Шторм над Петербургом

Хай Алекс

— Бардак.

— Именно. Бардак. Ладно, сейчас в любом случае нужно понять, почему никто не отвечает на телефон в квартире.

Ростопчин хмыкнул:

— Или не могут ответить…

Черкасов вздохнул, облокотившись на дверцу:

— В любом случае, узнаем на месте.

Когда мы въехали в Коломну, город словно переменился. Узкие улочки, неяркий свет уличных фонарей, обшарпанные фасады домов — всё это напоминало старые черно-белые фотографии Петербурга, на которых время словно остановилось.

Арсеньев

свернул в Дровяной переулок и снизил скорость. Дом шестнадцать оказался трёхэтажным зданием доходного типа, стоящим в ряду таких же полуоблезлых строений. Потрескавшаяся штукатурка стен, деревянные окна с облупившейся краской — дом не знал ремонта с прошлого века. Местечко безрадостное.

— Ну и местечко, — пробормотал Ростопчин, убирая блокнот в карман.

— Район бедный, что ты хотел? — Черкасов огляделся через окно. — Ну что, господа. Приступим.

Мы вышли из машины, ступив на влажный, разбитый асфальт двора. Воздух был холодным, туман стелился у земли, создавая угрюмую атмосферу. Вокруг стояли молчаливые дома, свет горел лишь в нескольких окнах.

— Вход, видимо, с двора, — указал Черкасов, взглянув на табличку с номерами квартир. — Здесь с первой по четырнадцатую.

Подходя к узкой двери парадной, я почувствовал, как нарастает тяжесть предчувствия. Черкасов взглянул на меня.

— Готовы, Алексей?

Я кивнул.

— Конечно.

— Только не лезьте вперед, ваша светлость. Вы пока что всего лишь курсант, и я рассчитываю на ваше благоразумие.

Я усмехнулся. Если Черкасову так спокойнее…

Мы поднялись по скрипучей деревянной лестнице. Стены парадной были облуплены, пахло сыростью и пылью. На третьем этаже нас встретила дверь с тусклой табличкой: «Кв. 26». Черкасов постучал, но его рука замерла на втором ударе.

— Открыта, — пробормотал он, убирая руку.

И действительно, дверь не была заперта.

Мы переглянулись, предчувствуя неладное. Арсеньев первым активировал магический щит — едва заметное мерцание охватило его фигуру. Я последовал его примеру, как и остальные.

— Осторожно, — сказал Ростопчин. — Не следим особо.

Черкасов потянул на себя дверь и сделал шаг вперёд.

Квартира встретила нас тишиной и хаосом. Крохотная прихожая с дешевенькой уличной обувью и стоптанными тапочками — были здесь и женские, и детские.

Гостиную нельзя было назвать большой, но она была уютной — раньше. Теперь здесь царил беспорядок. Подушки с дивана валялись на полу, книги и бумаги были раскиданы по всей комнате, картина на стене висела криво.

— Искали что-то, — сказал я, осматривая комнату.

— И, видимо, торопились, — добавил Черкасов, наклоняясь, чтобы поднять какую-то бумагу.

Вещи женского обихода — одежда, косметика — лежали рядом с перевёрнутым столом. На полу валялся разбитый фарфоровый чайник. Старинный. Видимо, с тех времен, когда род был богаче.

Мы

двигались осторожно, стараясь не задеть то, что могло оказаться важным.

— В коридоре ничего интересного, — доложил Ростопчин, вернувшись из другой комнаты. — Может, кухня?

— Проверьте, — отозвался Черкасов, осматривая шкаф у стены.

Арсеньев первым направился на кухню, но через мгновение мы услышали его голос:

— Сюда.

Кухня была небольшой, с пожелтевшим от времени потолком и линолеумом, который местами вспучился. На столе стояла грязная чашка — одна, рядом валялись крошки хлеба. Холодильник тихо гудел, а в углу на старом табурете лежала мятая газета. Вчерашняя.

А посреди кухни, между столом и стулом, лежал молодой человек.

Лопоухий, нос картошкой… Лицо его было бледным, глаза полуоткрыты, губы — чуть приоткрыты, будто он пытался сказать что-то перед смертью. Руки лежали на полу, чуть согнутые, словно он пытался подняться, но не успел.

— Вот и наш Иван Алексеевич фон Мейдель, — вздохнул Ростопчин. — Вызываю группу.

Мы замерли, осматривая тело. Черкасов первым нарушил молчание:

— Судя по всему, совсем свеженький. Несколько часов.

Я подошёл ближе, стараясь не наступить на осколки посуды на полу. Тело выглядело странно. Лицо Ивана выражало не просто боль, а какой-то неестественный ужас, будто он видел нечто невозможное. Или же словно он испытал чудовищные муки вроде спазма. Очень похоже на то, как выворачивало наизнанку, когда энергия искажения вступала в реакцию с эфиром.

— Да нам с вами прямо везет, — вздохнул я.

Черкасов бросил на меня взгляд и мрачно усмехнулся:

— А вы думали, будет просто?

Он достал из кармана записную книжку и начал делать заметки, пока Ростопчин вызывал помощь, а Арсеньев изучал окружающую обстановку.

— Что скажете, Алексей Иоаннович? — обратился Черкасов ко мне.

Я присел на корточки возле Мейделя и прислушался к ощущениям. Я чувствовал слабый след аномальной силы и пытался понять, откуда исходил фон.

— Не в квартире, — наконец, сказал я. — В самом парне. В нем аномальная энергия.

Получив разрешение Черкасова, я начал быструю диагностику. И действительно — фонило от парня. Эфир был выжжен, каналы разорвало.

— Да, господа, — я поднялся, осматриваясь. — Клиент по мою душу. Четкие остаточные следы аномальной энергии. Судя по количеству, именно она его и убила.

Черкасов хмуро на меня посмотрел.

— Осталось понять, сам он решил поставить над собой эксперимент или ему кто-то с этим помог…

— Вряд ли бы он устроил такой бардак только ради эксперимента, — ответил я. — Здесь что-то искали. Полагаю, Мейделя заставили выкрасть вещество из лаборатории. Или подкупили, чтобы выкрал. Возможно, угрожали. А затем, когда он все сделал, зачистили хвосты…