Собрание сочинений в шести томах. Т. 5: Переводы. О переводах и переводчиках

Гаспаров Михаил Леонович

Бунт ^33/104

Улица – летящая лава тел,Бешено вскинутые руки,Взрыв, порыв и призыв;В огненном закате —Смерть: набат,Копья, косы и скошенные головы. Все, что снилось, мнилось, томилось в душах,Вдруг взметнулось тысячею клинков. Глухо ухая,Отмеряют пушки за ревом рев.Циферблаты как глазницы без век:Камень, треск, и времени больше нет.Миг порываПеревесил столетия ожидания. Все на пир ликующей крови,Живые по мертвым,На штыки, усталые ранить!Встал пожар золотыми башнями,Огненные руки рубцуют ночь,Крыши рвутся в черное небо. Молот в дверь, пляшет ключ, сбит запор,Пламя лижет судейские залежи.Вдребезги витражные лики,На последнем гвозде повис Христос.Просфоры – как снег под подошвами.Старье – в клочья!Трупами вздыбливаются рвы. Космы пламени

на ветру.Дым метет подзвездные выси. Убивать, возрождаться, рождатьИли пасть —Роковая глубинная мощь – одна,Встань весна зеленою или красною.

Из «Представших на пути»

Святой Георгий

Молния стелется тропой из туч.Отвесный всадник летит с небес.Серебряный вихрь, золотой удар,Блещущий меч и копье, как луч, — На крик моего измора.Белый огнь, колокольный звон,Круженье звезд в распахе небес,Где в безднах – ангельские ладьи,И в высях – дева, царица, мать — Над мраком моих мучений, Над шрамами души, Над немощью стыда, Над злостью лжи, Над бегством в бедства, где смерть, Над ночью,За которой свет – как совет,И волною льется святой ГеоргийВ душу, падшую на колени:Ночь – прочь, свет – вслед,И на вскинутом лбу моем – лучезарный след.

КАРТИНЫ, 2

Это – «картины» в самом точном смысле этого слова. Георг Гейм знаменит именно живописной яркостью зрительных образов в своих экспрессионистических стихотворениях. Перевод старался как можно более точно передать эту зримость; свобода от рифм и ямбического ритма оказалась очень полезной. Никаких конспективных экспериментов здесь не было.

ГЕОРГ ГЕЙМ

Крестный ход

Бескрайний край, где лето и ветерИ ветру вверились светлые облака,Где зреет золотом желтое житоИ связанная в снопы высыхает рожь.Земля туманится и дрожитВ запахах зеленых ветров и красныхМаков, которые уронили головыИ ярко горят от копны к копне.Проселок выгнулся в полукруглый мостНад свежей волною, и белыми каменьями,И длинными водорослями в длинныхСтруях под солнцем, играющим в воде.Над мостом возносится первая хоругвь,Пылая пурпуром и золотом. ОбаКонца ее с кистями справа и слеваДержат причетники в выцветших стихарях.Слышится пение. Младший клирС непокрытыми головами шествуетВпереди прелатов. Старинные, благолепныеЗвуки над нивами разносятся вдаль.В белых одежках, в маленьких веночкахМаленькие певчие истово поют;И взмахивают кадилами мальчикиВ красных сутанах и праздничных шлыках.Алтарные движутся изваяния,Мариины раны сияют в лучах,И близится Христос с деревянным желтымЛицом под сенью пестроцветных венков.Под навесом от солнца блещет епископскаяМитра. Он шагает с пением на устах,И вторящие голоса диаконовВозносятся в небо и разносятся по полям.Ковчежцы сверкают вкруг старых мантий.Дымят кадила тлением трав.Тянется шествие в пышности полей.Золото одежд выцветает в прожелть.Шествие все дальше. Пение все тише.Узенькая вереница втягивается в лес,И он, зеленый, блещущую глотаетТемными тропами злато дремлющей тишины.Полдень настает. Засыпают дали.Ласточка заблудилась в бескрайних высях.И вечная мельница у края небаТянется крыльями в белые облака.

Вечер

День потонул в червонном багрянце.Река бела небывалой гладью.Движется парус. У руля, как вырезанный,Лодочник высится над большой кормой.На всех островах в прозрачное небоВскинулся красный осенний лес,И шелест веток из темных омутовОтзывается дрожью кифарных струн.Сумрак с востока разливался вширь,Как синее вино из опрокинутой чаши,А поодаль стояла, окутанная в черное,На высоких котурнах большая ночь.

Зима

Зима врастяжку. По ровной гладиГолубые снега. На дорогах стрелкиНа четыре стороны показывают друг другуЛиловое безмолвие горизонта.Четыре дороги, все – в пустоту,Скрестились. Кусты – как стынущие нищие.Красная рябина блестит печально,Как птичий глаз. Четыре дорогиЗастыли на миг пошептать ветвями,И вновь вперед, в четыре одиночества,На север и юг, на восток и запад,Где небо к земле придавило день.Земля из-под жатвы горбом, как коробС треснувшей плетенкой. Белою бородойОна щетинится, как солдат после боя,Сторож над мертвыми после жаркого дня.Снег бледнее и день короче.Солнце дышит с низких небесДымом, которому навстречу толькоЛед горит, как красный огонь.

На севере

Бурые паруса вздуваются на тросах.Карбасы бороздят серебристый залив.По бортам свисают сети, тяжелыеОт чешуйчатых тел и красных плавников.Они возвращаются к молу, за которымСумеречный город в чадном дыму.Вечерние огни расплываются зыбкимиКрасными пятнами в темной воде.Плоскоморье каменною плитоюЗалегло на синем востоке. ДеньВстал

на колени испить от светаИ роняет в воду красный лист из венка.Золотое облако дрожит вдали —Это встает из глубин янтарныйЛес и в сумеречную дымку дняШироко распростирает желтые ветви.На ветвях прогнулись потонувшие моряки.Их волосы свисают в воду, как водоросли.Звезды, встав в зеленую ночь,Начинают свое морозное шествие.

Слепые женщины

Слепые шествуют за поводыршами —Черные исполинши, глиняные молохиНад плечами тянущих рабов, – запеваяДолгую, протяжную песнь слепых.Твердым шагом вступает их хорВ железный лед обставшего неба.Ветер клубит над широкими их макушкамиПепельные пожары седых волос.Великанские посохи их прощупываютУлицу до самого взгорбья. ОгромныеГробы лбов их запечатаны огненнойПентаграммой черного божества.Вечер вывешивает огненную бочкуНа сучья тополя в самый горизонт.И руки незрячих тычутся в солнцеПо веселому небу, как черные кресты.

Офелия

II

Желтое поле. Кровавым потомПотный полдень. Ветер заснул.Вот она плывет, умирающая птица,Под белым кровом лебяжьих крыл.Мягко опали голубые веки.И под сверканье звенящих косСнится ей поцелуй, как пурпур,Вечный сон ее в вечном гробу.Мимо, мимо! Туда, где над берегомГудящий город. Где в плотинный створБелый бьет бурун и на все четыреСтороны стонет эхо. Туда,Где гул по улицам. Колокольный звон.Машинный скрежет. Борьба. Туда,Где запад грозится слепым и краснымКругом, где вычерчен подъемный кран.Подъемный кран, чернолобый тиран,Молох над павшими ниц рабами,Тягота мостов, которые для негоКоваными цепями сковали реку.Незримая, плывет она по струе,И где ее мчит, взметается людБольшими крыльями черной тоски,Тенью ширящейся с берега на берег.Мимо, мимо! Где в жертву мракуЛето закалывает поздний закат,Где усталая истома позднего вечераТемной зеленью легла на луга.Поток ее мчит, навек погруженную,По стылым заводям встречных зимВниз по течению времени, в вечность,Где дышит дымом огненный небосвод.

Госпиталь

I

Белые простыни, постель к постели,Расплываются в холод больничных стен.Все болезни прогуливаются по коридорам,Точно проволочные куклы. На каждого —Их по нескольку. Над каждым выведенБелым мелом перечень его мук.Здесь горячка – как гром. Внутри у всякого —Жар вулкана. Глаза устремленыВ потолок, где паук и паучихаТянут липкую сеть из животов.Они скорчиваются, торча коленями,В жарком поту под холодным бельем.Их ногти обкусаны до мяса.Морщины их горящего лба —Как борозды, вспаханные ужасом,Пашня Смерти под красною зарей.Они тянут бледные рукиВ тряске зноба, в отчаянье немоты.В их черепе черною карусельюОт уха к уху мечется мозг.Их спина расседается трещиною.Из беленой стены вытягивается рука,Медленная, костлявая, и жесткоюХваткой сдавливает их гортань.

II

Опускается мрачный вечер. ТупоОни вкорчиваются в подушки. С рекиНаползает холодный туман. БесчувственноОни внемлют молитвословиям мук.Медленная, желтая, многоногая,Наползает в их постели горячка.И они в нее глядят, онемелые,И в зрачках их – выцветшая тоска.Солнце тужится на пороге ночи.Пышет жар. Они раздувают ноздри.Их палит огонь,Красный круг их взбухает, как пузырь.Там, над ними, Некий на стульчакеИми правит жезлом железным,А под ними роют в жаркой грязиЧерные негры белую могилу.Меж постелей идут похоронщики,Выдирая рывком за трупом труп.Кто не взят, тот взывает, уткнувшись в стену,Ужас гнусного мертвецкого «прощай!».Комары зудят. Воздух плавится.Горло пухнет в багровый зоб.Рвется зоб, льется огненная лава,Голова гудит, как каленый шар.Они рвут с себя липкие рубахи,Пропотелые одеяла – прочь,Голые до пупа,Качаются они маятниками бреда.Смерть паромом подплывает сквозь ночь,Через темный ил и слизь морских топей.Они слушают, замирая, как гремитЕе посох у больничных порогов.Вот к постели несут причастие.Поп больному мажет маслом лоб и рот.Выжженная глотка мучительноВталкивает просфору в пищевод.Остальные вслушиваются,Словно жабы в красных пятнах огня.Их постели – как большой город,Крытый тайной черных небес.Поп поет. В ответ ему каркаетИх молитв жуткий пересмех.Их тела трясутся от гогота,Руки держатся за вздутый живот.Поп склоняет колени у кровати.Он по плечи ныряет в требник.А больной привстает. В его рукеОстрый камень. Рука его в размахе,Выше, выше. И вот уже дыраВспыхивает в черепе. Священник – навзничь.КрикЗамерзает в зубах навстречу смерти.