Солнечный корт
Шрифт:
– Перестань смотреть, если это тебя беспокоит, - сказал Жан. Он не был уверен, было ли это неодобрением или обидой, когда уголки губ Джереми дернулись, и Жан заставил себя подобрать более подходящие слова.
– Вороны знали, что это не их дело, и они были не настолько глупы, чтобы зацикливаться на этом. Для всех нас было бы лучше, если бы ты поступил так же.
Ответ Джереми был тихим, но решительным:
– Я не отвернусь.
– Я не хочу, чтобы ты смотрел.
Он испугался того, насколько это прозвучало похоже на ложь, но у него не было времени задуматься над этим, прежде
– Принеси ему полотенце. Мы будем в медкабинете.
По пути им пришлось миновать оставшихся Троянцев: Кэт и Лайлу, конечно же, а затем Трэвиса и Хаоюй. Жан предположил, что последние двое были теми, на кого он чуть не налетел раньше; они были соседями Лукаса по комнате в летнем общежитии и застряли здесь в ожидании решения, как и девочки. Резким жестом Реманн призвал группу к тишине, когда проходил мимо, и Жан, не отрывая взгляда от спины Реманна, последовал за ним.
Лукас и Лисински были в первом кабинете, поэтому Реманн жестом пригласил Жана пройти во второй. Джереми, должно быть, бежал, потому что догнал их прежде, чем Реманн успел закрыть дверь более чем наполовину. Джереми протянул полотенце, но сам взялся за ручку, и Реманн понял, что означает это напряженное выражение на его лице. Он посмотрел на Жана и спросил:
– Тебе решать. Впустить или нет?
Жан немедленно ответил:
– Нет.
Джереми ничего не оставалось, как отступить, и Реманн закрыл дверь. Жан взял предложенное полотенце и сел там, куда указал Реманн. Жан даже не подозревал, что здесь есть часы, но теперь он слышал их тиканье. Возможно, это были часы. У него уже много лет не было часов, но он все равно проверил свои запястья. Все, что он обнаружил, это неровные линии зубов Грейсона. Он обмотал руку полотенцем, чтобы не видеть их.
Реманн прошелся по комнате, открывая и закрывая ящики в поисках бинтов и антисептиков, которые могли ему понадобиться. Жан попытался взять их у него, но под каменным взглядом Реманна опустил руку и сидел молча. Реманн подтащил табурет и принялся за работу, начав с запястья Жана. Закончив промывать и бинтовать его, он попросил Жана проверить его подвижность. Рука болела, но Жан мог поворачивать ее и сгибать пальцы, и этого было достаточно, чтобы лед в груди немного растаял.
– Поговори со мной, - попросил Реманн, прикладывая к лицу Жана салфетку.
– Я не знаю, что вы хотите от меня услышать, тренер.
– С тобой все в порядке?
– Да, тренер, - сказал Жан.
– Я все еще могу играть.
– Я спрашиваю тебя не об этом.
Он дал Жану минуту, придумать что-нибудь получше, и молчание было хуже, чем его вопросы. Жан пошевелил ногой, чтобы привести мысли в порядок, понимая, что выдает себя этим беспокойством, но не в силах остановиться. В конце концов, ему пришлось прикрыть бинты свободной рукой, чтобы перестать пялиться на них.
– Тренер, пожалуйста, скажите мне, что сказать. Я обещаю, что все сделаю правильно.
– Я не хочу, чтобы ты все сделал правильно, -
– Я хочу знать, что с тобой все в порядке.
Это было достаточно просто.
– Я в порядке, тренер.
Возможно, это было не так просто, потому что Реманн, казалось, застыл на полпути между недоверием и жалостью. Жан заставил себя сохранять спокойствие. Только эта лучшая попытка сохранить невозмутимый вид спасла его, когда Реманн покачал головой и принялся за горло Жана.
Жан посмотрел на дальнюю стену, где одна из медсестер повесила черно-белую фотографию в рамке, изображающую одинокую лодку в гавани, и постарался оказаться как можно дальше от этого места. Он подумал о том, чтобы прокатиться по побережью с Кэт. Он подумал о стене с фотографиями в Лисьей норе. Он подумал об открытках и магнитах, уничтоженных разъяренными товарищами по команде, и о том, что его самообладание угрожающе пошатнулось. Он с трудом сглотнул, борясь с приступом тошноты.
Возможно, Реманн услышал, как он поперхнулся, потому что повторил попытку, сказав тихо, но твердо:
– Жан.
– Я позвоню доктору Добсон.
– Этого было достаточно, чтобы заставить Реманна задуматься, и Жан выложил все, что у него было.
– Я позвоню ей, как только окажусь дома, тренер.
Раздался стук в дверь. Реманн закончил закреплять бинты, прежде чем подкатить табурет к двери, чтобы открыть ее. В дверях стояла Лисински, а рядом с ней Лукас. Жану хватило одного взгляда на него, чтобы понять, что у него сломан нос; Грейсону не нанес ни одного из тех ударов, которые он нацелил на своего брата. Жан хотел убедиться, что Лукас заплатил за свое участие в этом ужасном воссоединении, но все, что он чувствовал, это усталость и холод. Реманн отодвинулся в сторону, чтобы они могли войти и снова закрыл дверь.
Жан пропустил мимо ушей обеспокоенные вопросы Реманна и оценку Лисински травм Лукаса. Когда Реманн убедился, что Лукас не собирается сдаваться в ближайшее время, он сказал:
– Начни с самого начала.
Рассказ Лукаса получился бессвязным, в нем слышались нотки самоцензуры и сожаления. Вчера ему не удалось добиться от Жана внятного объяснения того, что послужило причиной вражды между Жаном и его братом, поэтому он поступил так, как велел Жан, и потребовал правды от Грейсона. Грейсон отказался вступать в разговор, только отвернулся и написал Лукасу за обедом, чтобы узнать о времени тренировок Троянцев. Ему нечего было сказать Лукасу, но он поговорит с Жаном, если Лукас сможет оставить его наедине.
– Это всего лишь второе, что он сказал мне за это лето.
– Лукас уставился на свои ботинки, являя собой воплощение отчаяния.
– Он ушел от меня четыре года назад и забыл о моем существовании, и оба раза, когда он удосуживался поговорить со мной с тех пор, как вернулся домой, это касалось Жана. В эти выходные он уезжает в Западную Вирджинию. Это был мой последний шанс увидеть его перед отъездом, и я не... я не знал, как отказать ему. Прости. Я облажался.
Реманн посмотрел на Жана. Жан не был уверен, чего он ждет - версии событий или праведного гнева Жана. Жан, не отрывая взгляда от лица Лукаса, сказал: