Современная жрица Изиды
Шрифт:
«Вотъ какъ скоро!» — подумалъ я.
Обезьяньи движенія индуса выказывали большое волненіе. Его громадные черные глаза горли, синія его губы дрожали и все темно-коричневое лицо передергивалось.
— Voici la lettre… monsieur, lisez… madame attend… — услышалъ я его хриплый отвратительный голосъ и его ломаный французскій языкъ.
Я развернулъ записку и прочелъ:
«Сейчасъ видла хозяина (два раза подчеркнуто). То, что онъ приказалъ мн вамъ сказать будетъ для васъ новостью и ршитъ быть можетъ не только нашу съ вами участь, но быть можетъ если вы хоть разъ поврите мн (только въ томъ то и прелесть, что даже было бы легче для меня и лучше
Я перечелъ и разъ, и другой, и третій. Она такъ волнуется, такъ спшитъ, что даже написала, въ смысл русскаго языка, что-то крайне нелпое. Она должна во что бы ни стало меня видть и боится, какъ бы я не исчезъ навсегда посл того, что случилось. Она заинтересовываетъ меня какъ только уметъ и для лучшаго дйствія своей мистификаціи ухватывается за Россію и за патріотизмъ. Но «хозяинъ»!! на что же она разсчитываетъ, продолжая говорить о «хозяин» теперь? Во всякомъ случа она достигла цли, меня заинтриговала, заставила ршиться идти къ ней — что, при моемъ ход мыслей, было ей и не трудно сдлать. Взглянуть на нее теперь было любопытно въ высшей степени.
Баваджи, посл «блаженны врущіе», вс эти дни отъ меня прятался и, несмотря на крики и требованія Блаватской, ни разу не вошелъ въ ея кабинетъ, когда я былъ тамъ. Разъ я столкнулся съ нимъ лицомъ къ лицу, онъ глубоко поклонился мн и, отвернувъ голову, убжалъ. Теперь ему, очевидно, было приказано, подъ страхомъ смертной казни, не смть возвращаться безъ меня. Легко могло статься, что онъ даже былъ битъ, ибо иначе врядъ ли бы ршился явиться ко мн въ гостинницу. Онъ не смотрлъ на меня, весь дрожалъ и хриплъ умоляющимъ голосомъ:
— Monsieur… allons nous deux… madame prie… madame malade…
Увидя, что я собираюсь идти, онъ какъ-то странно завизжалъ, захохоталъ, началъ метаться, слетлъ стрлой съ лстницы и помчался впередъ радостнымъ встникомъ.
Что-то еще придумаетъ удивительная «madame», когда ужь, кажется, придумать ршительно нечего?
Я вошелъ къ ней и засталъ ее на обычномъ мст, въ кресл у стола. Ея лицо было ужасно, все въ темно-красныхъ пятнахъ. Она отдувалась; но изо всхъ силъ старалась казаться спокойной.
— Что это вы, батюшка, вдругъ сбжали? — прямо спросила она и не особенно искусно засмялась. — Что съ вами приключилось? были здсь — и вдругъ смотрю: васъ нтъ! Да ужь полно, были ли вы у меня сегодня? можетъ, это мн такъ только почудилось, что я васъ видла и разговаривала съ вами?!
— Нтъ, Елена Петровна, вамъ не почудилось, что было — то было…
— Такъ куда же вы двались?
— Видите ли, я могу удивляться вамъ и очень вами интересоваться, я могу, malgr'e tout, чувствовать къ вамъ невольное расположеніе, какъ къ соотечественниц и изъ ряду выходящей женщин, могу сердечно жалть васъ и желать вамъ всякаго добра; но изо всего этого еще не слдуетъ, что вы имете право предлагать мн «создавать» письма Кутъ-Хуми! такое занятіе не въ моихъ привычкахъ…
Она не дала мн докончить и закричала:
— Какъ? я… я вамъ предлагала это? Никогда я вамъ не говорила ничего подобнаго!..
Мн стало смшно — какъ же я не догадался, что съ этого именно и начнется и что ни съ чего другого она, какою я зналъ ее, и начать-то не можетъ. Но что же будетъ дальше?
— Ахъ, такъ вы не говорили! — сказалъ я, — значитъ, это кто-нибудь другой предложилъ мн такую почетную обязанность… Но вдь никого
Она вдругъ заплакала самыми настоящими слезами; она хваталась за голову и, въ отчаяніи, весьма хорошо изображенномъ, металась на своемъ кресл.
— Какое несчастье! — кричала она, — опять, опять эта гадость, этотъ дьяволъ, этотъ черный колдунъ, врагъ «хозяина» и мой врагъ овладлъ мною!.. Онъ привелъ меня въ безчувствіе — и овладлъ моимъ тломъ… онъ, значитъ, говорилъ моимъ языкомъ, а я ничего не знаю!..
«Боже мой, она съ ума сходитъ, помшалась!» — мелькнуло у меня въ голов.
Между тмъ слезы ея остановились, она нсколько притихла и продолжала:
— Да, вы конечно не поврите, вы сочтете это за вздоръ, сказку, новую безсовстную ложь, мною придуманную, а между тмъ вотъ что со мною случилось… нсколько лтъ тому назадъ, въ Америк… Я ужь была почти такъ же стара и безобразна, какъ теперь… а между тмъ, вдь на свт бываютъ всякія безобразія, въ меня влюбился тамъ молодой и красивый армянинъ… Вдругъ онъ является ко мн въ домъ и начинаетъ обращаться со мною какъ только мужъ можетъ обращаться съ женой. Я его гоню вонъ; но онъ не идетъ, онъ говоритъ, что я его жена, что мы наканун съ нимъ законно обвнчались, обвнчались при свидтеляхъ, въ числ которыхъ былъ и Олкоттъ… Я къ Олкотту… онъ, представьте мой ужасъ, подтверждаетъ… онъ былъ свидтелемъ на свадьб и подписался… Такъ вдь мн какихъ денегъ стоилъ разводъ съ этимъ армяниномъ!.. Вотъ что бываетъ со мною… такъ и теперь…. Думайте что хотите, но, клянусь вамъ всмъ святымъ, я ничего не помню… вы слышали звуки, исходившіе отъ моего языка, но мой разсудокъ, моя воля и сознанье — отсутствовали…
«Нтъ, — ршилъ я, — она вовсе не сходитъ съ ума, она остается сама собою».
— Придумайте какое-нибудь сносное объясненіе, — сказалъ я.
Она тотчасъ же и придумала.
— Да что жъ, — воскликнула она, — наконецъ это и такъ можетъ быть, что не врагъ нашъ, а самъ «хозяинъ» говорилъ моимъ языкомъ… онъ просто хотлъ подвергнуть васъ испытанію!
— Ну, вотъ это объясненіе ужь нсколько лучше перваго, только все же не выдерживаетъ строгой критики, — замтилъ я.
Она вдругъ перемнила тонъ и злобно на меня посмотрла.
— Однако… вы напрасно такъ строги, — медленно произнесла она. — Очень-то строгимъ вамъ быть не приходится, вдь вы, какъ бы то ни было, ужь сильно скомпрометтировали себя, давъ Лондонскимъ «психистамъ» описаніе появленія передъ вами «хозяина»! Хоть дйствительность, хоть сонъ, хоть даже мое гипнотическое внушеніе, — а вдь все жъ таки видли, и описали, и это они пропечатали за вашей подписью. Такъ теперь ужь поздно на попятный, да и самолюбіе вамъ не позволитъ! Если моя игра и плоха, и вамъ не по нутру, все же теперь вамъ остается faire bonne mine au mauvais jeu…
— Я давно ужь зналъ, что рано или поздно вы мн это скажете, — отвчалъ я, — только, представьте себ, меня ничуть все это не пугаетъ. Вы меня видно мало знаете. Прошу васъ не прибгать со мною къ подобному оружію…
— Я васъ вовсе не пугаю, — воскликнула Блаватская, — только подумайте хорошенько. Если вы теперь вдругъ станете уврять, что не врите больше въ существованіе «хозяина» и Кутъ-Хуми, вамъ будутъ очень, очень большія непріятности. Подумайте объ этомъ, это не шутка!
— Я никогда и никого, ни словесно, ни письменно не уврялъ въ томъ, что врю непреложно существованію вашихъ махатмъ. Что же касается непріятностей, то, будучи такъ коротко знакомымъ съ вами, разв можно избжать ихъ?