Следователи

Гусев Валерий Борисович

Да, опять не повезло Нефедову. Ничего в жизни дельного не украл, ничем не поживился, а уже несколько эпизодов значится. Между тем каждый провал, каждая неудачная попытка вызвать восхищение приятелей и приятельниц требовали возмездия, толкали на новые попытки снять с себя унизительное клеймо неудачника. К тому же приятели ждали новых подвигов. Да и душа рисковать привыкла, хотелось внимания к собственной персоне...

А история с вытрезвителем?! Надобно ж было случиться, что перед самым Новым годом в вытрезвитель попал лучший друг Нефедова, без которого и праздник не праздник. Другие бы смирились, тем более что компания и без него подбиралась развеселая. Можно было выпить за скорейшее освобождение

приятеля или в знак солидарности привести себя в соответствующее состояние и явиться в вытрезвитель собственным ходом. Во всяком случае цель была бы достигнута — встреча Нового года с лучшим другом. Но не таким был Нефедов. Да и предыдущие «подвиги» как-то исподволь убедили его в том, что личность он явно способная на преодоление препятствий, перед которыми никнут другие. В общем нашел Нефедов выход: собрал несколько девиц, опрокинули по стакану червивки для поддержания духа и, подбадривая себя воинственными кличами, ринулись на штурм городского вытрезвителя. Случай, надо признать, едва ли не единственный в истории отечественных вытрезвителей вообще.

И вот долговязый Нефедов и повизгивающие девицы, принимая угрожающие позы, в слабом свете уличных фонарей, под мирно падающим снегом приближаются к заветной двери. Но с каждым шагом уверенности у них все меньше, и те дикие пляски, которыми они вначале пытались смутить местную милицию, тоже поутихли. А кончилось совсем пошло. Вытрезвитель располагался в маленьком деревянном домике с крылечком-верандой и почти без перестроек был приспособлен к новым надобностям. Отчаянные освободители, в полнейшем восторге от собственной отваги, разбили стекла, подперли входную дверь подвернувшейся палкой и растворились в ночной темноте, растревоженные пережитым.

Это случилось в последних числах декабря. До мартовского пожара оставалось два с половиной месяца.

В нашем народе принято с симпатией относиться к людям, способным пошутить, разыграть ближнего, посмеяться над ротозеем. В сказках, былинах, поговорках часто действуют озорники, шутники, скоморохи-насмешники. Чаще всего шалость идет все-таки от любви к ближнему. Разыгрывая кого-то, мы тем самым проявляем к нему внимание, любовь, показываем, что верим в его ум и чувство юмора, верим, что наш розыгрыш будет понят правильно, не вызовет обиды, что человек не почувствует себя униженным и в свою очередь тоже когда-нибудь разыграет нас, сделав объектом дружеской шутки.

Но если за шалостью стоит стремление унизить человека, выставить дураком, самоутвердиться за счет достоинства другого, тут уж не до шуток. Хотя часто именно шуткой прикрываются хамство и ненависть, зависть и недоброжелательство. Есть люди, которым для счастья не хватает самой малости — унизить кого-нибудь при народе. И если это удается, жизнь для них расцветает всеми красками, небо становится ослепительно голубым и не терзают никакие сомнения. Чье-то унижение как бы дает возможность испытать чувство хозяина, совершенно изуродованное, искаженное чувство.

Женщина с прошлым

Утром на допрос к следователю прокуратуры Засыпкиной была доставлена на машине мать Нефедова, Лидия Геннадиевна. Женщина с прошлым — так ее определила для себя Галина Анатольевна. За годы работы ей пришлось повидать немало людей, нередко удавалось добраться до их сути. И постепенно выработалась привычка, даже необходимость стремиться до конца понять сидящего перед ней человека, выступает ли он в роли свидетеля, обвиняемого, подозреваемого.

Взглянув на Нефедову, Засыпкина отметила ее широкий, какой-то мужской, хозяйский шаг, манеру смотреть на собеседника как бы чуть со стороны, сверху, вскинув бровь. Из пяти пальцев руки Нефедова пользовалась только тремя, изысканно

отбросив мизинец и безымянный в сторону, словно боясь обо что-то запачкаться. И золото. На пальцах, в ушах, на шее. Хотя знала, куда ехала, знала, что не вечерний спектакль ее ожидает. Может быть, она рассчитывала сама дать утренний спектакль? И еще заметила Галина Анатольевна нагловатую уверенность этой женщины в собственном превосходстве. То ли недостаток образования и культуры, то ли избыток самолюбия, а, может, и то и другое создавали впечатление вульгарности, за которой чувствовалась готовность говорить о чем угодно, не очень стараясь при этом быть честной. «Да, — подумала Засыпкина, — женщина с прошлым. Была у нее другая жизнь. Впрочем, не исключено, что она одновременно живет не одной жизнью. А золото, очевидно, убеждает ее в своей исключительности, как бы ограждает от «обычных» людей, держит их на почтительном расстоянии».

— Где ваш сын, Лидия Геннадиевна?

— Сын? Дома. Спит. Вы младшего имеете в виду?

— Нет, я говорю о вашем старшем сыне — Юрии.

— Могу ли я узнать, чем вызван ваш интерес к нему?

— Вы, очевидно, слышали о пожаре?

— Да! Кошмарная история! Какой ужас! Знаете, в городе ходят такие страшные слухи, что я не решаюсь им верить. Вы наверняка знаете больше. Скажите же мне, что там произошло на самом деле? Говорят, погибли люди?

— Есть основания полагать, что ваш сын Юрий имеет к случившемуся какое-то отношение.

— Вы хотите сказать, что он знал погибших?

— Девятого марта, в день пожара, его видели в этом доме.

Нефедова снисходительно посмотрела на следователя, щелчком алого ногтя сбила с рукава невидимую пылинку, вздохнула, как бы жалея себя за то, что приходится маяться в таком обществе.

— Этого не может быть, — с легкой усталостью проговорила Лидия Геннадиевна. — Его больше двух месяцев нет в городе. Скажу по секрету, — она наклонилась к следователю и с улыбкой вполголоса произнесла: — Я сама его выписала.

Нефедова говорила правду. Она работала в паспортном отделе домоуправления и собственноручно выписала сына сразу после нашумевшего штурма вытрезвителя. Пока суд да дело, глядишь — все и заглохнет.

В кабинет вошел прокурор города Павел Михайлович Кокухин. Присел к столу.

— Дело в том, Лидия Геннадиевна, — вступил он в разговор, — что Юрия видели и в городе, и в доме Жигунова накануне происшествия. Среди погибших его не обнаружили. Судя по вашим словам, нет его и дома. Ведь его нет дома?

— Н-нет, — с заминкой ответила Нефедова, несколько сбитая с толку.

— И он не заходил?

— Нет.

— И вы не знали, что он в городе?

— Нет, хотя... — Нефедова пошевелила пальцами, давая понять, что не стоит так уж категорически воспринимать ее «нет». — Знаете, сейчас я припоминаю... Какой-то парень бросил мне на улице фразу... Понимаете, я сделала ему замечание. Он дружил когда-то с Юрием, бывал в нашем доме... Я полагаю, что имела право сделать ему замечание, — Нефедова обращалась к Кокухину: видимо, разговор с прокурором не так уязвлял ее самолюбие. — А он мне в ответ: смотрите, дескать, за своим сыном. Тогда я подумала, что он сказал это вообще, а теперь... Возможно, он и видел Юрия в городе.

— Фамилия этого парня? — спросила Засыпкина.

— Не помню. Не то Савельев, не то Завьялов...

— Постарайтесь вспомнить. Это важно.

— Он живет в доме напротив нашего. Его там все знают. А фамилия... Может быть, Соколов? — почему-то спросила Нефедова у прокурора.

Все помолчали. Конечно, Нефедова знала больше. Ее половинчатые показания были всего лишь попыткой сохранить спокойствие, чтобы и в дальнейшем вести себя уверенно, не будучи уличенной во лжи.

— Куда уехал ваш сын? — спросил Кокухин.