Современная жрица Изиды
Шрифт:
— Конечно, знаю! — проговорила мистриссъ Оклэй. — Ахъ, Боже мой, еслибъ только это!..
Такъ мы ничего больше отъ нея и не добились, и я съ тхъ поръ ни разу ее не видлъ — свиданіе это было почти передъ самымъ моимъ отъздомъ изъ Парижа.
Эта мистриссъ Оклэй произвела на меня своей жалкой вншностью, отчаяніемъ и темными рчами самое тяжелое впечатлніе. Помимо всякаго таинственнаго и кроваваго мщенія Адіарскихъ «душителей», ядовъ и кинжаловъ, — было ясно, что она запугана вождями новйшей теософіи до послдней степени, а мужъ ея до того скомпрометтированъ, что уже для него нтъ возможности отступленія. Ихъ обманули, обобрали и запутали. Она еще нашла въ себ силу, истерзанная и нищая, убжать; онъ же, очевидно боле слабый духомъ, остался въ вчномъ
И вдругъ, въ писаніяхъ г-жи Желиховской («Русское Обозрніе», декабрь 1891 г., стр. 580–585) я встрчаю эту самую «погубленную и спасшуюся бгствомъ изъ Адіара въ Европу» мистриссъ Куперъ Оклэй — снова въ сред «теософическаго общества». Она помстила, уже посл смерти Е. П. Блаватской, въ теософическомъ журнал «Lucifer» воспоминанія о поздк съ «madame» въ Индію и своемъ пребываніи въ Адіар. Изъ этихъ «воспоминаній мистриссъ Оклэй» г-жа Желиховская приводитъ пространныя выдержки. На статьи г-жи Желиховской, какъ уже достаточно доказано, рискованно опираться; но все же трудно предположить, что эти выдержки, поставленныя въ ковычкахъ, не представляютъ боле или мене врнаго перевода. У меня нтъ подъ рукою іюньскаго No «Lucifer» за 1891 годъ; но вдь онъ существуетъ, его можно найти и проврить.
И такъ, мистриссъ Оклэй является панегиристкой Елены Петровны; она преклоняется передъ ея таинственными познаніями, описываетъ ея торжества во время пути въ Индію, почетъ, ей оказанный. Затмъ, говоря о «заговор Куломбовъ» и о разслдованіи Годжсона, она признаетъ «madame» совершенно невинной, чистой какъ снгъ, оклеветанной, — и пишетъ между прочимъ:
«Никто не бывшій на мст съ m-me Блаватской и представить себ не можетъ, до чего скандальна была несправедливость къ ней англо-индійскаго общества».
Каково было прочитать это мн,- когда я будто еще вижу передъ собою измученное лицо мистриссъ Оклэй и слышу ея приведенныя мною выше слова: «Конечно, знаю! Ахъ, Боже мой, еслибъ только это»!!..
Дале она пишетъ о болзни (въ Адіар, въ начал 1885 года) Е. П. Блаватской:
«Ужасно тоскливы были дни и въ особенности ночи, которыя мн одной пришлось проводить надъ больной, но таково было ея успокоительное вліяніе даже въ болзни, что я ни мало, ничего не боялась, увренная, что хотя она лежитъ недвижима, но что опасности нтъ. Даже въ послднюю ночь, когда докторъ заявилъ, что она боле въ себя не придетъ: когда она уже нсколько часовъ была въ полномъ безпамятств и я, говоря по-человчески, должна была сознавать, что все кончено, я не переставала надяться!.. Никогда не забуду этой ночи, но не могу входить въ подробности… Одно скажу: въ восемь часовъ утра „H. P. B.“ открыла глаза и совершенно спокойно, голосомъ, котораго мы много дней у нея не слышали, попросила позавтракать… Когда пріхалъ докторъ, я вышла ему навстрчу: изумленіе его было велико!.. „H. P. B.“ встртила его словами: „Ахъ, докторъ! вы не врите нашимъ великимъ учителямъ!“ Съ этого дня она стала быстро оправляться, а врачи (отмнивъ смертный приговоръ) начали усиленно посылать ее въ Европу… Но я за ней ужь не могла тотчасъ хать; вс эти волненія осилили меня, я сама съ ногъ свалилась!»
Несчастная мистриссъ Оклэй! она, очевидно, все это писала подъ диктовку, и мн представляется, какъ ее захватили, запугали еще больше, вырвали изъ нея совсть и заставили сдлаться послушнымъ орудіемъ тхъ, отъ кого она бжала въ ужас. И это бгство даже оказалось не бгствомъ, а стремленіемъ за «madame». Тотчасъ она не могла хать, ибо заболла, но поправившись поспшила… соединиться съ «H. P. B.»…
И вотъ что говоритъ она объ этой своей благодтельниц «H. P. B.»:
«Говорятъ, будто бы фамильярность порождаетъ небреженіе, но замчательно, что съ ней чмъ ближе и короче мы сходились, чмъ неразлучнй становились въ повседневной жизни, тмъ большее уваженіе мы къ ней чувствовали, тмъ глубже научались почитать ее!.. Удивительная, таинственная демаркаціонная черта всегда ее окружала, ограждая внутреннюю,
Любопытно, что бы сдлала и сказала погибшая мистриссъ Оклэй, какое лицо у нея было бы, еслибъ m-me де-Морсье или я встртили ее съ такими ея «воспоминаніями» въ рукахъ и спросили бы: «что это значитъ?»
Мн кажется — это значитъ прежде всего, что «теософическое общество», по крайней мр въ его первоначальномъ состав,- дйствительно страшное и мрачное общество, и что не мало слабыхъ духомъ людей погублено Е. П. Блаватской и ея сотрудниками.
XXIV
Я на себ самомъ долженъ былъ испытать, къ какимъ средствамъ прибгала «madame» и ея «близкіе» для того, чтобы отдлаться отъ опаснаго человка, обезоружить его и заставить молчать. Мои экскурсіи въ область «таинственнаго», заставившія меня заинтересоваться Блаватской, мое желаніе разгадать эту удивительную женщину и ея обличеніе передъ людьми, которыхъ мн тяжело было видть обманутыми ею, — все это обошлось мн очень дорого. Я долженъ былъ вынести тайное теософское мщеніе, а теперь вынужденъ ршиться говорить о немъ, такъ какъ вижу, что, безъ указанія хоть нкоторыхъ фактовъ и подтвержденія ихъ документами, мой разсказъ былъ бы далеко неполнымъ, такъ же, какъ и характеристика Блаватской съ ея сподвижниками.
Въ припадк ярости и отчаянія, Блаватская, единовременно съ «исповдью», посланной мн въ Парижъ, написала въ Россію г-ж X. о томъ, что я «врагъ» и врагъ опасный, ибо, очевидно, знаю очень много, и многое знаю, вроятно, отъ г-жи Y., которая, поссорившись съ нею, Блаватской, выдала мн ее. Г-жа X., получивъ это письмо, превратилась въ фурію, написала г-ж Y., а та, въ качеств друга, поспшила меня обо всемъ увдомить изъ Петербурга.
…«Напишите вы имъ (Блаватской и X.) Христа ради» — просила она — «что нечего мн было предавать вамъ, по выраженію X., Елену или убивать ее, какъ она пишетъ сама, потому что все ея прошлое прекрасно извстно многому множеству лицъ (поименовываются нкоторыя лица) — и ужь я не знаю кому… Вы представить себ не можете, чему он меня подвергаютъ, избравъ какимъ-то козломъ-грхоносцемъ, за все отвтственнымъ, — какой-то телеграфной проволокой для передачи всякихъ гнусностей. Еще несчастная, сумасшедшая Елена не такъ — она жалка! Но X. сама злоба и клевета олицетворенная…»
Дале г-жа Y. сообщала мн, что тамъ собираютъ адреса нкоторыхъ близкихъ мн лицъ, — а съ какою цлью — неизвстно. Я долженъ былъ понять изъ этихъ словъ, что милыя дамы остановились, для начала, на самомъ простомъ способ мщенія посредствомъ анонимныхъ писемъ, адресованныхъ къ близкимъ мн людямъ, съ цлью какъ-нибудь оклеветать меня и поссорить, и въ разсчет на то, что — calomniez-il en restera toujours quelque chose.
Черезъ нсколько дней получаю отъ г-жи Y. еще коротенькое письмо; но на сей разъ ничего опредленнаго, а лишь восклицаніе: «Да! X. во сто тысячъ разъ хуже, зле и виновне Елены!»
Изъ этой фразы я могъ только понять, что ссора между Блаватской и г-жей Y., кажется, кончается. Очевидно «madame» ршила, что самое лучшее дйствовать на меня черезъ г-жу Y. Для этого она ей написала нжное, родственное письмо, убдила ее въ томъ, что она «во сто тысячъ разъ» невинне г-жи X.,- и вотъ теперь атака на меня пойдетъ съ этой стороны.
Я писалъ ей прося успокоиться, не вмшиваться въ это дло и не говорить мн ничего объ этихъ дамахъ и ихъ друзьяхъ. Я напоминалъ ей, что вдь она первая открывала мн глаза на Елену Петровну и ея «теософическое общество», что дло вовсе не въ прошломъ Елены Петровны, а въ ея настоящихъ обманахъ. Разъ я убдился въ этихъ обманахъ — молчать о нихъ я не могъ и громко сказалъ все, что знаю. Такимъ образомъ, дло сдлано, и ровно ничего новаго я не предпринимаю. Я никого не преслдую, не желаю больше и думать ни о «madame», ни объ ея «обществ». Если же меня не хотятъ оставить въ поко, то пусть длаютъ, что угодно — я-то тутъ причемъ? я сдлалъ свое дло — и ушелъ, и не понимаю, чего же хотятъ отъ меня, когда уже все кончено?