В днях, как в снах, безлюбовно тупящих,измотавших сердца суетой,можно ль жить, как живет одуванчик,то серебряный, то золотой?Хорошо, если пчелки напьются,когда дождик под корень протек, –только, как ты его ни напутствуй,он всего лишь минутный цветок.Знать не зная ни страсти, ни люти,он всего лишь трава среди трав, –ну а мы называемся людии хотим человеческих прав.Коротка и случайна, как прихоть,наша жизнь, где не место уму.Норовишь через пропасти прыгать –так не ври хоть себе самому.Если к власти прорвутся фашисты,спрячусь в угол и письма сожгу, –незлобив одуванчик пушистый,а у родичей рыльца в пушку.Как поэт, на просторе зеленомон пред солнышком ясен и тих,повинуется Божьим законами не губит себя и других.У того, кто сломает и слижет,светлым соком горча на губах,говорят, что он знает и слышитто, что чувствуют Моцарт и Бах.Ты его легкомыслья не высмей,что цветет меж проезжих дорог,потому что он несколько жизнейпроживает в единственный срок.Чтоб в отечестве дыры не штопать,Божий образ в себе не забыть,тем цветком на земле хорошо быть,человеком не хочется быть.Я ложусь на бессонный диванчик,слышу сговор звезды со звездойи живу, как живет одуванчик,то серебряный, то золотой.1992
Россия, будь!
Во всю сегодняшнюю жуть,в пустыни городскиеи днем шепчу: Россия, будь –и ночью: будь, Россия.Еще
печаль во мне свежаи с болью не расстаться,что выбыл я, не уезжав,из твоего гражданства.Когда все сущее нищёи дни пустым-пустые,не знаю, есть ли ты еще,отечество, Россия.Почто ж валяешь дурака,не веришь в прорицанья,чтоб твоего издалекане взвиделось лица мне?И днем с огнем их не достать,повывелись давно в наствоя «особенная стать»,хваленая духовность.Изгложут голову и грудьхворобы возрастные,но я и днем: Россия, будь –и ночью: будь, Россия…Во трубы ратные трубя, –авось кто облизнется, –нам всё налгали про тебятвои славоразносцы.Ты ж тыщу лет была рабой,с тобой сыны и дочки,генералиссимус рябойдовел тебя до точки.И слав былых не уберечь,от мира обособясь,но остаются дух и речь,история и совесть.В Днепре крестившаяся Русь,чей дух ушел в руины,я вечности твоей молюсьс отпавшей Украины.Ни твое рабство, ни твой бунтне ставя на весы, яи днем тебе: Россия, будь! –и ночью: будь, Россия!В краю дремливом хвой и вод,где меркнет дождик мелкий,преображенья твоегождет Радонежский Сергий.И Пушкин молит со свечой,головушка курчава:«Россия, есть ли ты еще,отечество, держава?»Вся азбука твоя, звеня,мне душу жжет и студит,но с ней не станет и меня,коли тебя не будет.Пусть не прочтут моих стиховни мужики, ни бабы,сомкну глаза и был таков –лишь только ты была бы…В ларьках барышники просты,я в рожу знаю всех самсмешавших лики и крестыс насилием и сексом.Животной жизни наготада смертный запах снеди,как будто неба никогдаи не было на свете.Чтоб не завел заемный путьв тенета воровские,и днем твержу: Россия, будь! –и ночью: будь, Россия!Не надо храмов на крови,соблазном рук не пачкайи чад бездумных не травиамериканской жвачкой.В трудах отмывшись добелаи разобравшись в проке,Россия, будь, как ты былапри Пушкине и Блоке.Твое обличье – снег и лед,внутри таится пламя ж,и Сергий Радонежский ждет,что ты с креста воспрянешь.Земля небес, не обессудь,что, грусти не осиля,весь мир к тебе – Россия, будь! –взывает: будь, Россия!1992
«Не идет во мне свет, не идет во мне море на убыль…»
Вите Шварцу
Не идет во мне свет, не идет во мне море на убыль,протираю глаза с камышовою дудкой во рту,и клеймо упыря не забывший еще Мариупольвсе зовет меня вдаль за свою городскую черту.И пойду я на зов, и доверюсь Чумацкому Шляху,и постигну поселки, где с екатерининских порславил Господа грек, и молился татарин Аллаху,и где тварь и Творец друг на друженьку смотрят в упор.Жаркий ветер высот разметал бесполезные тучи.Известковая скудь, мое сердце принять соизволь.Эти блеклые степи предсмертно сухи и пахучи,к их земле и воде примешалась азовская соль.Я от белого солнца закутался Лилиной шалью.На железных кустах не приснится ни капли росы.В пересохших лиманах прощаю с виной и печальюулетающих ласточек с Белосарайской косы.Здесь кончается мир. Здесь такой кавардак наворочен.Здесь прикроешь глаза – и услышишь с виной и тоскойтихий реквием зорь по сосновым реликтовым рощам.Здесь умолкли цветы и судьбой задохнулся изгой.Чтоб не помнили зла и добром отвечали на зло мы,к нам нисходят с небес растворившийся в море закат,тополиных церквей византийские зримые звоныи в цикуте Сократа трескучая россыпь цикад.Эти поздние сны не прими, ради Бога, за явь ты.Страшный суд подошел, а про то, что и смерть не беда,я стихи написал на песках мариупольской Ялты, –море смыло слова, и уплыли они в никуда.1988
«В лесу соловьином, где сон травяной…»
В лесу соловьином, где сон травяной,где доброе утро нам кто-то пропинькал,счастливые нашей небесной виной,мы бродим сегодня вчерашней тропинкой.Доверившись чуду и слов лишеныи вслушавшись сердцем в древесные думы,две темные нити в шитье тишины,светлеем и тихнем, свиваясь в одну, мы.Без крова, без комнат венчальный наш дом,и нет нас печальней, и нет нас блаженней.Мы были когда-то и будем потом,пока не искупим земных прегрешений…Присутствием близких в любви стеснена,но пальцев ласкающих не разжимая,ты помнишь, какая была тишина,молитвосклоненная и кружевная?Нас высь одарила сорочьим пером,а мир был и зелен, и синь, и оранжев.Давай же, я думал, скорее умрем,чтоб встретиться снова как можно пораньше.Умрем поскорей, чтоб родиться опятьи с первой зарей ухватиться за рукии в кружеве утра друг друга обнятьв той жизни, где нет ни вины, ни разлуки.1989
«Когда я был счастливый…»
Когда я был счастливыйтам, где с тобой я жил,росли большие ивы,и топали ежи.Всходили в мире зорииз сердца моего,и были мы и море –и больше никого.С тех пор, где берег плоскийи синий тамариск,в душе осели блесткисолоноватых брызг.Дано ль душе из телауйти на полчасав ту сторону, где Бело –сарайская коса?От греческого солнцав полуденном бредунад прозою японцатам дух переведу.Там ласточки – все гейши –обжили – добрый знак –при Александр Сергейчепостроенный маяк.Там я смотрю на чаек,потом иду домой,и никакой начальникне властен надо мной.И жизнь моя – как празднику доброго огня…Теперь в журналах разныхпечатают меня.Все мнят во мне поэтаи видят в этом суть,а я для роли этойне подхожу ничуть.Лета в меня по каплевыдавливают яд.А там в лиманах цаплина цыпочках стоят.О, ветер Приазовья!О, стихотворный зов!Откликнулся б на зов я,да нету парусов…За то, что в порах кожипесчинки золоты,избави меня, Боже,от лжи и суеты.Меняю призрак славывсех премий и коронна том Акутагавыи море с трех сторон!1988–1989
На память о Фрайбурге
У Шварцвальдского подножиянам с тобою в некий часпросияла милость Божия,снизошедшая до нас.Словно выкупавшись в радуге,обрели тепло и светв городке старинном Фрайбургеу родной Элизабет,что, как будто больше некого,даже плача из-за них,любит Пушкина и Чеховаиз писателей земных.В нас, кого война, не мешкаяприучила с ранних летненавидеть все немецкое,той вражды пропал и след.У Шварцвальдского подножия,отыскав душе родню,вдруг расправился под ношей яи обрадовался дню.Нас ютила многокомнатность,где тревог российских нет,где еще, быть может, помнит насмилая Элизабет.Ты была со мною рядышком,когда я стихи читалв университете Фрайбургском,как залетный камчадал.Нам заплакать было не во чтовозле дома у дверей,где жила Марина-девочкадо судьбы еще своей.У Шварцвальдского подножияза тебя и за себяповторял одно и то же я,всю Германию любя.Пока
вы друг с другом спорите,обалдев от суеты,здесь, в прилежном этом городе,люди делом заняты.Нас вели студентки за рукис ними выпить заоднона рождественском базарикеподожженное вино.В тех краях, где Мартин Хайдеггербыл при райхе в ректорах,нас любили – и нехай теперьдома ждут тоска и страх, –душу вытряхнул под ношей я,и в нее пролился свету Шварцвальдского подножия,где живет Элизабет.1991
Буддийский храм в Ленинграде
1
Буддийский храм на берегах Невыприснился ль вам, знавали ль в жизни вы?Ни то ни се – гадание годов.Следы Басё меж пушкинских следовнайти нельзя на плане городском.Поди не всякий здешний с ним знаком.Бог весть когда, Бог ведает при компримерз ко льдам улыбчивый дракон,прожег звездой стогибельную тьму,чтоб Лев Толстой откликнулся ему.Я смел понять, что жизни светел круг.Когда опять приедем в Петербург,ужель найдем, коль миги не велят,молельный дом калмыков и бурят?Откуда здесь, где холодно зимой,как чудо весть премудрости иной?Нет, я не мнил, душевно неуклюж,уверить мир в переселенье душ.Я Чудью был и лошадиным ртом,встав на дыбы, кричащим под Петром.На склоне лет и на исходе силнирваны свет мой дух преобразил.Поэтов лень – достоинство и щит.Грядущий день не нам принадлежит.Его любить – даждь Бог мне на векуподобным быть котенку и цветку.Так мы с тобой из царства сатанынемой судьбой сюда приведены,и близок нам, покамест не мертвы,буддийский храм на берегах Невы.
2
Тарайра тарайрам [3]от многих бед и бедствийспаси нас свет тибетскиймогучих далай-ламтарайра выпит райцела Петрова палкакак мертвому припаркачто хочешь выбирайтарайра тарайрамчто было то забудьтесвое потопим в бунтепоставим Будде храмтарайра выпит райсияйло состоитсявсея Руси столицеимперии Петра.То было в дни войны,в разгар кровавой жатвы.В покое Бодисатвыприбавилось вины.Мотай себе на ус.Как жить, утратив мету?Роднее братьев нету,чем Будда и Исус.1987
3
Добавлено из архива Б. Чичибабина составителем.
Земля Израиль
Так и не понял я, что за земля ты – добрая, злая ль.Умные пялят в Америку взгляды, дурни – в Израиль.В рыжую Тору влюбиться попробуй жалким дыханьем.Здесь никогда и не пахло Европой – солнце да камень.Мертвого моря вода ядовита, солоно лоно –вот ведь какое ты, царство Давида и Соломона.Что нам, приезжим, на родину взяти с древнего древа?Книги, и те здесь читаются сзади, справа налево.Недружелюбны и не говорливы камни пустыни.Зреют меж них виноград и оливы, финики, дыни.Это сюда, где доныне отметки Божии зрятся,нынешних жителей гордые предки вышли из рабства.Светлое чудо в лачуги под крыши вызвали ртами,Бога Единого миру открывши, израильтяне.Сразу за то на них беды волнами, в мире рассеяв,тысячу раз убиваемый нами род Моисеев.Не разлюблю той земли ни молвы я, ни солнцепека:здесь, на земле этой, люди впервые слышали Бога.Я их печаль под сады разутюжу, вместе со всемимуки еврейские приняв на душу здесь, в Яд-Вашеме.Кровью замученных сердце нальется, алое выну –мы уничтожили лучший народ свой наполовину.Солнцу ли тучей затмиться, добрея, ветру ли дунуть, –кем бы мы были, когда б не евреи, – страшно подумать.Чтобы понять эту скудную землю с травами злыми,с верой словам Иисусовым внемлю в Иерусалиме.В дружбах вечерних душой веселея, в спорах неробок,мало протопал по этой земле я вдумчивых тропок.И, с тель-авивского аэродрома в небо взлетая,только одно и почувствую дома – то, что Святая.1992
Когда мы были в Яд-Вашеме
А. Вернику
Мы были там – и слава Богу,что нам открылась понемногувселенной горькая душа –то ниспадая, то взлетая,земля трагически-святаяу Средиземного ковша.И мы ковшом тем причастились,и я, как некий нечестивец,в те волны горб свой погружал,и тут же, невысокопарны,грузнели финиками пальмыи рос на клумбах цветожар…Но люди мы неделовые,не задержались в Тель-Авиве,пошли мотаться налегке,и сразу в мареве и блескезаговорила по-библейскиземля на ихнем языке.Она была седой и рыжей,и небо к нам склонялось ближе,чем где-нибудь в краях иных,и уводило нас подальшеот мерзословия и фальши,от патриотов и ханыг.Все каменистей, все безводнейв ладони щурилась Господнейземля пустынь, земля святынь.От наших глаз неотдалимахолмистость Иерусалимаи огнедышащая синь.А в сини той, белы, как чайки,домов расставленные чаркис любовью потчуют друзей.И встал, воздевши к небу руки,музей скорбей еврейских – мукинечеловеческой музей.Прошли врата – и вот внутри мы,и смотрим в страшные витриныс предсмертным ужасом в очах,как, с пеньем Тор мешая бред свой,шло европейское еврействона гибель в ямах и печах.Войдя в музей тот, в Яд-Вашем, я,прервавши с миром отношенья,не обвиняю темный век –с немой молитвой жду отплаты,ответственный и виноватый,как перед Богом человек.Вот что я думал в Яд-Вашеме:я – русский помыслами всеми,крещеньем, речью и душой,но русской музе не в убыток,что я скорблю о всех убитых,всему живому не чужой.Есть у людей тела и души,и есть у душ глаза и уши,чтоб слышать весть из Божьих уст.Когда мы были в Яд-Вашеме,мы видели глазами теми,что там с народом Иисус.Мы точным знанием владеем,что Он родился иудеем,и это надо понимать.От жар дневных ища прохлады,над ним еврейские обрядытворила любящая Мать.Мы это видели воочьюи не забудем днем и ночьюна тропах зримого Христа,как шел Он с верными своимиОтца единого во имявплоть до Голгофского креста.Я сердцем всем прирос к земле той,сердцами мертвых разогретой,а если спросите: «Зачем?» –отвечу, с ближними не споря:на свете нет чужого горя,душа любая – Яд-Вашем.Мы были там, и слава Богу,что мы прошли по солнцепекуземли, чье слово не мертво,где сестры-братья ИисусаЕго любовию спасутся,хоть и не веруют в Него.Я, русский кровью и корнями,живущий без гроша в кармане,страной еврейской покорен –родными смутами снедаем,я и ее коснулся таини верен ей до похорон.1992
«Не горюй, не радуйся…»
А. Вернику
Не горюй, не радуйся –дни пересолили:тридцать с лишним градусовв Иерусалиме.Видимо, пристало мнепри таком варьянтедуть с друзьями старымибренди на веранде.Лица близких вижу я,голосам их внемлю,постигая рыжуюкаменную землю –ублажаю душеньку.Дай же Бог всем людямтак любить друг друженьку,как мы ныне любим.Чую болью сердца я:розня и равняя,муза Царскосельская –всем нам мать родная.Все мы были ранеерусские, а нынеты живешь в Израиле,я – на Украине.Смысл сего, как марево,никому не ведом –ничего нормальногоя не вижу в этом.Натянула вожжи – игнет, не отпуская,воля нас – не Божия,да и не людская.1992