Советская поэзия. Том второй

Коллектив авторов

ПЕСНЯ

Если не будет хлеба — не дадут умереть от голода, Если не будет рубахи — кто-нибудь даст свою. Если совсем одиноко — пройдись по улицам города, Он поймет, улыбнется и примет тебя в свою толчею. Не спится? Значит, усталость время для сна выбирает, Она заставит спуститься толпы видений с лестниц. Если нет за душою песни, тогда человек умирает, И даже не похоронишь Как надо, — Ведь нету песни…

* * *

Поведай-ка, трава, Как ты приходишь в свет, — Взрезаешь воздух, новизною вея, Поведай о рождении поверья, Где папоротник прячет Редкий цвет. Раскрой секрет своих волшебных

слов, Очарованья, Взлетов затаенных, — Ты поднимаешь на ножах зеленых Бетон, лежащий В несколько слоев. Проходишь сквозь асфальт — И ты права, Готова к наводненью и к морозу. …Так проросла поэзия сквозь прозу. О, продиктуй мне свой закон, Трава!

ОСЕНЬ

А кони мчатся в золоте холмов, Табун, приговоренный к вечной скачке, — Мерещатся над крышами домов Хребты коней в божественной раскачке. Табун, который облакам — пример, Летит, загадочный в любом своем усилье. У осени — своя система мер И собственные кони в карусели. На черепичных треуголках дач Еще журчит, бог весть откуда, ливень. Там кони листопада пьют из туч, А ветер им расчесывает гривы.

ТЫ

Ты приходишь ко мне не сразу, а как бы понемногу — то в товарище, то в женщине, то в минутном знакомом. Ты приходишь ко мне не сразу, а как бы понемногу. И я не могу собрать тебя в одного человека, которого я когда-то знал… Ты раздробился, и напрасно искать тебя, потому что я всюду вижу твои копии, которые близки тебе только своими случайными признаками. Эти копии яростно враждуют между собою. И все же это ты… Только низкую душу можно собрать по частям. И снова ты придумываешь себя, чтобы казаться не тем, кто ты есть. Ты хочешь быть идолом всех вероучений и полководцем всех армий, даже враждующих между собой. Скажи: что я должен делать, если в иконных брызгах ста зеркал я теряю твой облик? А когда ты выносишь вперед руку, я не знаю для чего: для удара или для рукопожатья? Скажи: что я должен делать, если ты приходишь ко мне не сразу, а как бы понемногу? Я не могу собрать тебя в одного человека, которого я когда-то знал.

ОСВОБОЖДЕНИЕ

В 1837 году под Петербургом убили Пушкина.

В 1837 году в Петербурге выкупили из крепостной зависимости Шевченко.

Свободен Пушкин — в небе свободно. Свободен Шевченко — имеет право Отныне ездить когда угодно Хоть от Кавказа и до Варшавы. В люди его предлагали вывести: «Иди на задних лапках за нами». Ему сулили царские милости И соблазняли его чинами. Ему похвалы выдавали законники — Грехов отпущенье в письменном виде. Его исключали из светской хроники: Из этого, думали, что-то выйдет. А после, глазки прищурив заячьи, Храня в зрачках ледяной заслон, К нему приглядывались, размышляючи, Во сколько монет обойдется он. Почем она, улыбка поэта? За сколько и кто подхихикнуть может? «Смейся!» — велят. Несмотря на это, Губы поэта гримаса корежит. Пытают, грозят — пошло, томительно, — Слова словно погреб, Слова как грязь… Доволен царь, когда сочинители Показывают зубы, только смеясь! Одного — повесили, другой — веселится, Один — во злате, другой — во зле. А ты сквозь набрякшие подлостью лица Плывешь, плывешь, как лодка во мгле. На берег выйдешь — там тоже пусто, Но — снова смейся! Не потому ли Шевченко смеется, словно Пушкин, Который только что встретил пулю. Над мертвым Пушкиным царь колдует, А ты свободный — над всем встаешь, А судьи почтенные негодуют И в пальцах унять пытаются дрожь. Клеветники по следу пущены — Наивернейшие слуги застенка… Над непросохшею кровью Пушкина Уже проступает кровь Шевченко. На царских поминках — зловонный ладан. Есть ярость, когда свободы нет. Поэт умрет за народ, коль

надо, А это значит — вечен поэт! Друг другу видны и слышны давно вы, И вдоль дороги — то здесь, то там — Яблони важно кивают вам, А на ладони — цветок пунцовый, Словно бы с кровью пополам.

АЛЕКСАНДР КУШНЕР^{205}

(Род. в 1936 г.)

* * *

Когда тот польский педагог, В последний час не бросив сирот, Шел в ад с детьми и новый Ирод Торжествовать злодейство мог, Где был любимый вами бог? Или, как думает Бердяев, Он самых слабых негодяев Слабей, заоблачный дымок? Так, тень среди других теней, Чудак, великий неудачник. Немецкий рыжий автоматчик Его надежней и сильней, А избиением детей Полны библейские преданья, Никто особого вниманья Не обращал на них, ей-ей. Но философии урок Тоски моей не заглушает, И отвращенье мне внушает Нездешний этот холодок. Один возможен был бы бог, Идущий в газовые печи С детьми, под зло подставив плечи, Как старый польский педагог.

* * *

Четко вижу двенадцатый век. Два-три моря да несколько рек. Крикнешь здесь — там услышат твой голос. Так что ласточки в клюве могли Занести, обогнав корабли, В Корнуэльс из Ирландии волос. А сейчас что за век, что за тьма! Где письмо? Не дождаться письма. Даром волны шумят, набегая. Иль и впрямь европейский роман Отменен, похоронен Тристан? Или ласточек нет, дорогая?

* * *

Сентябрь выметает широкой метлой Жучков, паучков с паутиной сквозной, Истерзанных бабочек, ссохшихся ос, На сломанных крыльях разбитых стрекоз, Их круглые линзы, бинокли, очки, Чешуйки, распорки, густую пыльцу, Их усики, лапки, зацепки, крючки, Оборки, которые были к лицу. Сентябрь выметает широкой метлой Хитиновый мусор, наряд кружевной, Как если б директор балетных теплиц Очнулся и сдунул своих танцовщиц. Сентябрь выметает метлой со двора, За поле, за речку и дальше, во тьму, Манжеты, застежки, плащи, веера, Надежды на счастье, батист, бахрому. Прощай, моя радость! До кладбища ос, До свалки жуков, до погоста слепней, До царства Плутона, до высохших слез, До блеклых, в цветах, элизейских полей!

* * *

О слава, ты так же прошла за дождями, Как западный фильм, не увиденный нами, Как в парк повернувший последний трамвай, — Уже и не надо. Не стоит. Прощай! Сломалась в дороге твоя колесница, На юг улетела последняя птица, Последний ушел из Невы теплоход. Я вышел на Мойку: зима настает. Нас больше не мучит желание славы, Другие у нас представленья и нравы, И милая спит, и в ночной тишине Пусть ей не мешает молва обо мне. Снежок выпадает на город туманный. Замерз на афише концерт фортепьянный. Пружины дверной глуховатый щелчок. Последняя рифма стучится в висок. Простимся без слов, односложно и сухо. И музыка медленно выйдет из слуха, Как после купанья вода из ушей, Как маленький, теплый, щекотный ручей.

* * *

Кто-то плачет всю ночь. Кто-то плачет у нас за стеною. Я и рад бы помочь — Не пошлет тот, кто плачет, за мною. Вот затих. Вот опять. — Спи, — ты мне говоришь, — показалось. Надо спать, надо спать. Если б сердце во тьме не сжималось! Разве плачут в наш век? Где ты слышал, чтоб кто-нибудь плакал? Суше не было век. Под бесслезным мы выросли флагом. Только дети — и те, Услыхав: «Как не стыдно?» — смолкают. Так лежим в темноте Лишь часы на столе подтекают. Кто-то плачет вблизи. — Спи, — ты мне говоришь, — я не слышу. У кого ни спроси — Это дождь задевает за крышу. Вот затих. Вот опять. Словно глубже беду свою прячет. А начну засыпать, — Подожди, — говоришь, — кто-то плачет!