, а не забирать их.
Сейчас, когда он стоит перед Паханом, между ними чувствуется напряженность. Это уважение, рожденное годами совместной жизни в окопах, но теперь по разные стороны этой конкретной битвы.
Ради всего святого.
Прочищаю горло и подхожу ближе: — Папа, доктор прав. Нам нужно, чтобы ты командовал, а не шел на смерть из-за гордости.
Глаза отца, свирепые, как всегда, обращены ко мне: — Виктор, ты беспокоишься о Братве. Я буду беспокоиться о себе.
Взгляд Петрова не дрогнул.
— Виктор прав, Андрей. Ваша гордость может убить вас раньше, чем это сделают враги.
— Мои враги разнесут все, что я построил, если увидят хоть малейшую слабость, — ворчит он. Он пытается встать — тщетная демонстрация силы, которая проваливается. Его тело бунтует, и это похоже на то, как если бы король потерял свою корону.
Блядь.
Где-то глубоко внутри меня болит, но я не собираюсь показывать это.
— Тогда пусть они видят во мне силу, — парирую, мой голос тверд. — Пока я здесь, Братва в безопасности. Но если ты не пройдешь эту операцию…
Глаза отца прищуриваются, оценивая: — Я не отступлю, пока ты не станешь у руля, Виктор. Женат, устроен. Пахану нужен наследник, а не просто титул.
У меня сводит челюсти. Это старое мышление — петля на моей шее.
— Хорошо. Если так нужно, — отвечаю я. — Но невесту выберу сам. Никаких дебатов. А разговоры о наследнике могут подождать. Я займусь этим, когда буду готов.
В глазах отца мелькает неодобрительное уважение.
— Всегда чертовски твердолобый, не так ли? Ладно, выбирай себе невесту. Но она должна быть достаточно сильной, чтобы стоять рядом с фамилией Морозовых.
— Не беспокойся о фамилии, папа. Сосредоточься на том, чтобы не скончаться слишком рано. С невестой я уже разобрался, — криво усмехаясь, отвечаю я.
Петров качает головой.
— Вы двое слеплены из одной и той же крепкой нити.
— В конце концов, он мой сын. Разве ты ожидал меньшего? — отвечает отец со слабой ухмылкой,
Я закатываю глаза в ответ на двусмысленный комплимент отца.
В его мире слова — это оружие, а не инструмент поддержки. Всегда нужно быть круче, сильнее, страшнее.
— Знаешь, папа, пока ты занят воспоминаниями, я расширяю сферу влияния Братвы, — говорю, прислонившись к дверному косяку. — Мы больше не просто бандиты на улицах. У нас есть строительные фирмы, отели, жилье — целая чертова империя за плечами.
Он останавливает на мне свой скептический взгляд, как бы бросая вызов, чтобы я доказал свою состоятельность.
— Расширяешься, да? Только не забывай, сынок, что нужно не только строить империи. А так же знать, как их удержать.
— Поверь, я не забыл. Ты думаешь, что эти территории достались нам на блюдечке с голубой каемочкой? Потребовались некоторые… убедительные методы, чтобы получить их.
Губы отца подергиваются в подобии улыбки, но глаза суровы: — Не забывай о главном. Эта семья, наше имя — вот твой главный приоритет.
Я чувствую, как иссякает мое терпение.
— Я знаю, что поставлено на карту, папа. Я больше не зеленый сопляк. — Он собирается возразить, но прерываю его: — Да, папа, уроки истории как-нибудь в другой раз. А сейчас просто не доводи Петрова до сердечного приступа, хорошо?
Подмигнув Петрову, я говорю: — Теперь он в вашем распоряжении. Удачи.
И быстро выхожу из комнаты.
Выйдя в коридор, выдыхаю, чувствуя, как на меня наваливаются тревога и разочарование за отца.
Не будь трусом, Виктор.
Уязвимости нет места в нашем доме.
Это возвращает меня в то время, когда умерла мама. Нам с Ксенией… не разрешали плакать, даже когда мы смотрели, как ее жизнь ускользает в той внезапной, жестокой автокатастрофе. Они сказали, что это было быстро, как будто это уменьшает боль.
Папа стоял с непроницаемой маской на лице, ожидая, что мы будем такими же непреклонными. Слезы — это для слабых, а Морозовы никогда не были слабыми. Даже будучи ребенком, я знал, что нельзя терять бдительность. Тот момент… он изменил нас, закалил. В семье Морозовых горе, страх, боль — все это должно было быть заперто, не попадаться на глаза.
Теперь, когда я столкнулся с реальностью немощности отца, эти старые, непреклонные правила все еще остаются в силе. Никаких трещин в броне, ни сейчас, ни когда-либо.
Нажимаю на телефоне кнопку вызова, и он тут же отвечает.
— Миша, мне нужно кое-что сделать, — говорю ему. — Собери команду, кое-кого придется немного… убедить.
Глава 16
Лаура
Что, черт возьми, мне теперь делать?
Я в полной заднице.
Встаю и шагаю по квартире, как зверь в клетке, стены смыкаются вокруг. В каждом уголке меня подстерегают воспоминания о Дэвиде.
В голове крутится вихрь, мысли сталкиваются и выходят из-под контроля.