Советская поэзия. Том второй

Коллектив авторов

‹1975›

К МУЗЕ КОМЕДИИ

Кто смешным боится быть: кто в смешные положенья Не стремится угодить, — тот боится униженья. Кто боится униженья, Кто вкусил от поношенья, Кто забит и напряжен, Тот не может быть смешон. Тот же (храбрый!), кто беднягу не страшится оскорбить; Кто не даст ему и шагу без стеснения ступить, Кто не в меру задается, Кто над слабостью смеется, Кто сердечности лишен, — Тот действительно смешон! Не смешна мне ущемленность (если злоба ей чужда): Мне смешна самовлюбленность, не имущая стыда. Не смешны ведь ни калеки, ни шуты, ни горбуны: Душечки-сверхчеловеки — вот кто подлинно смешны! На подмостках театральных Лица

клоунов печальных — Известковой белизны — Не смешны. Торт, который в пол-момента Влеплен в «рыло» оппонента, — Мудро, ново, ярко! — Но Не смешно. Избиенье (хоть бы вора!), освистание актера, Одураченный поэт, Строчки выстраданной кража, книг ворованных продажа, — Остроумно? Ловко? — Нет. Жар напрасный, гнев больной Тоже фокус не смешной. Не смешны: ни свист одышки, ни походка старых дев (Над которой животишки Надрывают старичишки, На сто лет помолодев); Ни носов чужих фасоны, ни проделки злых пажей, Ни обманутые жены, ни рога во лбах мужей, — Нет! — (пока не проступили В них такие же лгуны), — Не смешны мне простофили: Мне обманщики смешны. О Комедия святая! Столь не часто к нам слетая, Жалость, милость нам яви! Путь закрой насмешке злобной, Гогот изгони утробный, — Суть вещей восстанови! С простодушием лукавым Вещий толк верни забавам, Слезы вызови из глаз, — О смешливая! И снова Острым чувством Не смешного Наделяющая нас.

‹1976›

РАМИС РЫСКУЛОВ^{193}

(Род. в 1934 г.)

С киргизского

РОССИЯ

Тебя и взглядом не окинуть, о Россия, Но уместились все ж в душе моей Твои невероятные просторы. И нет числа тем жизням, что во имя Грядущего России отданы. Твоя неотвратимая печаль Глодала сердце многих поколений. Так не забудь страдальцев имена И подвиг тех, кто пролил кровь за счастье. И счастье нынче у тебя размахом С былое горе. И прекрасна ты В своем высоком радостном сиянье. Россия, ты — такая высота, Куда не каждому дано подняться: Твои недосягаемые выси Звенят над головами древних гор. Горишь ты во вселенной самоцветом, Которому нет равного нигде. Хоть раз за век мне хочется услышать Вздох, вырвавшийся из твоих глубин, Почуять богатырское дыханье Твоей могучей молодой груди, Бездонное над головою небо И небо, отражающее море. И окоем за бездной голубою Обманчивую ограничил даль… Мечты Россия И Россия яви — Одно и то же, Тождество их вот — Перед тобой! Моя Россия, Дай заглянуть в грядущее твое И в прошлое — сквозь времени потопы. Как много утомилось аргамаков, Не в силах одолеть такой простор, Как много было соколов могучих Ветрами северными сметено! О, покажи свой вечный лик, Россия, Хоть на мгновенье предо мной рассей Туман загадочности первозданной. Россия, ты во времени стоишь, Как гордый дуб, могучими корнями Ушедший в недра темные веков, Стоишь неколебимо и бесстрашно Под злыми, ураганными ветрами. Ты будешь цвесть, пока жива земля, Россия, о великая Россия!

‹1965›

РЫГОР БОРОДУЛИН^{194}

(Род. в 1935 г.)

С белорусского

КАМНИ БРЕСТСКОЙ КРЕПОСТИ

На висках земли Мы бьемся тревожными жилками. Мы, как воины, полегли, А стенами были живыми. Это наш гнев Стонет, окаменев, Мы сгорели в огне войны, Мы от гари и боли черны, Мы хотели для вас тишины, Люди…

Я — СЫН ЗЕМЛИ

Я — сын земли, наследник хлебопашцев. Вослед за солнцем Долго мне брести. Я был бы счастлив зернышком упавшим в земле отцов и дедов прорасти. Во мне одном и быль ее, и сказка, ее крыло несет меня в полет. Шлем космонавта пасечника маской мне кажется: сосед качает мед. Издревле человек, дождавшись ночи, в глазах пересыпает Млечный Путь. Но сердце только о земле хлопочет, и лишь земное не дает уснуть. Не спит земля, мое благодаренье планеты-сестры позывные шлют. Чем выше

в небо тянутся деревья, тем дальше корни в глубь земли идут.

О МОЕМ ЯЗЫКЕ

Утверждают историки, языковеды, ученые, Будто есть языки, на смерть обреченные, Будто как пережиток уже отмереть готово — Колыбельная песня моя — белорусское слово, Будто скоро при встрече Таращиться немо нам. Будто Неман и Нямунас Будут единственно — Неманом. Я мечтаю о дружбе великой, всеобщей людской, Но не верю тому, что родные реченья лузгой Отвеются от семян человечества, Что прорастают в вечности. Облетают по осени боры-космачи, А весной разжимает листва Свои кулачки молодые. Если даже слово мое замолчит, Не стать ему мертвой латынью. Живые слова Не будут утерянными, Им вовеки не стать Медицинскими терминами. Каждое слово Языка моего выучат снова, Чтобы узнать по нему, Как Русь моя, белая От весенней кипени, От костей и саванов гибельных Над пауками свастик, Вольной волей своей дорожила И как с кровными сестрами Крепко дружила. Когда слово мое Вольется в людской океан, Оно на себя примет Роль ручейка в Гольфстриме, — Будет мне сердце греть Возрождаемое снова и снова, Мое вековечное белорусское слово!

ГРИГОРЕ ВИЕРУ^{195}

(Род. в 1935 г.)

С молдавского

* * *

Когда родился я, на лбу моем Корона царская заискрилась — Рука родная материнская, Рука родная материнская. Моей любимой нежная ладонь И матери моей рука — на миг Вы встретились впервые в волосах моих, Вы встретились впервые в волосах моих. Есть дети у меня. Но и теперь, Лишь ночь распорота зарею пламенной. На лбу своем найду я руку мамину, На лбу своем найду я руку мамину. О, та рука, ее рука, Как ветвь, увядшая на склоне дней. Состарилась на голове моей, Состарилась на голове моей.

‹1965›

ПЕРЕСАДКА СЕРДЦА

Необходимо мне в грудь вживить иное сердце, иначе Я умру. И мать свое мне сердце отдает. Но сердце продолжает все болеть. Оно болит особенно, когда горит земля от жажды по дождю. Особенно, когда отец все не идет с войны. Особенно, когда брожу среди чужих людей и месяцами не пишу домой. Особенно по вечерам, когда за холм заходит солнце, оно болит. Подобной боли не знал я никогда, но и таким терпеньем не обладал я тоже.

‹1965›

НАШ ДОМ

Много я стихотворений Написал, но вот понять Лишь одно, о доме нашем, И смогла старуха мать. Текст, подтекст — все это к черту! Рифм изысканность — при чем? Я пишу стихи простые, Словно наш крестьянский дом. Полночь. Белый лист бумаги. Рукавом стираю пот; Ох, достался трудно маме Глинобитный домик тот.

‹1965›

ТЫ

Чуть свет домой вернулся, чтоб знать, что скажешь ты, к еде не прикоснулся, чтоб знать, что скажешь ты. Мне девушка мигнула, чтоб знать, что скажешь ты, с тобой расстался было, чтоб знать, что скажешь ты. В морскую глубь ныряю, чтоб знать, что скажешь ты, с кораллом выплываю, чтоб знать, что скажешь ты. Я высох, словно дерево, чтоб знать, что скажешь ты. Пускай умру я первым, чтоб знать, что скажешь ты.

‹1968›

Я ВЗЯЛ У МАТЕРИ…

Синим поясом, что забыла мать на приступках, подпоясался я и ушел. Я взял у матери все: молодую улыбку, голос, слова. Каждый раз, когда слышу свой смех, я вздрагиваю. И вдруг умолкаю. Летом мой сын, который пошел этой осенью в школу, мячом выбил стекло, за которым мать поджидала меня. Я взял у матери все: взгляда грустную синь, снег зубов, темноту волос. Почти ничего Не могу ей обратно вернуть. О боже, хотя бы вернуть ей этот синий пояс и вставить стекло.