Современная жрица Изиды
Шрифт:
Комитетъ общества психическихъ изслдованій не задумался принять сужденія г. Годжсона и оскорбилъ меня, одобривъ выводы своего агента, основанные на его лишь личномъ мнніи.
Я полагаю, что всюду, гд еще понимаютъ принципы чести, честности и осмотрительности относительно оклеветанныхъ лицъ, на поведеніе комитета взглянутъ съ тмъ же чувствомъ глубокаго возмущенія, какое я испытываю(!!). Я не имю ни малйшаго сомннія въ томъ, что другіе писатели разъяснятъ и покажутъ въ настоящемъ свт кропотливое, но неловкое разслдованіе г. Годжсона, его пунктуальность, истощающую безконечное терпніе на пустякахъ и не замчающую важныхъ фактовъ, его противурчивую аргументацію [55] и его многообразную неспособность, когда дло идетъ о задачахъ, которыя онъ силится разршить. Многочисленные друзья, знающіе меня лучше, чмъ комитетъ общества психическихъ изслдованій, ничуть не смутятся мнніями этого учрежденія, и въ ихъ руки я передаю заботу о моей, столь жестоко оскорбленной репутаціи [56] . Но все же надо мн лично отвтить на одно мсто этого чудовищнаго отчета.
55
Имю основанія думать, что подъ «противурчивой
56
Увы, она не дождалась хоть сколько-нибудь серьезной защиты отъ тогдашнихъ ея друзей и пособниковъ, да и при всемъ ихъ желаніи у нихъ не было возможности защитить ее. Но прошло время, скандалъ если и не забылся, то затихъ, и скоро нашлись лица, начавшія прославлять ее какъ страдалицу и мученицу за истину, какъ святую и великую женщину. И это принесло свои плоды.
Г. Годжсонъ, совершенно понимая очевидную нелпость его заключеній обо мн, пока они не основаны на какой-либо теоріи достаточныхъ поводовъ для объясненія, почему, пожертвовавъ моимъ общественнымъ положеніемъ на родин [57] , я отдала всю жизнь теософической дятельности, — унижается до утвержденія, что я политическій агентъ русскаго правительства, и выдумалъ какое-то мнимое религіозное движеніе съ цлью подкапываться подъ британское правительство въ Индіи! Для окраски этой гипотезы г. Годжсонъ выставляетъ старый клочекъ моего писанія, очевидно доставленный ему г-жей Куломбъ, не зная, что это отрывокъ стараго перевода, сдланнаго мною для „Pioneer“, изъ русскихъ путешествій въ Среднюю Азію, — и провозглашаетъ въ отчет свою теорію, которую господа общества для психическихъ изслдованій не стыдятся публиковать.
57
Тутъ она, по своему обычаю, уже начинаетъ слишкомъ увлекаться: «общественнымъ положеніемъ» своимъ въ Россіи, какъ извстно, ей нечего было хвалиться, и если она никогда не могла ршиться вернуться на родину, то вовсе не вслдствіе своей американской натурализаціи.
Что скажетъ скромный и почтенный, понын здравствующій старецъ Н. В. Блаватскій, когда узнаетъ, что онъ «высшій русскій сановникъ» и что его вдова, при его жизни, должна была получать цлыхъ 5000 рублей ежегодной пенсіи!.. Какая иронія судьбы! — Елена Петровна, будучи еще почти ребенкомъ, вышла замужъ за пожилого чиновника, наперекоръ своимъ роднымъ; посл бурной, почти невроятной жизни, она умерла шестидесяти лтъ, а онъ, хоть она и давнымъ давно выдавала себя за вдову, пережилъ ее.
Если сообразятъ: 1) что около восьми лтъ тому назадъ я натурализовалась и сдлалась гражданкой Сверо-Американскихъ Соединенныхъ штатовъ, вслдствіе чего потеряла вс права на ежегодную пенсію въ 5000 рублей, которая прінадлежитъ мн какъ вдов высшаго русскаго сановника [58] ; 2)что я постоянно возвышала въ Индіи свой голосъ, заявляя моимъ друзьямъ-туземцамъ, что, какъ ни дурно, на мой взглядъ, англійское правительство во многихъ отношеніяхъ — по своему антипатичному характеру — русское правительство въ тысячу разъ хуже; 3) что я въ этомъ смысл писала письма индійскимъ друзьямъ еще до отъзда моего изъ Америки въ Индію въ 1879 году; 4) что всякій, знакомый съ преслдуемой мною цлью, съ моими привычками и съ совершенно для всхъ открытой жизнью, которую я веду въ Индіи, — знаетъ, насколько я презираю политику, не имя къ ней ни вкуса, ни влеченія; 5) что индійское правительство, которому я казалась подозрительной по моемъ первомъ прізд, скоро покинуло свое безполезное за мной шпіонство и съ тхъ поръ, насколько я знаю, никогда не возвращалось къ своимъ прежнимъ подозрніямъ, — теорія моего русскаго шпіонства, которую г. Годжсонъ воскресилъ изъ могилы, гд она лежала много лтъ со всмъ своимъ шутовскимъ нарядомъ, только сдлаетъ еще боле глупыми его экстравагантныя заключенья въ глазахъ моихъ друзей и всхъ, кто меня дйствительно знаетъ. Но, относясь къ русскому шпіонству со всмъ отвращеніемъ, какое только можетъ испытать русская женщина, не будучи шпіонкой, я не могу удержаться, чтобы не возстать противъ низкой и лишенной основанія клеветы г. Годжсона со всмъ презрніемъ, какого, по-моему, заслуживаютъ дйствія какъ его, такъ и Комитета общества, для котораго онъ трудился. Взваливъ на себя весь этотъ вздоръ, они показали, какъ я ошиблась, думая найти въ психическомъ обществ,- посл всего что было писано и публиковано, въ наши дни, объ этомъ предмет — среди образованныхъ классовъ Англіи группу людей, способныхъ изслдовать тайны психическихъ феноменовъ.
58
Въ глав XII — Прим. ред. ВТ
Г. Годжсонъ, — а съ нимъ, конечно, и комитетъ, — знаютъ, что, въ моихъ рукахъ, онъ безопасенъ отъ процесса по обвиненію въ диффамаціи, потому что у меня нтъ денегъ, чтобы ршиться на эту дорого стоющую процедуру (все, что у меня было — я отдала длу, которому служу) [59] , а также потому, что возстановленіе моей невинности потребовало бы разсмотрнія психическихъ тайнъ, которое судъ не могъ бы совершить прилично, и, наконецъ, потому, что есть вопросы, на которые я обязалась, торжественной клятвою, не отвчать, и которые непремнно всплывутъ при судебномъ разслдованіи, причемъ мое молчаніе и отказъ отвчать будутъ приняты за „оскорбленіе магистратуры“ [60] . Такое положеніе вещей и служитъ объясненіемъ безстыдному нападенію на почти беззащитную женщину [61] , а также и бездйствію, на которое я такъ жестоко осуждена.»
59
Сравн. съ моимъ примчаніемъ въ конц ея письма ко мн отъ 3 января 1885 года. Что такое она отдала Теософическому Обществу — неизвстно. По свдніямъ, полученнымъ мною отъ ея родныхъ, у нея, кром самыхъ малыхъ крохъ, никогда ничего не было, и эти малыя крохи она съла еще до основанія Теософическаго Общества.
60
Очень хорошо это пусканіе дыму въ глаза; но еще лучше то, что нашлось не мало людей,
61
Однако нельзя сказать, чтобы симпатичны были ея всесильные и мудрйшіе «махатмы», оставляющіе безъ защиты невинную женщину, положившую за нихъ всю свою душу и ради нихъ такъ жестоко посрамляемую!!
Е.П. Блаватская.
14 Января 1886 г.
Вотъ все, что она могла придумать, и даже ея ослпленные друзья нашли, что этого мало, слишкомъ мало! Она не опровергла ни одного изъ обвиненій въ продлкахъ, хотя для многихъ изъ такихъ опроверженій вовсе не потребовалось бы отъ нея нарушенія какихъ-либо «торжественныхъ клятвъ». Она ослабла — и къ тому же со всхъ сторонъ на нее надвигались тогда новыя тучи.
Но, чтобы не забгать впередъ, я вернусь теперь къ прерванному мною разсказу о томъ, чему я былъ личнымъ свидтелемъ.
XVI
Всякій безпристрастный читатель, внимательно познакомясь съ приведенными мною документами «Лондонскаго Общества для психическихъ изслдованій», неизбжно долженъ прійти къ убжденію, что «всемірное братство» Е. П. Блаватской есть только курьезный букетъ систематическихъ обмановъ, «rien qu'une fumisterie» — какъ выражаются современные французы. Эти документы, гд разслдованы всевозможнйшіе феномены «madame», ршительно длаютъ излишнимъ предположеніе, что, рядомъ съ обманами, Елена Петровна могла проявлять, ради теософической пропаганды, какія-нибудь дйствительно присущія ей, исключительныя психическія способности.
Но вдь отчетъ «лондонскаго общества» былъ готовъ и появился къ началу 1886 года, а зимою 1884–1885 г. мы въ Париж знали только о томъ, что Годжсонъ посланъ въ Адіаръ, и не имли ни малйшаго понятія о результатахъ его разслдованій. Блаватская писала мн о своемъ торжеств надъ врагами и, даже будучи увреннымъ, что въ сообщаемыхъ ею фактахъ не мало ея собственной творческой фантазіи, я все же, конечно, никакъ не могъ предполагать чего-либо подобнаго дйствительнымъ обстоятельствамъ дла. Я ждалъ, что будетъ дальше, а пока продолжалъ свои занятія, рылся въ старыхъ книгахъ и наблюдалъ боле или мене интересные типы современнаго французскаго общества. Симпатіи французовъ ко всему русскому тогда только-что начинали пробуждаться; но уже, по нкоторымъ признакамъ, можно было предвидть дальнйшее развитіе этихъ естественныхъ, въ историческомъ ход событій, симпатій. Между тмъ представленія о Россіи, даже среди весьма образованныхъ и серьезныхъ людей, были чисто фантастическія и не могли не возмущать русскаго чувства. Въ парижскихъ газетахъ появлялись статьи анархиста Крапоткина и тому подобныхъ «авторовъ», отъ перваго и до послдняго слова наполненныя наглой ложью и клеветою. Хотя эти статьи и не производили среди французовъ особенной сенсаціи, — тмъ не мене мнимые факты, въ нихъ заключавшіеся, передавались тамъ и здсь, какъ факты, безъ указанія источника. Разные нигилисты и полу-нигилисты обоего пола, проживавшіе въ Париж, разумется, тоже лгали самымъ отчаяннымъ образомъ; русскіе «туристы» только презрительно ухмылялись — какъ будто дло шло вовсе не о ихъ родин. Изъ всего этого выходилъ полный сумбуръ, въ которомъ сразу даже трудно было разобраться. Въ такихъ обстоятельствахъ знакомить французовъ съ дйствительной, а не фантастической Россіей — являлось весьма увлекательнымъ занятіемъ — и я имъ, конечно, увлекался.
Наконецъ, было и еще одно интересное дло: докторъ Комбрэ помогъ мн ознакомиться, какъ теоретически, такъ и практически, съ гипнотизмомъ, о которомъ въ то время въ Россіи не имли еще почти никакого понятія — докторъ Боткинъ еще не объявлялъ его тогда «дйствительно существующимъ явленіемъ», а не сказкой.
Что касается собственно «теософическаго общества» или, врне, его засданій, я совершенно охладлъ къ нимъ, убдясь, что это только «разговоровъ разговариванье» — и ничего больше. Но я все же часто видался съ m-me де-Морсье. Въ ея гостиной мн время отъ времени приходилось встрчаться съ новыми и небезъинтересными лицами. У нея я познакомился, между прочимъ, съ ея старымъ другомъ Ивомъ Гюйо, весьма энергичнымъ пожилымъ человкомъ самыхъ радикальныхъ мнній, бездарнымъ писателемъ, но, какъ говорятъ, дльнымъ министромъ. Познакомился я также съ знаменитымъ англійскимъ ученымъ Круксомъ, котораго привезъ къ ней Синнеттъ, врный другъ и пособникъ Е. П. Блаватской. Въ этомъ кружк оказалось и два новыхъ теософа, завербованныхъ m-me де-Морсье, — писатель Шюрэ и журналистъ Драмаръ. Эдуардъ Шюрэ, мало извстный поэтъ, но человкъ далеко не бездарный, былъ тогда знакомъ любителямъ музыки благодаря изданой имъ большой и обстоятельной книг о Рихард Вагнер, котораго онъ оказывался восторженнымъ поклонникомъ. Впослдствіи онъ напечаталъ, между прочимъ и въ «Revue des deux mondes», не мало фантастически-философически-историческихъ статей въ качеств поклонника уже не Вагнера, а Будды. Во всякомъ случа это былъ очень милый, образованный и совершенно искренній человкъ, и о немъ у меня сохранилось пріятное воспоминаніе.
Не могу того же сказать о Драмар, избранномъ въ скорости президентомъ (дйствительнымъ, ибо «почетнымъ» осталась герцогиня Помаръ) французскаго теософическаго общества. Это былъ человкъ лтъ тридцати пяти, весь трясущійся, съ восковымъ лицомъ и то совсмъ потухавшими, то безумно горвшими глазами. Онъ страдалъ какой-то сложной мучительной болзнью и поддерживалъ себя громадными вспрыскиваніями морфія, которыя скоро и унесли его въ могилу. Нсколько мсяцевъ передъ тмъ, какъ я встртилъ его у m-me де-Морсье, онъ былъ еще ярымъ атеистомъ; но вотъ познакомился съ теософическими брошюрками, изданными подъ именемъ герцогини Помаръ, — и нашелъ въ нихъ для себя новую религію, которой предался съ бшенымъ фанатизмомъ. Ничего не видя и не будучи даже знакомымъ съ Блаватской, онъ началъ пропаганду теософіи и мечталъ распространить ее во французскомъ народ посредствомъ соціалистическихъ газетъ и кружковъ. Для этого онъ вошелъ въ компанію съ нкіимъ Малономъ, бывшимъ рабочимъ и членомъ парижской коммуны. Но обо всемъ этомъ я узналъ впослдствіи, уже возвратясь въ Россію, — тогда же Драмаръ только еще «готовился», а я наблюдалъ его, какъ весьма курьезный типъ француза фанатика.
Вмст съ Шюрэ и Драмаромъ, въ спискахъ членовъ парижскаго теософическаго общества, появилось еще дв-три свтскихъ дамы, потерпвшія сердечныя утраты и искавшія утшенія въ новомъ ученіи. Утшенія он не нашли — и скоро стушевались одна за другою.
Вотъ уже незамтно подкралась весна, а о Блаватской не было ни слуху, ни духу. Посл ея торжествующаго письма она прислала мн, еще въ январ, фотографическія группы индійскихъ теософовъ, коллекцію самыхъ невроятныхъ физіономій, въ центр которыхъ помщалась ея шарообразная фигура съ выкатившимися глазами и Олкоттъ въ своихъ очкахъ, но уже прикрытый блымъ балахономъ и — босикомъ. За симъ Олкоттъ извстилъ, что «madame» была больна при смерти, безъ всякой надежды, что доктора признали ее мертвой; но что махатма М. внезапно спасъ ее, и она выздоравливаетъ. Посл этого извстія до конца апрля (по новому стилю) полное молчаніе.