Штрафная мразь
Шрифт:
– Ага, от немцев... Разогнался. Я за всю войну не видел ни одного немецкого перебежчика. Слышал, конечно, что есть такие, но не видел. И правильно, а чего у немцев не служить? По утрам кофе пьют, говорят, что солдатам даже отпуска дают и баб для них прямо на передовую привозят.
– Да уж! – штрафник скрипнул зубами. – Напились мы энтого кофию и хлеба тоже наелись. Сыты! По самую маковку!
– Чего ж ты сам тогда не пришёл, а ждал, когда тебя в плен возьмут?
– Скильки раз повторять, я сам сдался. Ешё и портфелю
– Хлопцы!— Закутанный в платок изобразил негодование, — вы слыхали, что заявило это продавшее Родину существо?! Важные документы он притаранил! Да у тебя в портфеле были только журнал с голыми бабами и ведомость на получение овса для лошадей!
Перебежчики- это была ещё одна головная боль командиров и особистов.
Солдатская присяга, долг и приказ для большинства бойцов были основным критерием стойкости. Но чтобы побеждать требовались ещё воинское мастерство и умелое руководство войсками. Приказ командира, матерок товарища, заградотряд с пулемётами за спиной способны были добавить мужества в сердце, но могли и окончательно подкосить колени.
Именно это и было основной причиной перехода к немцам .
У некоторых просто напросто сдавали нервы. Зная, как бездумно цепь за цепью, гонят роты в лобовые атаки и понимая, что завтра они неизбежно погибнут, некоторые принимали решение – лучше уж сдаться в плен.
Инстинкт самосохранения подсказывал - «живой трус лучше мертвого героя».
В плену, по крайней мере, не надо было ходить в атаки.
Бежали поодиночке, парами и даже небольшими группами. Заранее запасались листовками- пропусками и превозмогая страх перед немцами ползли на другую сторону. Немцев боялись, но ещё сильнее боялись своих
Немцы же в перебежчиков не стреляли, даже кричали:
"Иван, комм! Комм"!
Махали руками, показывали проходы, поддерживали огнём, отсекая группы преследования.
Ротным и взводным командирам грозил за беглецов трибунал. Штрафники злились, что за их счет самые продуманные хотят отсидеться в безопасности. Играла свою роль и ненависть к предателям. Поэтому перебежчиков не щадили.
Расстреливали дезертиров без всякой жалости.
По приказу командования минировали поля перед передним краем, создавали передвижные секреты из надежных солдат. Но помогало мало. И хотя знали, что шансов уцелеть при переходе немного, это не останавливало. Шансов остаться в живых при атаке было ещё меньше.
Идея уйти к немцам родилась у Бекетова, имевшего некрасивое погоняло- Сраный.
Глубокой ночью он горячо дышал в рябоватое лицо штрафника Валеева:
– Доверься мне. Уйдём по английски, не прощаясь!
Сидящий на корточках Валеев громко вздыхал.
– Страшно!
Он был из татар, до войны работал в Москве дворником. Сел за то, что ночами грабил пьяных.
Бекетов грел в рукавах замёрзшие ладони. Одна пола его потёртой и прожжённой шинели была
– Ты в Бога -то веришь, Ильдар?
– В Аллаха верю... А тебе зачем? Тоже хочешь?
– Меня ни твой Аллах, ни наш Иисус не услышат. А вот ты молись, потому что больше нам надеяться не на кого. Или немцы расстреляют, или краснозвёздные грохнут.
Бекетов был из блатных. Осенней слякотной ночью он с двумя приятелями, загрузили угнанную полуторку мукой, крупами, консервами из поселкового магазина и отвезли всё на лесную заимку, где отыскать всё это могли только специально обученные собаки.
Всё было сделано тихо. Прирезанный Бекетовым сторож, тихонечко лежал в своей сторожке и молчал. Взятого в магазине должно было хватить до конца войны, но один из подельников проговорился по пьяной лавочке своей бабе. Та кому то из подруг и … в общем, в сторожку нагрянули легавые.
Подельники отстреливались из охотничьих ружей, бывших в сторожке. Бекетов во время перестрелки предусмотрительно спрятался в погребе. Когда подельников перестреляли он вылез из погреба, высоко задрав руки в верх.
Его даже не били. Молоденький сержант, шмонавший его карманы в поисках оружия, подозрительно повёл носом.
– Да он обосрался, товарищ капитан!
Пожилой капитан, руководивший задержанием оказался философом.
– Давай тащи его, потом разберёмся. Главное живым взяли, а обосрался или не обосрался это уже не важно! Помоем!
На допросе Бекетов отрицал убийство сторожа, валя всё на убитых подельников.
Дали ему десять лет.
В тюремной камере Бекетов смеясь рассказывал, как удалось провести легавых.
Зэки потешались над хитромудростью вора, но новое погоняло- Сраный, пристало накрепко. Как банный лист.
Уже под утро, перед самым рассветом, Гулыга и Паша Одессит перетянули через бугор перед траншеей, что-то буро- окровавленное, завёрнутое в шинель. Следом за воротник в окоп втянули грязного, перепуганного Валеева.
В окровавленную шинель был завёрнут Бекетов. Вернее то, что от него осталось.
Валеев, маленький, кривоногий, стоял на коленях и плакал, обращаясь непонятно к кому.
– Я ему говорил!.. Говорил не надо к немец ходить. Зачем пошел?!
Подошёл командир взвода Васильев. Носком сапога откинул полу окровавленной шинели.
Желтым светом вспыхнула в ночном небе осветительная ракета.
Все увидели грязный, окровавленный обрубок без ног. Страшно белели перебитые кости.
Синтетический, словно неживой свет ракеты упал на оскаленные зубы бывшего штрафника Бекетова.
Старший лейтенант брезгливо вытер сапог о землю. Свернул неровную, толстую самокрутку.