Скорость
Шрифт:
Когда Роман Филиппович наполнил рюмки и предложил выпить, Кирюхин вдруг остановил его:
— Прошу извинить. Но прежде скажите, как все-таки обстоит дело с Егорлыкским плечом? Надеяться можно или нет?
Опустив рюмку, Дубков задумался. Речь шла о лучшей железнодорожной ветке, часть которой два месяца назад была неожиданно передана соседнему Широкинскому отделению. Кирюхин тогда поднимал шум, писал бумаги в центр с просьбой вернуть линию прежнему хозяину. Однако все усилия оказались безуспешными. Перед отъездом Дубкова на партийный
— Не вышло, значит? — догадался Кирюхин и, не дожидаясь ответа, грустно вздохнул: — Жаль. В такой ответственный момент и вдруг обрезали крылья. Большого полета лишили.
— Ничего, Сергей Сергеевич, приземляться все равно не будем, — сказал Сахаров. — Давайте выпьем за новые рекорды!
— Вот это мудро! — оживился Кирюхин. Он сказал, что за рекорды готов поднимать тосты хоть каждый день, и первым поднес к губам рюмку. Но когда выпил, снова посуровел и повернулся к Дубкову. Не терпелось ему узнать подробности разговора с министром.
— У него один довод, — неторопливо ответил Роман Филиппович. — Не с той высоты, говорит, смотрим.
— Не с министерской, значит, — иронически сузил глаза Кирюхин. — Это песня знакомая. Что же еще?
— Еще постыдил меня. Говорит, люди из передовых бригад идут в отстающие, чтобы передавать опыт, подтягивать, а у вас что-то обратное происходит.
— Ну и сравнение, — возмутился Кирюхин. — Бригада и плечо. Бригаду можно исправить, а профиль дороги не выгнешь. Каким есть, таким и будет. Словом, надо писать в ЦК.
— Верно, — подхватил Сахаров, — в ЦК разберутся сразу.
— Да полно уж вам рядиться, — в который раз вмешалась хозяйка, — собрание устроили. Лучше бы выпили.
И она сама принялась наполнять рюмки.
После тостов Сахаров, наклоняясь к Дубкову, почти шепотом сказал:
— С переходом на коммунистический труд у вас не все в порядке. Знаете? Какой день уже дым коромыслом. Разругались вдрызг ваши подопечные.
— Ну и пусть поспорят, — сказал Роман Филиппович. — Усвоят лучше.
— Так время теряем. Вот в чем дело. И окраска не та получается: хорошо еще в горкоме не знают.
4
Петр пришел домой, когда гостей уже не было. Роман Филиппович, пристально оглядев зятя, негромко спросил:
— Чего же ты запоздал?
— Был у корреспондента центральной газеты, — невесело ответил тот. — Ох и сухарь попался, не размочишь. Рассказывал, рассказывал ему о своем рейсе, а он говорит: ладно, снимок и небольшую информацию передам. И такой тон, будто одолжение делает.
— А ты упрашивал, чтобы всю газету тебе посвятили?
— Я не упрашивал, а просто подсказал, как
— Понятно, — Роман Филиппович посуровел и так внушительно покачал головой, что у зятя мигом изменился голос.
— Ну что я сделал плохого? — заволновался он. — Поскандалил с кем, подрался, попал в вытрезвитель? А требовать от корреспондента, чтобы написал обо мне, имею право.
— Да, — вздохнул Роман Филиппович, не отводя прямого взгляда от зятя. — Неблаговидно. Понимаешь? Неблаговидно.
Лицо Петра побагровело. Он резко повернулся и, не сказав больше ни слова, ушел в свою комнату.
Лида еще не спала. Она встала с тахты и, отыскивая ногами войлочные туфли, с тревогой посмотрела на мужа.
— Что случилось?
Ответа не последовало.
— Вы поссорились, да?
— Ты же слышала, — сказал он вызывающе.
Лида действительно все слышала через стену и теперь не знала, как быть и что говорить. Больше всего ей хотелось успокоить Петю, убедить его, что не стоило из-за пустяков расстраиваться. Она так и сказала ему:
— Пустяки ведь. Зачем горячиться?
— Ты так думаешь? — Он снял китель и бросил его на стул. — Это не пустяки, а зависть, да, да, зависть.
— Петя! — воскликнула Лида, испуганно всплеснув руками. — Что ты сказал? Это у моего папы зависть? — Несколько мгновений она стояла, не сходя с места. Потом схватила мужа за руку и зашептала умоляющим голосом: — Нет, нет, Петя, ты не должен так думать. Слышишь? Не должен.
— Но ты же сама знаешь, сколько раз приглашали меня и в редакцию, и на радио.
— Знаю, все знаю. Но ты не можешь обвинять папу, не имеешь права. — Голос ее дрогнул и на ресницах заблестели слезы.
— Да чего ты расстраиваешься? — Он подошел к ней ближе и стал гладить светлые волнистые волосы с завитками на концах.
Она заплакала сильнее.
— Ну извини меня, Лидок, не хотел я. Понимаешь, не хотел.
За полтора года, прошедшие после свадьбы, между ними не случалось ничего подобного. И Петр не мог теперь сразу придумать, как поступить, чтобы унять Лидины слезы. Он то вытирал их своей большой грубоватой ладонью, то прижимался губами к влажной щеке, тихо повторяя:
— Не надо. Слышишь? Не надо.
Глубоко вздохнув, Лида спросила:
— Завтра помиритесь?
— Так я же не ссорился, — объяснил Петр. — Я просто ушел и все.
— И больше не злишься?
— Вот смешная. Конечно, нет.
Они посмотрели друг другу в глаза и улыбнулись. Лида вспомнила о письме, достала его из сумочки и, стараясь не выказывать ни малейшего беспокойства, отдала Петру.
— Вот, читай!
Он стоял возле настольной лампы, и Лида хорошо видела, как менялось выражение его лица. Сперва оно было просто удивленным. Потом появилось любопытство. Оно чувствовалось и во взгляде, и в чуть приметном движении бровей. После долгого молчания он сказал задумчиво: