Советская поэзия. Том второй

Коллектив авторов

‹1967›

АНДРЕЙ ВОЗНЕСЕНСКИЙ^{182}

(Род. в 1933 г.)

ГОЙЯ

Я — Гойя! Глазницы воронок мне выклевал ворог, слетая на поле нагое. Я — Горе. Я — голос войны, городов головни на снегу сорок первого года. Я — голод. Я горло повешенной бабы, чье тело, как колокол, било над площадью голой… Я — Гойя! О, грозди возмездья! Взвил залпом на Запад — я пепел незваного гостя! И в мемориальное небо вбил крепкие звезды — как гвозди. Я — Гойя.

‹1959›

ОСЕНЬ В СИГУЛДЕ

Свисаю с вагонной площадки, прощайте, прощай, мое лето, пора мне, на даче стучат топорами, мой дом забивают дощатый, прощайте, леса мои сбросили кроны, пусты они и грустны, как ящик с аккордеона, а музыку — унесли, мы — люди, мы тоже порожни, уходим мы, так уж положено, из стен, матерей и

из женщин, и этот порядок извечен, прощай, моя мама, у окон ты станешь прозрачно, как кокон, наверно, умаялась за день, присядем, друзья и враги, бывайте, гуд бай, из меня сейчас со свистом вы выбегаете, и я ухожу из вас, о родина, попрощаемся, буду звезда, ветла, не плачу, не попрошайка. Спасибо, жизнь, что была. На стрельбищах в 10 баллов я пробовал выбить 100, спасибо, что ошибался, но трижды спасибо, что в прозрачные мои лопатки вошла гениальность, как в резиновую перчатку красный мужской кулак, «Андрей Вознесенский» — будет, побыть бы не словом, не бульдиком, еще на щеке твоей душной — «Андрюшкой». Спасибо, что в рощах осенних ты встретилась, что-то спросила и пса волокла за ошейник, а он упирался, спасибо, я ожил, спасибо за осень, что ты мне меня объяснила, хозяйка будила нас в восемь, а в праздники сипло басила пластинка блатного пошиба, спасибо, но вот ты уходишь, уходишь, как поезд отходит, уходишь, из пор моих полых уходишь, мы врозь друг из друга уходим, чем нам этот дом неугоден? Ты рядом и где-то далеко, почти что у Владивостока, я знаю, что мы повторимся в друзьях и подругах, в травинках, нас этот заменит и тот — «природа боится пустот», спасибо за сдутые кроны, на смену придут миллионы, за ваши законы — спасибо, но женщина мчится по склонам, как огненный лист за вагоном… Спасите!

‹1961›

ТИШИНЫ!

Тишины хочу, тишины… Нервы, что ли, обожжены? Тишины… чтобы тень от сосны, щекоча нас, перемещалась, холодящая, словно шалость, вдоль спины, до мизинца ступни, тишины… звуки будто отключены. Чем назвать твои брови с отливом? Понимание — молчаливо. Тишины. Звук запаздывает за светом. Слишком часто мы рты разеваем. Настоящее — неназываемо. Надо жить ощущением, цветом. Кожа тоже ведь человек, с впечатленьями, голосами. Для нее музыкально касанье, как для слуха — поет соловей. Как живется вам там, болтуны, чай, опять кулуарный авралец? Горлопаны, не наорались? Тишины… Мы в другое погружены. В ход природы неисповедимый. И по едкому запаху дыма мы поймем, что идут чабаны. Значит, вечер. Вскипает приварок. Они курят, как тени тихи. И из псов, как из зажигалок, светят тихие языки.

‹1964›

ПЛАЧ ПО ДВУМ НЕРОЖДЕННЫМ ПОЭМАМ

Аминь. Убил я поэму. Убил, не родивши. К Харонам! Хороним. Хороним поэмы. Вход всем посторонним. Хороним. На черной Вселенной любовниками отравленными лежат две поэмы, как белый бинокль театральный. Две жизни прижались судьбой половинной — две самых поэмы моих соловьиных! Вы, люди, вы, звери, пруды, где они зарождались в Останкине, — встаньте! Вы, липы ночные, как лапы в ветвях хиромантии, — встаньте, дороги, убитые горем, довольно валяться в асфальте, как волосы дыбом над городом, вы встаньте. Раскройтесь, гробы, как складные ножи гиганта, вы встаньте — Сервантес, Борис Леонидович, Браманте, вы б их полюбили, теперь они тоже останки, встаньте. И вы, Член Президиума Верховного Совета товарищ Гамзатов, встаньте, погибло искусство, незаменимо это, и это не менее важно, чем речь на торжественной дате, встаньте. Их гибель — судилище. Мы — арестанты. Встаньте. О, как ты хотела, чтоб сын твой шел чисто и прямо, встань, мама. Вы встаньте в Сибири, в Москве, в городишках, мы столько убили в себе, не родивши, встаньте, Ландау, погибший в косом лаборанте, встаньте, Коперник, погибший в Ландау галантном, встаньте, вы, девка в джаз-банде, вы помните школьные банты? встаньте, геройские мальчики вышли в герои, но в анти, встаньте, встаньте. Погибли поэмы. Друзья мои в радостной панике — «Вечная память!» Министр, вы мечтали, чтоб юнгой в Атлантике плавать, вечная память, громовый Ливанов, ну, где ваш не сыгранный Гамлет? вечная память, где принц ваш, бабуся? А девственность можно хоть в рамку обрамить, вечная память, зеленые замыслы, встаньте, как пламень, вечная память, мечта и надежда, ты вышла на паперть? Вечная память!.. Аминь. Минута молчанья. Минута — как годы. Себя промолчали — все ждали погоды. Сегодня не скажешь, а завтра уже не поправить. Вечная память. И памяти нашей, ушедшей, как мамонт, вечная память. Аминь. Тому же, кто вынес огонь сквозь потраву, — Вечная слава! Вечная слава!

‹1965›

ТОСКА

Загляжусь ли на поезд с осенних откосов, забреду ли в вечернюю деревушку — будто душу высасывают насосом, будто тянет вытяжка или вьюшка, будто что-то случилось или случится — ниже горла высасывает ключицы. Или ноет какая вина запущенная? Или женщину мучил — и вот наказанье? Сложишь песню — отпустит, а дальше — пуще, Показали дорогу, да путь заказали. Точно тайный гроб на груди таскаю — тоска такая! Я забыл, какие у тебя волосы, я

забыл, какое твое дыханье, подари мне прощенье, коли виновен, а простивши — опять одари виною…

‹1967›

НОСТАЛЬГИЯ ПО НАСТОЯЩЕМУ

Я не знаю, как остальные, но я чувствую жесточайшую, не по прошлому ностальгию — ностальгию по настоящему. Будто послушник хочет к господу, ну а доступ лишь к настоятелю — так и я умоляю доступа без посредников к настоящему. Будто сделал я что-то чуждое, или даже не я — другие… Упаду на поляну — чувствую по живой земле ностальгию. Нас с тобой никто не расколет. Но когда тебя обнимаю — обнимаю с такой тоскою, будто кто тебя отнимает. Одиночества не искупит в сад распахнутая столярка. Я тоскую не по искусству, задыхаюсь по настоящему. Когда слышу тирады подленькие оступившегося товарища, я ищу не подобья — подлинника, по нему грущу, настоящему. Все из пластика, даже рубища. Надоело жить очерково. Нас с тобою не будет в будущем, а церковка… И когда мне хохочет в рожу идиотствующая мафия, говорю: «Идиоты — в прошлом. В настоящем рост понимания». Хлещет черная вода из крана, хлещет рыжая, настоявшаяся, хлещет ржавая вода из крана. Я дождусь — пойдет настоящая. Что прошло, то прошло. К лучшему. Но прикусываю, как тайну, ностальгию по настоящему. Что настанет. Да не застану.

‹1976›

ЛЮДВИГ ДУРЯН^{183}

(Род. в 1933 г.)

С армянского

НАШИ ПЕСНИ

Из пепла, Пропитанного слезами, Из благоуханья цветов чудесных Они поднимаются сами — Наши песни. Из угасающего звона Всех колокольчиков вместе, Заблудившихся где-то под солнцем, — Сплетены наши песни. Из стонов скитальца слезных, — Хвороста нету если, Сжигающего свой посох, — Сплетены наши песни. Из тяжелого и мокрого Сумрака круч отвесных, Впитавшего в себя все молнии, — Сплетены наши песни. Из хмеля вина задремавшего, Из цвета его, что так весел, Из алого цвета нашего — Сплетены наши песни. Из скрежета ворот открывающихся, Где сплетенью узоров тесно, Из радуг водопадов ниспадающих — Сплетены наши песни. Из смеха парней сасунских, Вспотевших от плясок здешних, Из удали их, Из их судеб — Сплетены наши песни. Из звездной россыпи молота, С детства известной, Из огнебородой молодости — Сплетены наши песни. Из сияния золотистого Хлебных колосьев спелых, Из ударов сердечка чистого — Сплетены наши песни. Из клекота орлов, сидящих На солнце, как на насесте, Из надежды настоящей — Сплетены наши песни. Из надежды, Дарующей радость, Нас сплетающей вместе, Чтобы петь перед Араратом, Перед вечностью — Наши песни.

КОСТЕР ПОЭТА

Этот костер — мой костер, Это — костер поэта. Смотри, Огневые копыта простер Пегас Из крылатого света. Кони заржали, кони… Смотри, В костре полыхают мои мечты, Астральных лучей сплетенья; В нем солнца, как лиры, горят, И лир Взволнованы звонкие струны. Смотри, Золотые сошлись языки, И длится объятье любовной тоски, И катятся вспышек буруны. И в сумасшествии света Возник Из пламени, гибкого, как тростник, Огненновласый младенец. Этот костер — мой костер. Его серповидный изгиб остер, И пляшут серпы, И пляска Становится жатвой колосьев-лучей Средь пламени, треска и лязга. Смотри, Как, цветеньем воспламенясь, Изламываются деревья. И кружатся искры, как пчелы жужжа, Опьянены ароматом. А пламя взмывает, и все выше летит, И парит, как свободный орел. Этот костер — мой костер. Это — самосожженье поэта.

* * *

Лирою я ответил на голос своей любимой… Я песней прославил тебя… Не умолкая гремит Песня моя, словно гимн, цветущий неопалимо, Сложенный жрецами у подножия пирамид. Верно, моя лира не колокольчик пастуший, Болтающийся на шее заблудшего бычка… Натянуты жилы тигра на лиру, ты только послушай Струны, что звонче водопада и жалобнее смычка. Впрочем, моя лира — это сердце мое, в котором Дрожит и трепещет дыхание всеобщей любви, И я стихов свободных свободным и гулким хором Славлю свободные, вещие, мудрые чары твои.

ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО^{184}

(Род. в 1933 г.)

СВАДЬБЫ

А. Межирову

О, свадьбы в дни военные! Обманчивый уют, слова не откровенные о том, что не убьют… Дорогой зимней, снежною, сквозь ветер, бьющий зло, лечу на свадьбу спешную в соседнее село. Походочкой расслабленной, с челочкой на лбу вхожу, плясун прославленный, в гудящую избу. Наряженный, взволнованный, среди друзей, родных, сидит мобилизованный растерянный жених. Сидит с невестой — Верою. А через пару дней шинель наденет серую, на фронт поедет в ней. Землей чужой, не местною, с винтовкою пойдет, под пулею немецкою, быть может, упадет. В стакане брага пенная, но пить ее невмочь. Быть может, ночь их первая — последняя их ночь. Глядит он опечаленно и — болью всей души мне через стол отчаянно: «А ну, давай пляши!» Забыли все о выпитом, все смотрят на меня, и вот иду я с вывертом, подковками звеня. То выдам дробь, то по полу носки проволоку. Свищу, в ладоши хлопаю, взлетаю к потолку. Летят по стенам лозунги, что Гитлеру капут, а у невесты слезоньки горючие текут. Уже я измочаленный, уже едва дышу… «Пляши!..» — кричат отчаянно, и я опять пляшу… Ступни как деревянные, когда вернусь домой, но с новой свадьбы пьяные являются за мной. Едва отпущен матерью, на свадьбы вновь гляжу и вновь у самой скатерти вприсядочку хожу. Невесте горько плачется, стоят в слезах друзья. Мне страшно. Мне не пляшется, но не плясать — нельзя.