Следователи
Шрифт:
«Не обнаружена, не обнаружена... — думал Гарусов. — Смыл все-таки! Обмыл со всех сторон. Этот Локунев очень и очень не прост. Сплав трусости и холодного расчета. Голыми руками не возьмешь — выскользнет. Выскользнет, как слизень... Додумался — симуляция душевнобольного. Желание выиграть во что бы то ни стало время для выработки тактики? Запоздалое отчаянное желание отказаться от пропуска? Запутать, запутать... На всякий случай внедряет в события еще одну женщину, якобы им раненную. Сместить акцент в сторону... Уверен, что нож не найден, а чтобы не искали, ненавязчиво подставляет другое орудие
12 октября, воскресенье
— Здравствуйте, — в голосе не слышалось ни тени сомнения. Уверенность. Или показалось?
Локунев прошел и сел на стул, лицом к двери. Следователя и его разделял стол.
Молчание.
Гарусов читал полученные еще вчера и потому уже хорошо знакомые две страницы убористого машинописного текста. Блеклые глаза Локунева ощупывали три пухлые папки на столе. Взгляд насторожен («Что в них?»). Медленно поднял глаза на следователя («Почему ничего не спрашивает?»). Повел плечами, как бы ненароком, стараясь незаметно сбросить начинающую давить тишину.
«Все-таки волнуется», — отметил Гарусов, а вслух сказал:
— Познакомьтесь с актом стационарной судебно-психиатрической экспертизы.
«И руки дрожат», — следователь отвернулся к окну. Сегодня еще и семи не было, как он уже сидел за этим столом. А за окном глубокая осень. И низкое пасмурное небо. Скоро, скоро повалит белый снег. Деревья уже давно без листвы...
— Прочел.
— Распишитесь в протоколе ознакомления с заключением экспертизы.
Расписывался Локунев медленно, словно тянул время.
— Читаю еще раз. Для ясности. «На основании вышеизложенного комиссия пришла к заключению, что Локунев в настоящее время психическим заболеванием не страдает, способен отдавать себе отчет в своих действиях и руководить ими. 13 сентября Локунев не страдал хроническим или временным психическим заболеванием, мог отдавать себе отчет в своих действиях и руководить ими. В отношении инкриминируемого ему деяния Локунева следует считать вменяемым». Что скажете? А?
— Я отказываюсь давать какие-либо показания для органов следствия. Я не совершал убийства и говорить об этом лишний раз не хочу. Никто не видел меня, и никто не подтвердит этого. — Локунев весь как-то выпрямился, глядя мимо следователя, словно уверовав во что-то.
— Почему вы так убеждены в том, что вас никто не видел?
— Я был дома.
— Взгляните на показания Титляновой Лидии Афанасьевны.
Локунев торопливо схватил бумагу. «Разговор только-только начался, а он — всё! Нервы сдали. Заторопился-то как...»
— Она пишет, что не опознает в лицо. Так на любого можно указать.
— Она вас видела. Хотя и не опознала, конечно. Было темно. Вы дошли до конца квартала и повернули назад.
— Не-ет. Меня никто не видел. Свидетелей, кто подтвердит, не было. Ни один суд в мире не признает виновным без свидетелей.
— Вы хотели, наверно, сказать: не признает виновным без доказательств?
—
— А как оказался пропуск на месте преступления? И почему вы утверждаете, что на улице никого не было, если сидели дома?
— Я и говорю: никто меня не видел, раз я дома сидел. А пропуск? Понятия не имею. Я его выбросил в корзину... или когда с работы шел... Ну, конечно, я шел в пятницу и выронил. Полез в карман за чем-то и выронил. Да случайно он там оказался. Вот ведь! А? Из-за какой-то малюсенькой бумажки, ни за что меня и расстреляют?
— Ни за что? Вы выронили пропуск, когда доставали записную книжку. Хотели вырвать листки, чтобы обтереть нож. Пропуск нашли совершенно сухой, а ведь в тот день шел дождь, вся трава была мокрая... Ни за что?
— Не помню. Не было дождя.
— Ознакомьтесь, — Гарусов протянул лист.
— Ну, что там? — Локунев не взял.
— Не хотите читать? Тогда я прочту. «На ваш запрос Кировская зональная гидрометеорологическая обсерватория сообщает, что 13 сентября сего года осадков выпало 0,15 мм. Дождь наблюдался с 13 до 18 часов 50 минут».
— Пропуск кто-то подбросил, чтобы на меня подумали. Я смотрел телевизор.
— Что смотрели?
— По первой программе показывали «Стакан воды», по другой — передачу «Очевидное — невероятное».
— Фильм смотрели?
— Да.
— Расскажите, о чем он. Я этот фильм тоже видел.
— Не помню. У меня голова болела.
— Во сколько вы вышли из бани?
— В шесть вечера.
— Дальше?
— Пошел домой.
— Разве? А вас в магазине видели.
— Каком?
— Вам лучше знать. Если не хотите говорить, тогда слушайте. После обеда вы съели арбуз, купленный бабушкой, и засобирались в баню. После бани пошли в магазин № 11 «Овощи — фрукты», где выстояли за полчаса очередь и купили два арбуза, заплатив 2 рубля 28 копеек. С арбузами вернулись домой около семи вечера. Правильно я говорю?
— Да.
— Вы признаете, что были в магазине и купили два арбуза?
— Да, — Локунев недовольно поежился.
— Напоминаю, как вы покупали. Выбрав, как все, заранее, положили арбузы, как полагается, на весы перед кассиром. Она выбила чек. Левой рукой подхватили один арбуз, правой подали деньги. Девушка протянула чек, вы, машинально сунув его в карман пиджака, быстро подхватили второй арбуз и отошли в сторону, к столу, где оба арбуза положили в сетку с бельем. Так?
— Да.
— А потеряли его, этот чек, там же, где пропуск, когда выхватили из кармана нож.
После продолжительного молчания Локунев выдавил:
— Я не выхватывал нож. Я просто гулял. И потерял его. Чек...
— Значит, признаете, что все-таки выходили на улицу?
— Да. Но я не встречал никакой девушки. Старуху Титлянову видел...
— Будете читать?
— Что еще?
— Результаты экспертизы наложения микрочастиц волокон. Четырнадцать страниц текста. И вывод, который я все же прочитаю вслух: «1. На одежде Бороваловой (на пальто и колготках) обнаружено 10 волокон, имеющих общую родовую принадлежность с волокнами двух групп из ткани пиджака и брюк Локунева. 2. На одежде Локунева (на брюках и пиджаке) обнаружено 7 волокон, имеющих общую родовую принадлежность с волокнами из ткани пальто Бороваловой».