Сочинения

Луцкий Семен Абрамович

«Россия… Ты ли? Узнаю тебя…»

Россия… Ты ли? Узнаю тебя И по бессилью и по силе, По виселицам Декабря И по безвременной могиле… Россия? Ты? Как не узнать тебя По небесам неповторимым в мире, По солнечной улыбке Февраля, По Шлиссельбургу и Сибири… Тебя любить… Какой тяжелый крест!.. Любовь — горчайшая отрава… И много на погосте мест, Где русская почиет слава? Там рыцари и праведники спят, Подвижники крутой юдоли И сколько раз там был Христос распят, У знамени народной воли?

«Слушай мистический бред, — это духа падучая немочь…»

Слушай мистический бред, — это духа падучая немочь, Это отдушина сердцу, которому душно меж туч, Темные рифмы земли, сочетанные с рифмами неба, Ртутная лужа и вдруг — молнии ломаный луч. Слышишь, фаготы поют и запели валторны, виолы, Музыкой полнится мир, вечная Лира звенит. Лунный и трудный, проснись! Встань, одинокий и голый, Плачь и молись, человек! Небо с тобой говорит.

«Уходят лучшие…И с каждым днем…»

Уходят

лучшие… И с каждым днем Все сиротливее, все одиноче, Живые, мы тугую жизнь плетем, Готовимся к непостижимой ночи… Как не сказать Творцу — благодарю — Душа живет, и не мечтой о хлебе, Все помнит сердце первую зарю На русском помутневшем небе… О, славный век, сопутствуй и учи, Век жертвенного пробужденья, Когда пробились нежные лучи Сквозь тучу темного терпенья…

ПОДРАЖАНИЯ, ПАРОДИИ, ИРОНИЧЕСКИЕ И ШУТОЧНЫЕ СТИХИ

Вольное подражание Демьянам Бедным [166]

Ночью, Когда за дневной сутолочью Всюду видишь воочью Волчьи морды, Покидает свои оболочья Дух, истерзанный в клочья, Но гордый. И взлетает к холодной круче, Где дряхлый, древний, но могучий Тот, кто знает, что хуже, что лучше, Спит, завернувшись в тучи. И спросонья бросает к низу Дождь, и снег, и жару, и бизу, Иногда — желанную визу Пролетарию и маркизу И всякую прочую материю, А русским еще — эс-эс-ерию… И стоит дух на тоненьких ножках, Божьим храпом испуган немножко, Хочет хлеба небесного крошку, Да подходит архангел к окошку (И на небе есть окна, ворота…), Бородатый бормочет что-то… «Хоть моли до седьмого пота, Коль на то у тебя есть охота, Ничего не получишь. У неба Меньше, чем на земле даже, хлеба. Проходи по добру, по здорову, Подои-ка земную корову, А у нас тут строго Не буди Бога…» Ой, как стало тут тошненько духу, Словно съел он зеленую муху, Ведь какую поймал оплеуху… Своему не поверил он слуху… Повернулся обиженно, гордо От небесного жадного лорда И ночью, Когда за дневной сутолочью Всюду видишь воочью Волчьи морды, Вернулся истерзанный в клочья Дух, несчастный, но гордый, В свои оболочья. К земному пределу В человечье тело…

166

Вольное подражание Демьянам Бедным. Ср. «Послание Демьяну Бедному» Дон-Аминадо (ПН, 1929, № 2848, 8 января, стр. 3).

Подражание Браславскому («Когда пройдут бессмысленные дни…») [167]

Когда пройдут бессмысленные дни Земной опустошающей печали, Я с миром распрощаюсь нежно и Ладья любви от берега отчалит… Сквозь лоно вод задумчивое дно Увижу я и вдруг глаза закрою И буду петь в тиши и мраке, но Воспоминанья будут плыть за мною. О прошлом взмоет сонная волна, О лике жизни, о преступной брани, И тень моя взойдет над миром, а Душа к иному берегу пристанет.

167

Подражание Браславскому. Александр Яковлевич Браславский — поэт, писавший также под псевдонимом А. Булкин — под этим именем вышел его первый поэтический сборник «Стихотворения» (Париж, 1926), него последовали «Стихотворения II» (Париж, 1929) и «Стихотворения III» Париж, 1937). Участник литературных групп «Через» и «Кочевье». На вечере Кочевья 14 марта 1929 г. Луцкий и А. Браславский выступали вместе с чтением своих стихов. Возможно, что Подражание Браславскому звучало в устном журнале «Кочевья» 27 марта 1930 г., когда Луцкий читал дружеские пародии. Помимо творческих, Луцкого и Браславского связывали масонские узы.

Текст Луцкого построен на обыгрывании рифм А. Браславского, которые, по замечанию В. Набокова, рецензировавшего первый сборник поэта, «привели бы в умиление старого Тредьяковского» (Руль, 1926, № 1741,25 августа, стр. 5, ср. также рецензию Евг. Недзельского в ВР, 1926, № 8/9, стр. 238): в рифменную позицию выносятся союзы и предлоги, ср., к примеру, с началом подражания Луцкого первую строфу из стихотворения Браславского (А. Булкин. «Стихотворения» (Париж, 1926), стр. 6):

Когда еще непрожитая нежность Тяжелым грузом давит сердце, и Когда душа болит тупей и реже В июльские сомнительные дни…

«Что кии в Токио в загоне…» [168]

Что кии в Токио в загоне, Грущу об этом также не… — Дианы рог на небосклоне Зовет меня в иной войне. Пусть европейские народы И азиатские шумят — Ведь кислым молоком свободы Не мало вскормлено телят. А я, как вкусную окрошку, Люблю многоцветистый мир, Влюблен в печеную картошку И уважаю рыбий жир. А впрочем, все на эту тему Веков известно испокон. Кончаю длинную поэму, Прощай, Гаврила. Я уж сонн.

168

Что кии в Токио в загоне. Вместе со следующим текстом, «Плыви, как ломкий сук по речке…», представляет собой сборную пародическую цитату стихов А. Гингера, вошедших в его книгу «Преданность» (Париж, 1925). Современники отнеслись к этой книге как к игре в юродство, лирическому воплощению Смердякова (см. рец. Б. С<осинского> в: СП, 1926, № 12/13, стр. 70). Далее (здесь и в следующей пародии, Плыви, как ломкий сук по речке) первая часть — пародия Луцкого, вторая — стихи Гингера (в скобках название стихотворения): «Что кии в Токио в загоне» — пародируется следующее место из Сонета VI Гингера «О Изабелла! Кой облезлый кий, Той койки уже, что как лыжа (ski)?» («Сонет VI») (об аллитерационных двусмысленностях Гингера писал в рецензии на Преданность Евг. А. Зноско-Боровский, см.: ВР 1926 № 1, стр. 158): «Грущу об этом также не» — «Ведь разливы Пановой свирели/ Раздаются в рощах больше не» («Чувство»); «Дианы рог на небосклоне» — Диана (и Аполлон в следующей пародии) в стихотворении «Молочная дорога»; «А я, как вкусную окрошку» — «Печальная ежедневная окрошка» (Amours); «И уважаю рыбий жир» — «Думаю начать для здоровья принимать рыбий жир» («Автобиография»); «Кончаю длинную поэму» — «Я теперь кончаю повесть эту» («Повесть»); «Прощай, Гаврила. Я уж сонн» — «Крути Гаврила! Нам пора» («Песок»), еще к последнему случаю: «Я днем дремлю и ночью вижу сны <…> Я буду спать, доколе спать дано» («Спокойствие»), «Безоружный! в назойливой битве/ Щит единственный — крепкие сны» («Молочная дорога») (последние два примера приведены в упомянутой выше рецензии Б. Сосинского, стр. 69), само краткое прилагательное сонн пародирует излюбленные гингеровские грамматические несообразности.

«Плыви, как ломкий сук по речке…» [169]

Плыви, как ломкий сук по речке, Первостепенная тоска, Пылай, душа, в телесной печке, Придурковата и хлестка… Вышеизложенное, право, Не

худо было б объяснить, Но я слюнявою забавой Тебя не в духе огорчить… Уж не тебе ль? Уж не тебя ли?.. Уже без нужды? Ты ж не уж — Ты спишь на жутком одеяле, Не раздеваясь, жалкий муж… Как лошадь завтракает в стойле И ужинает тоже там, Так свой кусок жуешь ты. Свой ли? По неприсутственным местам. А я под знаком Аполлона Влачу торжественную лень. Мя не прельщает Лиза-Монна, Зря улыбается, как пень…

169

Плыви, как ломкий сук по речке. Пародия не датирована, но поскольку соседствует в тетради Луцкого с предыдущей, была, вероятно, написана в то же или близкое ей время. «Пылай, душа, в телесной печке,/ Придурковата и хлестка» — «Мой <стих> растрепанный, придурковатый/ И испуганный — противен он» («Повесть»); «Вышеизложенное, право/ Не худо было б объяснить» — «На всем вышеизложенном, однако/ Ни капли не настаиваю я» (Луцкий цитирует это двустишие из «Пяти стоп» Гингера в письме В.Л. Андрееву от 5 июля 1973 г. в связи со своим стихотворением «И все-таки! А почему — не знаю…»); «Мя не прельщает Лиза-Монна» — «Скажи, ты не забудешь мя?» («Песок»); «Ты спишь на жутком одеяле/ Не раздеваясь, жалкий муж» откликается сразу на несколько стихотворений Гингера, где провозглашается отказ от эротической любви: «Amours», «Пять стоп», «Под одиночественной паутиной/ Плывут онанистические дни…».

Послание друзьям («Известен Вам, друзья, стихотворенья…») [170]

Известен Вам, друзья, стихотворенья Приятного секрет изготовленья, Опасность и отрада ремесла, Которое судьба нам принесла Душе в награду или в наказанье… За что? Но не о сем мое посланье… Просили Вы — пиши нам. Ну, пишу — Всегда я верен слову моему… Я жив, здоров, чего и Вам желаю, Пишу стихи, смотрю на птичек стаю, Прогуливаюсь часто у реки, Смотрю, как ловят рыбу рыбаки, Сам иногда, поддавшись искушенью, Забрасываю удочку в теченье (Но я, должно быть, скверный рыболов — Обильный редко приношу улов…). Здесь комары, а прочих насекомых Мне не назвать, но, к счастью, нет знакомых… (Я говорю, конечно, не про Вас.) Но хорошо быть одному подчас… Отлично… Но (собака тут зарыта) Я не один — здесь у меня есть свита… Их даже две — идущих по пятам, Меня преследующих здесь и там, Враждующих, коварных невидимок (Когда бы мог я б Вам прислал их снимок. Не всякому такой подарок дан — Мне мог бы позавидовать султан…) Направо — черти. Ангелы налево, А может быть, наоборот. От гнева, От ярости, от вечной их войны Болит душа, не разогнуть спины… Вы поговорку знаете и сами — Паны дерутся — хлопцы с синяками… Извольте ж рассудить — не прав ли я, Не жалостна ль история моя? …Все не отходят! Вот пристали, право… Соперники сварливейшего нрава… Да что я им? Мосульский керосин? Иль золото из Трансваальских мин? Албания? Китай? Или полено? Парис? Или прекрасная Елена? Пускай поймут. В толпе земных калек Я только — одинокий человек… Но я предмет нелепейшего спора И долго буду яблоком раздора На древнем дереве судеб висеть, Пока Всевышний не подымет плеть И не прогонит Ангела и Черта, Которым я — для спора иль для спорта… И то сказать? Какая им охота? Нет у меня ни шкуры бегемота, Ни перьев страуса, ни пышного хвоста… Простое тело и душа — проста… Мне самому изрядно надоело, Признаться, и душа моя и тело… Всегда грущу, а быть хочу веселым, Хочу летать — ползу по грязным долам, Как будто выполняя приговор, Во всем становится мне жизнь наперекор… Скажу ясней (хоть это и не в моде): Заботиться о завтрашней погоде, О пище, об одежде, о войне И о политике — все надоело мне… Что ж, умереть? Друзья, какая крайность! Навеки смерть, а в жизни все случайность… И создана теория давно, Что дважды два не четырем равно… Быть может, трем, быть может, единице… Я — человек, могу быть завтра птицей, Цветком, дорогой, небом, муравьем, Какая тайна прячется во всем! Какие неожиданные дали! Вот только б Ангелы не помешали! Опять про них? Замучают ей-ей, Ах, к Черту их и к Ангелу Чертей!.. 19. XII <19>25

170

Послание друзьям. Использованные Луцким политические реалии усиливают иронический подтекст «притязаний на что-то»: Мосульский керосин (от иракского города Мосул, вокруг которого расположены богатые месторождения нефти) — здесь столкнулись интересы хозяйничавших в этом регионе англичан, курдов, в 1922–1924 гг. поднявших восстание против и англичан, и арабов, и самого Ирака (за три дня до написания стихотворения, 16 декабря, Лига Наций решила спор о принадлежности Мосула в пользу Ирака); Трансвааль, славящийся своими золотоносными рудниками, — намек на англо-бурские войны; Албания, оказавшаяся политическим придатком окружавших ее Италии, Греции и Югославии (в 1925 г. Албания была провозглашена республикой); Китай, в котором в 1925 г. растет национальное движение, завершившееся в 1927 г. установлением власти Гоминьдана.

Гунга(«Я сказал моей дочурке…»)

Я сказал моей дочурке — Кто ты, крошка? Кто ты, Адик? Мы играли с нею в жмурки, Наполняя смехом садик. Подбежала, поглядела И, подумавши немножко, Нерешительно, несмело: «Адя — Гунга, а не крошка». Что за шутка! Вот названье! В первый раз такое слово… Непонятно содержанье, А таинственно и ново… Гунга, Гунга!.. Детка, кто же Подсказал тебе вот это? Божьей правдою, быть может, Имя странное согрето… Или все, что непонятно, Что в тебе и над тобою Ты назвала так занятно?.. Ах, не будет мне покою… Ах, не будет — уж я знаю… Станешь девушкой, малютка, Расцветающему маю Грустно скажешь: «Как мне жутко… Бог, любовь, душа, искусство И мое существованье — Гунга все!» Не слово — чувство… Вспомнишь детское названье… Paris,19.VIII <19>26

«Я читал о струнах дрожащих…» [171]

Я читал о струнах дрожащих: «Забудьте, что струны дрожат». Я читал о полетах мечтаний: «Как можно летать в пиджаке?» Мне стало немножко грустно… О чем же тогда петь, Если ни струн, ни мечты, ни порывов, Если нельзя лететь? Попробую Вас послушать, Но как не писать о том, Что хочется сердцу кушать И что в душе Содом… Я знаю — нельзя петь о радости, Если главной радости нет. Небеса опорочены, Поля разворочены, О радости петь нельзя. <около 1930>

171

Я читал о струнах дрожащих. Луцкий набросал эти строчки в связи со сдачей в красильню своего пиджака.