Современная жрица Изиды
Шрифт:
— Все это такъ; но я не могъ успокоиться на вр въ ваши слова; и сама она, и ея общество, и все движеніе, поднятое ею, характеръ этого движенія, заставляли меня убдиться, узнать все непосредственно. Только теперь я знаю, когда во всемъ убдился своими глазами и ушами, только теперь, узнавъ это явленіе, я могу спокойно и извстнымъ образомъ къ нему относиться.
— Я васъ не понимаю и никогда не пойму! — горячилась г-жа Y.,- узнали, ну и молчали бы, а не лзли въ петлю. Однако, покажите-ка мн письма Елены, которыя ее такъ компрометтируютъ, я должна прочесть ихъ сама, чтобы знать, въ чемъ дло, и имть право говорить, что я сама, своими глазами, ихъ читала.
Я передалъ ей извстныя читателямъ письма. Она прочла и сидла вся багровая.
— Вотъ съумасшедшая! — наконецъ
— Вы требуете совершенно невозможнаго, — сказалъ я, — эти письма должны находиться у меня. Вы ихъ видли и читали, знаете, что это ея собственноручныя письма. Если же понадобится переводъ, сдланный мною въ Париж, и провренный и засвидтельствованный присяжнымъ переводчикомъ Парижскаго апелляціоннаго суда Бэссакомъ, — онъ оставленъ мною у m-me де-Морсье, также какъ и копіи оригиналовъ. Это дло въ порядк, и всякій можетъ сличать письма и переводъ ихъ сколько угодно.
— Съ чмъ же я ду? какое ваше послднее слово? неужели и теперь, когда вы видите, какъ много зла вамъ могутъ сдлать, вы не будете согласны на какія-нибудь уступки, которыми я могла бы ихъ обезоружить. Остерегитесь и будьте хоть теперь-то благоразумны!!
— Мое послднее слово вотъ: я, конечно, не стану отказываться отъ своихъ показаній, которыя записаны и оставлены мною у m-me де-Морсье. О прошломъ Елены Петровны, которое мн, главнымъ образомъ, разсказали вы же, и разсказали не какъ тайну, а какъ вещь общеизвстную, — было сообщено мною интимному кружку въ Париж. Я долженъ былъ это сдлать въ виду извстнаго «измышленія двства», на которомъ Блаватская основывала свое положеніе въ теософическомъ обществ. Но мы тутъ же ршили, что еслибъ пришлось дать бо#льшее распространеніе сдланнымъ разоблаченіямъ — это прошлое будетъ оставлено въ сторон, насколько сама Елена Петровна его оставляетъ въ «исповди». Во всякомъ случа, ее обвиняютъ и будутъ обвинять не въ ея прошломъ, а въ теософскихъ обманахъ. Я же отнын отстраняюсь отъ всего…
— Но вы станете, пожалуй, здсь, въ Россіи, писать и печатать противъ нея? — перебила г-жа Y.
— Въ Россіи о «теософическомъ обществ» и его основательниц очень мало извстно, и самое лучшее — совсмъ не говорить объ этомъ. Я общаю вамъ, что пока въ русской печати не станетъ появляться превратныхъ свдній о «теософическомъ обществ» и Елен Петровн — я буду молчать. Если же обо всемъ этомъ заговорятъ, и заговорятъ лживо — я почту своимъ прямымъ долгомъ печатно возстановить правду и разсказать то, что мн извстно. Вотъ мое послднее слово.
Г-жа Y. осталась очень недовольна моей неуступчивостью и ухала въ Эльберфельдъ.
Недли черезъ полторы изъ Эльберфельда въ меня былъ пущенъ еще одинъ двойной зарядъ, направленный рукою Елены Петровны, т.-е. два письма, вдохновленныхъ ею и даже, по всмъ вроятіямъ, прошедшихъ черезъ ея цензуру. Я долженъ былъ убдиться изъ этихъ писемъ, что путешественницы, какъ и легко было предвидть, совсмъ попали въ лапы «madame» и стараются изо всхъ силъ усидть на двухъ стульяхъ сразу.
Г-жа Y. просила меня, между прочимъ, прислать засвидтельствованную копію «исповди» и т. д. и въ то же время объявляла, что детъ въ Парижъ для сличенія писемъ. Дале опять уговаривала она меня, — призывая Бога въ свидтели чистоты своихъ намреній, — сдлать требуемыя отъ меня уступки «пока еще можно прекратить скандалъ безъ огласки». «Не доводите до крайности, не заставляйте ее (Блаватскую) прибгать къ суду, привлекать васъ, де-Морсье и пр., къ отвту въ диффамаціи… У нея много преданныхъ, а главное, очень богатыхъ друзей, которыхъ процессъ не разоритъ и которые умоляютъ ее начать его. Гласности она не боится… Письма изъ Парижа убдили меня окончательно, что парижане только и ждутъ возможности привлечь васъ къ суду „en diffamation“, — а если до этого дойдетъ, поздоровится ли отъ печатнаго скандала вамъ! Ради Бога не оскорбляйте меня: не подумайте, что я запугиваю васъ! Не запугиваю я, а жалю. Глубоко жалю и хочу вамъ добра…»
Такъ какъ г-жа Y., съ моихъ же словъ, отлично знала, что вс
Ея друзья, т. е. люди, такъ или иначе скомпрометтированные въ разныхъ «теософскихъ» пакостяхъ и обманахъ, конечно, могли очень желать посрамить своихъ обличителей. Ради этого они, вроятно, ршились бы пожертвовать и немалыя деньги. Они даже ужь и тратились, какъ легко сообразитъ читатель. Но все же и «Лондонское общество для психическихъ изслдованій», и я, и m-me де-Морсье, могли быть спокойны — привлекать всхъ насъ, обличителей, къ суду не было никакой возможности, не топя этимъ окончательно Блаватскую и ея «Общество». Теософы могли вредить намъ только тайными, подпольными средствами, клеветою, не имющей ничего общаго съ «махатмами» и «феноменами». Что же касается фразы о «письмахъ изъ Парижа, убждающихъ въ томъ, что парижане (!!) только и ждутъ» и т. д.,- это былъ грхъ очень даже смшной фантазіи, который взяла себ на душу г-жа У., ибо такихъ писемъ, за исключеніемъ герцогини Помаръ и больного фанатика Драмара, писать было тогда ршительно некому.
Да, я представлялъ себ ясно Эльберфельдское времяпровожденіе, вс faits et gestes Гебгардовъ, Блаватской и ихъ гостей; но все же мое ясновидніе оказалось весьма несовершеннымъ. Тамъ происходили вещи боле интересныя, «оккультнымъ» центромъ которыхъ оказывалась моя злосчастная персона.
Елена Петровна уврила Гебгарда, что теперь, въ виду моего окончательнаго отъзда въ Россію изъ Парижа (о чемъ она узнала отъ г-жи Y.), настало самое удобное время отвратить отъ меня m-me де-Морсье, и такимъ образомъ вернуть эту крайне полезную, необходимую для «теософскаго» дла женщину и ея многочисленныхъ друзей на путь истины.
Герцогиня Помаръ и Драмаръ писали изъ Парижа, что отступничество m-me де-Морсье, пользующейся большимъ вліяніемъ, все испортило, что въ этомъ отступничеств ея виновенъ исключительно я, что если она отвернется отъ меня — ее легко будетъ заполучить въ «общество» снова, за нею вернутся остальные — и, такимъ образомъ, засохшая парижская теософическая «втвь» возродится къ жизни, станетъ быстро развиваться, а я буду уничтоженъ, совсмъ стертъ съ лица земли.
Гебгардъ, настроенный «madame», написалъ 15 мая 1886 г. обстоятельное посланіе m-me де-Морсье. Онъ объяснялъ ей, почему въ Париж, посл чтенія у нея моихъ документовъ, онъ исчезъ и съ тхъ поръ не подавалъ о себ всти. Все это случилось вслдствіе его семейныхъ несчастій, которыми онъ былъ поглощенъ, а вовсе не потому, что онъ призналъ Блаватскую виновной. Затмъ онъ уврялъ, что мой переводъ невренъ и что Блаватская громогласно утверждаетъ это. Дале онъ, будто мимоходомъ, и очень неловко, чернилъ меня, касаясь, со словъ Блаватской, моей личной жизни и до полной неузнаваемости извращая факты, а также весьма прозрачно намекалъ, что я про нее, m-me де-Морсье, моего искренняго и мною уважаемаго друга, разсказывалъ самыя неподобающія вещи, такія вещи, сплетническое распространеніе которыхъ не можетъ простить ни одна порядочная женщина.
Такъ какъ m-me де-Морсье знала, что въ переводахъ моихъ, провренныхъ ея старымъ другомъ Бэссакомъ, нтъ ошибокъ и что они сдланы съ дйствительныхъ, а не подложныхъ оригиналовъ; такъ какъ клевета относительно фактовъ моей частной жизни была у нея передъ глазами, и такъ какъ никто и никакъ не могъ уврить ее, что я способенъ разсказывать о ней неподобающія вещи, — это милое письмо не произвело никакого дйствія.
Вотъ тогда-то и была вызвана въ Эльберфельдъ г-жа Y. для подкрпленія артиллеріи. Побесдовавъ съ нею и выслушавъ ея показанія (показанія моего друга, преданнаго правд и мн), Гебгардъ снова писалъ m-me де-Морсье, извщая ее о прізд въ Эльберфельдъ самой достоврной свидтельницы и моего близкаго друга, стремящагося только защищать меня: